Хорошо - даже если шум вокруг такой, что говорящему приходится орать и помогать себе жестами; вообще здесь постепенно все отвыкают от разговора; у него, у Дюлы, скажем, уже много лет никакой охоты надрывать глотку, он лучше помолчит. Правда, сейчас он помалкивает по иной причине - чтобы не спугнуть то, чего, может, на самом деле и нету. Мате у них в мастерской недавно, а новички всегда больше других суетятся, место ищут себе в бригаде, к тому же сегодня и у Мате отменное настроение. Сейчас он объясняет, как ехал он в детский сад за детишками на своей машине, которая сейчас в самом расцвете отрочества: всего четырнадцать годков ей, - ехал, а у самого глаза закрывались, хоть пальцами их держи. С похмелья. Голова - вот такая, показывал он, даже еще чуть-чуть больше; просто чудо, что я детский сад нашел... Слушатели вставляли иногда реплики, но Мате не давал себя сбить; ну, стало быть, забрал я своих двух разбойников, продолжал он еще громче, вроде все у них на месте, говорю им, домой, шагом марш!.. Из репродуктора на стене затрещал усиленный звонок телефона, под ним еще и красная лампочка замигала, чтобы увидели, если никто не услышит; на секунду все подняли взгляд, но потом продолжили, кто чем занимался: тут если звонят, так только мастеру. Иду я, держусь за их ручонки, чтобы, не дай бог, не растянуться, рассказывал Мате, помогая себе руками, потом, значит, поставил их у задней дверцы, обошел машину кругом, кое-как втиснулся за руль - и пошел! У-ух! В такое время я уж так осторожно еду! Можно сказать, на цыпочках! С чувством; всю душу вкладываю!.. А мозги у меня, те, которые, стало быть, еще остались, вокруг пива крутятся, которое я дома буду глотать одно за другим; ну, кое-как дополз я до дома, даже машину не запер, галопом по лестнице, вваливаюсь в дверь, прямиком к холодильнику, открываю бутылку, морда в пене. И тут жена спрашивает: а дети-то где?
Нет, я бы не смог так здорово рассказать, улыбаясь, под дружное ржанье честно признался себе Дюла; Мате ему нравился, ему все сейчас нравились, но нынче он и простой анекдот не расскажет нормально, чтобы его слушали и смеялись; нет у него ни охоты, ни настроения, а ведь когда-то у него тоже рот не закрывался. Да и было чем поделиться: с ним тоже случалось всякое. Взять хоть бы ту историю, с машиной: тоже ведь оборжешься, если подать как надо; но лучше не пробовать - кончится тем, что его же и высмеют. Да вообще-то не так уж оно и смешно, пожалуй. Покататься просился сынишка, уж с каких пор просил, ну чуть-чуть, папа, ну вот столечко! Дюле в конце концов надоело: ладно, бог с тобой! Подошел он к соседу. Слушай, не сердись, так и так, прямо не знаю, что с мальчишкой делать; ладно, говорит сосед, нет проблем. А потом пришлось эту машину всю дорогу толкать, потому что в ней ни капли бензина не было, она даже не завелась. Мог бы ведь, скотина, сказать, дескать, смотри, парень, бак сухой, куда ты с ней денешься? Так нет. Сынишка внутри сидел, довольный такой, а с него, Дюлы, пот градом. То-то люди, должно быть, хорошо о нем думали; каждый оборачивался, кто мимо шел. Удивлялись, поди, что это за идиот: второй круг делает по двору с этим вшивым "трабантом", открыл дверь и толкает, вот осел! А что тут вообще-то такого? И что он мог поделать? Выгнать ребенка, мол, я передумал? Ничего он тогда не сказал соседу, только поблагодарил вежливо и отдал ключи. Может, тут, в бригаде, и над этой историей посмеялись бы; вот только Тоот без издевки не обошелся бы. А там и другие бы подхватили.
