– Осторожно, ребятки! Мои милые детки! Тихонько! А не то зашибетесь!
– Пошла ты! – отвечала свора.
– Поосторожнее, прошу вас! Умоляю! Ангелочки мои! Херувимчики! Здесь столько камней!
– Ага! Жожо как раз один сожрал! – орала свора.
Они помчались дальше, а сзади показался муж.
Супруг! Мужчина! Отец семейства! Предводитель! Производитель! Мозг костей человечества! Его хребет! Его сперма, вы слышите, сперма! Он полубог! Квинтэссенция! В рубахе и жилете, с пенсне на носу Он яростно отбивался от настырных детишек – несколько самых мелких ошивались у него между ногами, кусали на ходу за яйца, забирались под брюки, пролезали в карманы, дергали за волоски, карабкались, куда могли, мочились ему в ладонь, испражнялись в другую, отгрызали пуговицы, глотали их, выблевывали, снова глотали, кое-как переваривали. Он отбивался, стряхивал детишек, но они возвращались, он их кусал – они совали ему пуговицы в рот, и он, давясь, глотал. И причитал:
– Видишь, душечка? Ты видишь, что они творят, твои детишки? Так для чего же, спрашивается, открывал я газ? Но все равно – я-не-жа-ле-ю! Нет, душечка! Ведь кое-что мы выиграли: уж больше твоя матушка не явится нам докучать!
Едва он произнес эти неосторожные слова, как в дальнем конце подземелья послышался голос:
– Да неужели? Это же Кармен! Кармен, моя дочурка!
– Мама! – взвыла несчастная.
А муж не сразу понял, что случилось. Застыл, оторопев, пока детишки лопали его жилет. Потом, не говоря ни слова, крутанулся и задал стрекача, а вся шарага – следом, швыряя в родителя камни, осыпая отборной бранью и увлекая за собою матушку с двумя малютками в руках и третьим в животе, она тоже кричала – куда же ты, милый! – и три мерзких скелета насмешливо гикали и бежали за ними вприпрыжку…
Наконец все умчалось и стихло, и Тюлип вылез из укрытия.
От земли шла промозглая сырость. Тю-лип брел вперед, дрожа всем телом. Каждый раз, когда его вытянутая в потемках рука натыкалась на стенку, она покрывалась ледяными каплями. Струйки воды стекали по камням. С противным жирным хрустом лопались под ногами тараканы. Разбегались во все стороны крысы. Пахло плесенью, сырой землей, влажным камнем. Многократное эхо его шагов отдавалось и замирало далеко позади, как будто его преследовала целая толпа мертвецов. Тюлип долго бежал, потом замедлил шаг и наконец вышел к просторной могиле, освещенной сальными свечками.
– Всем привет! – проговорил он, еще не успев отдышаться.
Ответа не последовало.
Посередине могилы скелет с надвинутым на глазницы козырьком и со свечкой в руках лихорадочно суетился вокруг ржавого фотоаппарата.
– Не шевелиться! – прокричал он гулким, как из бочки, голосом, и все кости его заскрипели. – Сейчас вылетит птичка! Не шевелиться!
Перед объективом стояли шестеро рослых легавых в сюртуках и рубашках с жесткими воротничками, из-за которых они так высоко держали голову, словно их распирало от гордости или от их жилетов дурно пахло. На лацканах красовались подобающие форменные нашивки: два скрещенных зонтика и сверху шляпа-котелок. Ниже пояса все шестеро были абсолютно голые, если не считать громоздких сапог на ногах. Они стыдливо прикрывали руками срамное место, зато сзади взору наблюдателя открывался ряд мясистых розовых задниц, – видимо, в таком виде их похоронили.
– Внимание! – возгласил скелет, скрежеща челюстями. – Сейчас вылетит птичка… Сейчас, сейчас…
Он приник к аппарату, поднял свечу и собирался нажать на спуск, но тут второй справа легаш чихнул, да так сильно, что рухнул, распался, разлетелся в прах; когда же этот прах рассеялся, Тюлип с удивлением увидел, что от легавого остались только сапоги, усы, котелок да зонтик.
– Насмарку! – Скелет заломил руки. – Все насмарку! Опять насмарку!
– Не ори! – сказали легавые. – Давай еще раз! Начинай!
– Я-то, конечно, начну, – вздохнул скелет. – Но, господа, прошу вас, будьте внимательны! Готовы? Приступаем… Раз… два…
Он протянул дрожащие костяшки к спуску… Но не успел прикоснуться, как из пупка четвертого легавого слева высунула голову жирная крыса, с любопытным видом зашевелила усиками и осведомилась:
– Что это тут такое делается?
– Насмарку! – исступленно крикнул скелет. – Все насмарку! Опять насмарку! Эта тварь получится на снимке!
– Ну вот еще! – встрепенулся легаш и хлопнул по носу свою квартирантку. – Пошла вон!
– Подумаешь! – возмутилась крыса. – Уж и к окошку не подойди! В духоте, что ли, сидеть?
