Митинг состоялся неделей позже в "Эмпайр-казино" в Бронксе. Два федеральных агента с лицами как бифштексы и стенографистка, записывавшая все, что говорилось, сидели в первом ряду. Полиция заперла двери, как только в зале набралось несколько сот человек. Ораторы, стоя на трибуне, слышали, как фараоны на мотоциклах рассеивают скопившуюся за дверями толпу. Солдаты и матросы в форме поодиночке и по двое пробирались на хоры и в упор смотрели на ораторов, стараясь вывести их из равновесия.
Когда седоволосый старик, председатель собрания, подошел к краю сцены и сказал: "Товарищи, господа представители Министерства юстиции, а также и вы, наши юные доброжелатели на хорах, мы собрались для того, чтобы послать приветствие от угнетенных рабочих Америки победоносным рабочим России", все встали и закричали "ура!.." Толпа, скопившаяся за дверями, тоже закричала "ура!.." Откуда-то послышалось пение Интернационала. Залились полицейские свистки и загромыхал тюремный автомобиль. Бен увидел в зале Фаню Стайн, она была бледна и не сводила с него лихорадочно горящих глаз. Когда подошла его очередь говорить, он начал с того, что ввиду любезного присутствия в зале "сочувствующих" из Вашингтона он лишен возможности сказать то, что ему хотелось сказать, но что всякий и каждый, находящийся в заде, если только он не предатель своего класса, отлично знает, что он хочет сказать...
- Капиталистические правительства сами роют себе могилу, посылая народы на бойню, на безумную бессмысленную войну, которая выгодна только кучке банкиров и военных промышленников и больше никому... Американский рабочий класс и рабочий класс всего мира усвоят этот урок. Предприниматели учат нас обращаться с оружием, придет день, когда мы его пустим в ход.
- Довольно! За дело, ребята! - крикнул кто-то с хоров.
Солдаты и матросы начали разгонять публику. Полицейские, стоявшие у входа, окружили ораторов, Бен и еще несколько человек были арестованы. У всех мужчин призывного возраста, прежде чем выпустить их из зала, проверяли воинские документы. Бена вывели и втолкнули в закрытый автомобиль с опущенными шторами прежде, чем он успел поговорить с Элен. Кто-то защелкнул на его кистях наручники, он даже не заметил - кто именно.
Три дня его держали в пустующем помещении в здании Федерального суда на Парк-Роу, не давая ему ни пить, ни есть. Каждые два-три часа в комнату вваливалась новая компания сыщиков и допрашивала его. У него стучало в висках, теряя сознание от жажды, он сидел в кольце длинных желтых лиц, краснощеких лиц, рябых лиц, лиц алкоголиков и кокаинистов, чувствовал на себе сверлящие взгляды; иногда сыщики шутили и льстили ему, иногда орали и угрожали, однажды они явились с резиновыми дубинками, чтобы избить его. Он вскочил и поглядел им прямо в глаза. Они почему-то не тронули его и даже принесли ему воды и несколько черствых бутербродов с ветчиной. После этого ему удалось ненадолго заснуть.
Полицейский агент спихнул его со скамейки, на которой он спал, и повел в хорошо обставленный кабинет, где его почти любезно допросил какой-то немолодой господин, сидевший за столом красного дерева, на краю которого стояла вазочка с розами. Его затошнило от запаха роз. Немолодой господин сказал, что он может повидаться со своим защитником, и в комнату вошел Моррис Стайн.
- Бенни, - сказал он - предоставьте мне действовать... Мистер Уоткинс изъявил согласие прекратить дело, если вы пообещаете явиться на призыв. Ваш год, кажется, уже призван.
- Если меня выпустят, - сказал Бен тихим, дрожащим голосом, - я буду всеми силами бороться против капиталистической войны, покуда меня опять не посадят в тюрьму. - Моррис Стайн и мистер Уоткинс поглядели друг на друга и снисходительно покачали головами.
- Ну что ж, - сказал мистер Уоткинс - я ничем не могу вам помочь, но я преклоняюсь перед твердостью вашего духа, жаль, что вы не нашли ей лучшего применения.
Кончилось дело тем, что его выпустили под залог в пятнадцать тысяч долларов, причем Моррис Стайн отказался сообщить ему, кто внес залог.
Моррис и Эдна Стайн приютили его у себя. Фаня не выходила от них. Они хорошо кормили его и заставляли пить вино за обедом и стакан молока перед сном. Он ничем не интересовался, спал сколько мог и читал все книги, какие у них были. Когда Моррис пробовал заговорить с ним о предстоящем процессе, он обрывал его:
- Вы занялись этим делом, Моррис... Делайте что хотите... Мне наплевать. Все равно - что тут, что в тюрьме.