Дюла думал, что в мастерской еще ни о чем не знают; он и не подозревал, что за спиной как только его не зовут. Затопек - это уже давно. И Затопек, и Лесной Пожар, и Летучий Фагоцит, и Бледная Истома. Сначала все просто посмеивались, Такач, тот даже собирался Дюле сказать, мол, ты что, с ума спрыгнул, мужик, что ты творишь-то; но - так и не сказал ничего. Пускай себе; каждый по-своему с ума сходит. Не знал Дюла и о том, что однажды Секей, или кто-то еще, отправился за ним следом, проследить, куда он так торопится, но, дойдя до шлифовочной, вернулся, не решился дальше идти. А Дюле уже было все равно - пусть даже и узнают. Оглядев всех, он смял бумажный пакетик, в котором были рогалики, затолкал его в пустую банку из-под паштета и швырнул под стол. Тошнит его уже от этого печеночного паштета. С тех пор как этот паштет придумали, он только его и ест. Всем жены дают с собой что-нибудь повкуснее, а ему - паштет да паштет, это тоже ведь что-то значит; и он пнул что-то под столом. Все знали, с женой они живут плохо и поправить тут ничего нельзя. Такач тем временем стучал ложечкой по стакану и уже в третий раз спрашивал Мате, чем же дело-то кончилось? Что потом-то? Нашлись детишки? Нашлись, ответил Мате, там, где я их оставил, на тротуаре. Стоят, держатся за руки и орут:
Дел у станка немного: стой да стружку крючком вытаскивай, как-никак шесть шпинделей крутятся одновременно, и если эта дымящаяся гора очень уж вырастет, то станок примется мять стружку, жевать, в конце концов какой-нибудь шпиндель захватит ее, раскрутит - и один бог знает, куда зашвырнет. Так что стружку все время надо убирать, бросать за спину, а когда соберется большая груда, собирать вилами и заталкивать в железные бочки, которые потом увезут в дробильню. Иногда надо измерить какую-нибудь деталь штангенциркулем, но этим в основном хиляк Тоот занимается, он наладчик. Когда подходит к концу заготовка, вставляешь новую, тут побыстрей надо, но от этого еще никто не надорвался. Иной раз случается: вырвет станок трехметровую заготовку из-под кожуха да крутанет ее в воздухе, тут не важно, кто окажется на дороге - все равно от него мало что останется. А то еще отщепит резец чешуйку, с ноготь величиной, или даже искру одну высечет, и та, словно молния крохотная, метнется и моментально прожжет все, что попадет на пути: одежду, глаз, кожу. Это, как объясняют, дефект материала. Каждый у них в мастерской носит какую-нибудь отметину, Дюла - на лбу и на груди, с левой стороны. Кто ослепнет, тот уже сюда не возвращается. Есть, правда, очки защитные, но никто их не носит: за пару минут заволакивает их жирным масляным паром, ничего через них не видать, так что - зачем они нужны?
А вообще тут, в подвале, место хорошее: зимой тепло, и начальство не очень шастает, за костюмчик боится. Если явятся какие-нибудь высокие посетители, в галстуках, то и они - постоят у входа, над лестницей, поздороваются, повернутся - и нет их. Оттуда, сверху, если что и видно, то только маслянистое облако в желтом полумраке, да нервно дергающиеся, стучащие станки, да грязные, как черти, устало слоняющиеся люди. Оробевшие группы школьников спускаются аж до нижних ступенек, дальше - нет, и там им взрослые что-то объясняют; наверное, что-нибудь в таком роде, мол, вот, дети, так выглядит ад, видите? Один человек обслуживает по два станка, но бывает, что только один, если мало работы, а то и вообще ни одного; тогда мастер половину рабочих отсылает в отпуск, потом еще часть, но двое-трое должны оставаться всегда, даже если работы совсем нет. Поэтому и зарплата становится иногда непонятной, но до сих пор в основном обходилось; сначала были, конечно, всякие споры, шум, но в конце концов все присмирели; нынче ты рад, если у тебя вообще хоть какое-то место есть.
