Глава LXXXII
Моидор Майлза
Малютка Майлз появился на свет всего несколькими днями позже всемилостивейшего принца, который командует ныне его полком. Фейерверки и салюты из множества пушек приветствовали рождение наследника престола. Великие толпы людей стекались во дворец, дабы лицезреть младенца, возлежащего за позолоченной загородкой под наблюдением высокородных нянюшек. Колыбель нашего маленького принца не охранялась таким количеством нянек, придворные и верные вассалы не приветствовали его восторженными кликами, если не считать, конечно, нашего верного Гамбо и доброй Молли, которые так искренне любили этого малютку, наследника моей нищеты, и так им восторгались, что сердце мое таяло. Почему мы не назвали нашего мальчика так же, как был наречен вышеупомянутый чудо-ребенок и как звали его отца? Я дал ему имя одного маленького сорванца, моего родственника, имя, тоже часто повторяющееся из поколения в поколение в роду Уорингтонов, дал потому, что любовь и доброта маленького Майлза, — чувства, в которых нам было отказано со стороны наших кровных родственников, — глубоко растрогали меня, и мы с Тео решили назвать наше дитя в честь единственного нашего друга среди моей родни по отцовской линии.
Мы написали нашим высокочтимым родителям, извещая их о великом событии, и храбро поместили в "Дейли адвертайзер" объявление о рождении ребенка, сообщив адрес дома, где он появился на свет: "Черч-стрит, Ламбет".
"Мой дорогой, — писала мне тетушка Бернштейн, прочтя мое объявление, как мог ты заявить на весь свет, что живешь в этой дыре, в которой ты себя похоронил? Поцелуй от меня молодую мамашу и передай мой сувенир своему малютке".
Сувенир этот имел вид шелкового одеяльца, обшитого кружевами, достойными самого принца. Толку от такого одеяльца было немного, а стоимость кружев могла бы послужить более полезному делу, но Тео и Молли были в восторге от подарка, а на колыбельку моего первенца было накинуто одеяльце, не менее роскошное, чем у самого знатного младенца.
Добрый доктор Хэберден навещал мою жену и следил за ее здоровьем. Он рекомендовал нам жившего поблизости акушера, и тот взял на себя заботу о миссис Тео, но, по счастью, наша дорогая пациентка не нуждалась в особом уходе и вполне довольствовалась помощью нашей домохозяйки и собственной верной служанки.
И снова перед нашим скромным жилищем возникло сверкающее видение раззолоченной кареты леди Каслвуд: она привезла нам горшочек желе, которое, но ее мнению, должно было понравиться Тео и которое, несомненно, уже подавалось накануне к столу ее сиятельства. Миледи рассказала нам о всех придворных торжествах, о блеске и великолепии, коими было окружено появление на свет наследника престола. Нашему доброму другу мистеру Джонсону случилось заглянуть к нам как раз в тот день, когда экипаж графини, отливая на солнце золотом, остановился у нашей скромной калитки. Немало пораженный этим величием и пышностью, он отвесил графине поклон, в котором почтительность явно взяла верх над грацией. Графиня очень милостиво назвала меня кузеном и так далеко простерла свою благосклонность, что сама помогла переместить желе из серебряного судка в нашу фаянсовую мисочку. Доктор отведал этого лакомства и нашел его превосходным.
— Для великих мира сего, — сказал он, — фортуна не скупится на дары, сэр. Они могут покупать услуги самых искусных знатоков кулинарной науки и собирать самые выдающиеся умы и самые острые языки за своим столом. Если, как вы предполагаете, сэр, это лакомство уже побывало на обеденном столе ее сиятельства (а по внешнему виду ваше предположение кажется мне вполне правдоподобным), то, во всяком случае, оно находилось в хорошей компании. Это желе дрожало под взглядом прославленных красавиц, оно таяло на их пунцовых губках, оно привлекало к себе внимание избранного общества, наряду с фруктами, пирожным и кремами, которые, без сомнения, были не менее восхитительны. — Произнося эти тираду, добрый доктор поглотил довольно основательную часть даров леди Каслвуд. Однако, должен признаться, моя жена, отведав желе, поморщилась и отодвинула его от себя, а Молли, презрительно тряхнув головой, заявила, что оно прокисло.
Мой новорожденный все же удостоился чести стать крестником дочери графа, ибо крестной матерью его была наша бедная леди Мария, чья доброта и внимание к молодой матери и к младенцу были выше всех похвал. Лишенная счастья материнства, Мария проявляла трогательную заботу о нашем ребенке. Сейчас капитан Майлз весьма красивый и представительный молодой человек, и гусарский мундир, который он носит, не менее великолепен, чем форма любого другого военного щеголя, но будем надеяться, что его доброе сердце и истинное благородство не позволят ему проявить неблагодарность и забыть о том, что в младенчестве его заворачивали в пеленки, приготовленные для дитяти бедного актера. Сэмпсон крестил его в той самой церкви в Саутуорке, где венчались мы, и, мне кажется, никогда еще слова молитвы не звучали внушительней и прекрасней, хотя в конце обряда голос доброго капеллана дрогнул, и он вместе со своей небольшой паствой невольно смахнул слезу.