- Нечего сказать, приятный комплимент, - смеялась Фаня.
Несколько раз звонила Элен Мауер и рассказывала, как обстоят дела. Всякий раз она говорила, что по телефону ей неудобно рассказывать новости, но он ни разу не попросил ее прийти. Он почти все время сидел дома и только каждый день ходил гулять на Риверсайд-драйв, там он садился на скамейку и глядел вдаль на серый Гудзон, и на ряды стандартных домов на противоположном берегу, и на серые холмы.
В день суда все газеты были полны загадочными намеками на немецкие победы. Была весна, и за широкими запыленными окнами судебного зала светило солнце. Бен клевал носом в душном сумраке. Все казалось очень простым. Стайн и председатель суда обменивались шуточками, а товарищ областного прокурора был положительно веселый парень. Присяжные вынесли вердикт "виновен", и суд приговорил его к двадцати годам тюрьмы по закону о шпионаже. Моррис Стайн тут же подал кассационную жалобу, и судья отпустил его на поруки. Бен ожил только на одну минуту, когда ему предоставили последнее слово. Он произнес речь о революционном движении, к которой готовился все эти недели. Еще когда он говорил, речь показалась ему глупой и слабой. Он чуть не оборвал ее на полуслове. Но к концу голос его окреп и наполнил весь зал. Даже сам председатель и старые, одышливые пристава насторожились, когда в конце речи он процитировал слова Коммунистического Манифеста:
На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех.
Кассация все откладывалась и откладывалась со дня на день, Бен опять занялся юридическими науками. Он хотел работать в конторе Стайна, чтобы рассчитаться за стол и квартиру, но Стайн сказал, что это рискованно, он сказал, что война скоро кончится и страх перед красными пройдет и тогда Бен отделается пустячным приговором. Он приносил ему домой юридические книги и пообещал взять к себе в компаньоны, как только он сдаст адвокатский экзамен, в том случае, если он будет восстановлен в правах гражданства. Эдна Стайн была жирная, высокомерная женщина и почти не разговаривала с ним, Фаня надоедала ему своим истерическим, навязчивым вниманием, от которого его воротило. Спал он плохо, и его беспокоили почки. Однажды он встал, оделся и, держа в руке ботинки, пошел на цыпочках по устланной ковром передней к двери, как вдруг на пороге своей комнаты появилась Фаня с распущенными черными волосами. Она была в ночной сорочке, которая не могла скрыть ее тощей фигуры и плоских грудей.
- Бенни, куда вы?
- Я тут сойду с ума... Я хочу прочь отсюда. - У него застучали зубы. Я должен вернуться к моим товарищам... Пускай меня поймают и посадят в тюрьму... Так будет лучше.
- Бедный мальчик, вы невменяемы. - Она обняла его за шею и увлекла в свою комнату.
- Фаня, отпустите меня... Я попытаюсь перейти мексиканскую границу... Кое-кому это удалось.
- Вы сошли с ума... А залог?
- Какое мне дело... Неужели вы не видите, что нужно что-то сделать.
Она усадила его на кровать и стала гладить его лоб.
- Бедный мальчик... Я так люблю вас, Бенни, почему вы не можете немножко подумать обо мне?.. Хоть самую капельку... Я могла бы многим помочь вам и движению. Давайте поговорим завтра... Я хочу помочь вам, Бенни. - Он позволил ей развязать ему галстук.
Газеты сообщили о перемирии, потом о мирной конференции, о революционных вспышках во всех европейских странах, о том, что Красная армия гонит белых вон из России. Фаня Стайн всем говорила, что вышла замуж за Бена, и поселила его у себя на 8-й улице, и ухаживала за ним после инфлюэнцы и двустороннего воспаления легких. В тот день, когда доктор позволил ему выйти, она повезла его в своем "бьюике" вверх по Гудзону. Они вернулись домой в ранние летние сумерки и нашли дома спешное письмо от Морриса. Кассационный суд отклонил жалобу, но снизил приговор на десять лет. Завтра в полдень он должен явиться вместе со своими поручителями в Федеральный суд. Его отправят, по всей вероятности, в Атланту. Вслед за письмом явился и сам Моррис. Фаня лежала в истерическом припадке. Моррис был бледен.
- Бон, - сказал он, - мы разбиты... Придется вам пойти на время в Атланту... Вы там найдете хорошее общество... но вы не беспокойтесь. Мы доберемся до президента. Теперь, когда война окончена, им придется снять намордник с либеральной прессы.
- Ладно, - сказал Бен. - Лучше готовиться к самому худшему.