Сейчас работы как раз много, крутишься от гудка до гудка, мечешься от одного станка к другому; они стоят напротив друг друга, а пролетарий - между ними. Дюла помнит, в свое время их мастер, принимая на работу Арпи Киша, спросил, умеет ли тот танцевать вальс. Арпи, маленький, с детским лицом, улыбнулся, да, говорит, умею вроде. А ну покажи, не отстает мастер. Арпи смеется. Показывай, кричит на него мастер, думаешь, я шучу, что ли? Берет его за плечи, и они, прямо в конторке, делают несколько кругов. Ладно, отпускает наконец мастер парня, сойдет, хотя надо еще немного потренироваться. Завтра можешь приходить и вальсировать. С тех пор Арпи и вальсирует между станками, и на шее у него уже есть большой, продолговатый шрам от ожога: поздно заметил ползущую к нему змею стружки. Дюла вальсирует рядом с ним. Друг друга они хорошо понимают; когда одному надо уйти, другой присмотрит и за его станками. С Секеем, другим соседом, они тоже ладят, но с Арпи все-таки чуть-чуть лучше; Секей немного воображает; а может, кто-то когда-то сказал это про него, да так оно к нему и прилипло. Что ж, у каждого какой-нибудь недостаток найдется. Арпи Киш, например, каждой бочке затычка, ни секунды не постоит на месте, все обо всех знает, а так посмотришь - он вроде и не отходит от своих станков. Иной раз хлопнет ладонью по станку Дюлы, поет, насвистывает, хотя ничего не слыхать, конечно, а то во всю глотку орет что-нибудь, новости сообщает, хохочет. С ним и время быстрее идет. С Арпи Кишем еще потому хорошо работать, что он всегда присмотрит, чтобы все было в порядке, пока Дюла бегает к Нелли, в комплектовочную.
Заготовка проходит станок, как правило, минуты за четыре, за пять; если ты так устроишь, что все шесть стержней выйдут из зажимов примерно в одно время, то можно выкроить несколько свободных минут. Дюла в таких случаях посмотрит на Арпи, кивнет, тот в ответ укоризненно качает головой и смеется, что означает: ладно-ладно, ступай, ненормальный. Дюла же идет к уборной, будто ему туда нужно, а сам - шмыг во двор и ноги в руки. Мимо здания, где в подвале их мастерская находится, вбегает в шлифовочную, там вдоль коридора, потом снова во двор, еще и воздух свежий, что тоже очень кстати, потом по горячему цеху, склад, свалка отходов, транспортный цех - и вот она, комплектовочная. По пути бывают, конечно, помехи: где-то грузовик загружается, перегородит дорогу, или знакомый попадется, окликнет, приходится остановиться, да и суровые мастера иной раз рявкнут, эй, ты чего здесь потерял? Чего? Ничего! В штаны уже наложил? Не бойся, за тебя работать не буду!.. Дюла бы с радостью им ответил как полагается, но - не до того ему; он только пробормочет что-нибудь, махнет рукой - и вперед. Не стоит на них внимания обращать, ни на кого не надо обращать внимания, и тогда еще минута - и вот он стоит перед окошечком, вырезанным в двери, тяжело дыша, весь вспотевший, и смотрит внутрь, пусть даже на это у него одна секунда. А там видит он Неллике среди других женщин, за длинным столом она укладывает в коробку разные приборы. Если ему повезет, она поднимет голову, глянет в ту сторону, где оконце, и улыбнется, и головой укоризненно покачает, как Арпи Киш. Теперь ему везет часто, потому что женщины его уже знают и, как заметят его, кто-нибудь обязательно Неллике скажет. На большее у него времени нет, надо обратно бежать, чтобы успеть к тому моменту, когда заготовки кончатся. Обратно - та же дорога: транспортный цех, свалка, склад, горячий цех, потом через двор, работая локтями, глотая воздух полной грудью, пускай он похож на безумного, ничего, а там снова шлифовальная, и когда он ее минует, то, считай, уже на месте. Шлифовальная - самый трудный этап, там его почти всегда кто-нибудь успевает обругать, цех чистый, а он как черт, ладно, как-нибудь он врежет первому, кто под руку попадет, и они успокоятся.