Она злобно плюнула и, ворча, втянула голову обратно.
– Не шевелиться! – прошептал скелет, утирая слезы. – Раз… два…
– Хи-хи-хи! – Крыса снова высунула морду наружу и тут же втянула ее обратно.
– Насмарку! – взвыл скелет. – Опять, уже в две тысячи семьдесят второй раз все насмарку! Боже правый! За что мне такие муки!
Он уселся на землю и залился слезами.
– Да ладно тебе! – в один голос сказали легавые. – Ничего не попишешь, у каждого свой крест. Если уж ты жалуешься, то что остается делать другим?
И вытянули руки в одну сторону… Тюлип поглядел туда и увидел странную сцену. На камне понуро сидел покойник. Руки его с распухшими пальцами были скованы наручниками. Оба глаза подбиты – под одним красный фонарь, под другим синий, нос раскровавлен, само лицо белое как полотно – и все это вместе смотрелось как диковинный триколор. Несчастный плакал, дрожал и утирал слезы концом савана. Над ним склонился здоровенный легаш с засученными рукавами и дубинкой в руках.
– Сознаешься? – глухо рычал он. – Сознаешься?
– Нет, нет! – рыдал покойник. – Не сознаюсь! Ни в чем не сознаюсь!
– Так вот тебе! – рявкнул легаш и со всего маху огрел его дубиной по черепу, отчего раздался страшный гулкий звук. – На тебе! На! И еще!.. Не думай, что мне приятно тебя лупить, но Господь Бог послал меня именно для этого. И зря ты упрямишься. Сознайся лучше – я перестану тебя избивать, составлю протокольчик, и будешь себе спокойно дожидаться Страшного суда. А там – не боись! Кому при жизни хорошо досталось, тому не страшен ад. Так признаешься?
– Нет, нет, нет! Я ни в чем не виноват! – взмолился покойник. И в ту же секунду дубинка снова обрушилась на его голову.
– Вот тебе! Вот! Вот! – ревел легаш. – У меня еще и не такие невиновные сознавались!
– Не шевелиться! – снова завопил скелет, которому вид этой пытки, кажется, придал новых сил. – Сейчас вылетит птичка… Внимание… Раз… два…
И тут ни с того ни с сего голова первого легаша слева свалилась с плеч, покатилась, как шар, по земле и сшибла штатив, на котором крепился фотоаппарат.
– Насмарку! – взвыл скелет и стал рвать на себе несуществующие волосы. – Опять все насмарку! Еще век этих мук, и я исправлюсь.
Тюлип раскланялся со всей компанией, попятился и вскоре опять очутился в сыром подземелье.
– Страшное дело, сколько здесь полицейских! – пробормотал он. – Знать бы заранее, так я прихватил бы с собой полицид… моя супружница всегда держит бутылочку в кухонном шкафчике. Не то чтобы у нас водились блохи… или, тем более, легавые, но бывают жильцы… особенно безработные… которые так привыкли, что в постели полно блох и вообще кругом кишат паразиты, что если в комнате не пахнет полицидом, им не спится… глаз сомкнуть не могут! Ворочаются… пыхтят… сопят… Знают, что у нас чисто, бояться нечего… но собачья жизнь приучила их к этому запаху, и, когда его нет, им жутко не по себе, они боятся, их тошнит, а некоторых просто рвет. Ничего не поделаешь. Привычка – вторая натура. Вот жене и приходится обрызгивать все полицидом: подушку, простынки, ихние рожи… и они это нюхают, лижут, воняют… и спят сном праведников!
Пройдя еще несколько шагов, Тюлип услышал громкий хор:
Ах, от скуки мы психуем!
Ах, от скуки мы психуем!
Ах, от скуки мы психуем,
Мы психу-у-у-ем…
Ой, люли!
– Это что такое? – удивился он.
– Да это поют те, кто в раю, – любезно объяснил проходивший мимо покойник со свечкой в руке и салфеткой под мышкой.
– Спасибо, месье! – вежливо поблагодарил Тю-лип.
– Не за что, месье, – учтиво ответил тот. И пошел себе дальше.
Тюлип прошел еще немного, сам не зная куда, по узкому подземному ходу и вдруг наткнулся на что-то твердое…
– Сплошные камни! – недовольно проворчал он.
– Камни, говоришь? – произнес гнусавый голос, казалось идущий из-под ног. – Ну так ты, дружище, ошибаешься, и вот тебе доказательство… на!
Тюлип взвыл – его больно тяпнули за ногу. И смачно выругался:
– Ах ты ж, погань, мать твою в душу!
– Неплохо! – спокойно заметил тот же голос.
Из осторожности Тюлип сделал шаг назад, чиркнул спичкой и понял: то, что он принял за камень, было на самом деле головой; да-да, на земле, среди стеклянных осколков, пустых консервных банок и грязных тряпок валялась голова с гривой рыжих волос, залихватскими усами и в немецкой каске.