— Даже сам мистер Гаррик, — сказал Хэган, — не мог бы более возвышенно произнести эти слова, сэр. Ни одна невинная душа, скажу я вам, еще не вступала в мир, сопутствуемая столь искренним и задушевным благословением.
А теперь я должен поведать вам о том, как случилось, что наш капитан был наречен Майлзом. Дня за два до крестин, когда я еще полагал, что наш первенец будет носить имя своего отца, у ворот раздался дробный стук копыт, и чье, как вы думаете, появление возвестил нам дверной колокольчик, как не нашего кузена, юного Майлза! Боюсь, что он нарушил родительский запрет, пускаясь в эту беззаконную авантюру.
— Понимаете, — сказал он, — кузен Гарри подарил мне эту лошадку, и я люблю вас, потому что вы очень похожи на Гарри и потому что у нас дома вечно говорят про вас что-то нехорошее, а по-моему, это очень стыдно, и я все равно люблю вас, и привез вам для вашего мальчика свистульку и коралловое кольцо, которое подарила мне моя крестная, леди Саклинг, и если у вас нет денег, кузен Джордж, возьмите мой золотой моидор — это очень дорогая монета, а мне он совсем не нужен, потому что мне, понимаете, все равно не велят его тратить!
Мы отвели мальчика в спальню к Тео (он очень торжественно поднимался по лестнице в своих сапогах для верховой езды, которыми страшно гордился), и Тео поблагодарила его и расцеловала, а его моидор хранится в ее кошельке и по сей день.
Моя матушка, узнав, что я назвал сына Майлзом, — каким-то малоупотребительным, по ее мнению, именем и, во всяком случае, вовсе не принятым в эсмондовском роду, — выразила мне, как обычно через доверенное лицо, свое монаршье удивление и неудовольствие. В то время я не пожелал вдаваться в объяснения, но когда впоследствии рассказал однажды госпоже Эсмонд, каким образом мой сын получил это имя, я увидел, что по морщинистой ее щеке скатилась слеза, и слышал потом, как она расспрашивала Гамбо о мальчике, в честь которого был назван наш Майлз — наш славный Майлз, одинаково знаменитый как на Пэл-Мэл, так и в Валансьене, Брайтоне и у Олмэка.
Горести и утешения
В дни нашей юности, когда мы с Гарри доставляли нашему наставнику столько неприятных минут, мог ли кто-либо из нас предположить, что мистер Эсмонд-Уорингтон из Виргинии сам превратится в гувернера? Моя матушка (когда мы вновь соединились) никогда прямо не упоминала об этом периоде моей жизни, прибегая всегда к намекам и иносказаниям: "В то ужасное время, мой друг, о котором я не могу вспомнить без содрогания"; или: "В те ужасные годы, когда между нами существовали разногласия", — или еще как-нибудь в таком же духе, и хотя мой ученик — весьма достойный человек и в знак благодарности прислал мне в Джеймстаун несколько бочонков того напитка, на котором он нажил себе состояние, госпожа Эсмонд, говоря о нем, называла его не иначе, как "ваш английский друг", "ваш богатый друг из Ламбета" — и тому подобное, но ни разу не назвала по имени и ни разу не отведала его пива. Мы тоже варим пиво в нашем уорингтонском поместье, но добрый мистер Фокер и до сих пор каждый год отгружает в Ипсвич пару бочек доброго пива. Его сын, весьма светский юноша, женат на дочери графа; отец — вполне достойный и добрый джентльмен, и я должен благодарить судьбу за свое знакомство с ним, ибо от него получал я те несколько гиней, в которых так отчаянно нуждался тогда.
И даже еще драгоценней, чем эти деньги, была для меня сама должность гувернера — ибо она давала мне занятие и надежду. Пивоварня мистера Ф. находилась тогда в Ламбете, неподалеку от Педларс-Акр (впоследствии она была перенесена в другое место), и эта богатая семья пивоваров пользовалась услугами того же акушера, который помогал моей жене во время родов. Сам пивовар был по происхождению баварцем и носил прежде фамилию Фелкер. Мистер Лэнс, почтенный акушер, рассказал ему, по-видимому, обо мне. Эскулап, выкуривший немало трубок виргинского табаку в моем садике, проникся искренней симпатией ко мне и к моему семейству. Однажды он привел своего богатого клиента ко мне в гости, и когда мистер Ф. убедился, что я немного знаю его родной язык и могу даже спеть песню про "благородного рыцаря, принца Евгения" (песню эту помнил мой дедушка еще со времен похода Мальборо), этот немец почувствовал ко мне дружеское расположение, его супруга предоставила свой экипаж и портшез в распоряжение миссис Уорингтон, а его маленькая дочурка прямо-таки влюбилась в нашего малыша (и, надо воздать ему должное: капитан Майлз, уродливей которого вряд ли много сыщется джентльменов в парике с косицей {* По общему утверждению — вылитый портрет самого сквайра на тридцатом году его жизни. — М. У. — Заметка на полях рукописи.}, был в ту пору очень красивым младенцем), и так как сын и наследник мистера Фокера из-за профессии своего отца подвергался всяческим гонениям в Вестминстерской школе, родители препоручили его мне и стали выплачивать довольно значительную сумму за то, что я принял на себя заботу по обучению их отпрыска.
