С неприязнью взглянул он на Бурова, но сейчас же пришли ему в голову слова Евангелия: «Не суди и не будешь судим».
Он спросил коллегу уже спокойным голосом:
– Как это может быть, что бандиты входят в ресторан, в котором находится милиция?
– Ха, ха! Они знают, что уж Кустанджи и эти дела обделывает спокойно! – засмеялся Буров. – Но пойдем! Покажу тебе ресторан.
Он заслуживает осмотра! Я убежден, что ничего подобного не существует на целом свете. Может, в Буэнос-Айресе, так как Кустанджи клянется, что подражает наилучшим аргентинским эталонам. Думаю, однако, что лжет…
Они шли длинным коридором. С его обеих сторон тянулись комнаты, красиво украшенные коврами, восточными тканями, узорчатыми подушками, зеркалами. Двери, занавешенные прозрачными драпри, позволяли видеть все, что делалось в полутемных храмах разврата. Сюда приходили гости из игрового зала и из дансинга, приглядывались с любопытством, с возбуждением в глазах, и громко привлекали внимание, шутя и смеясь.
– Страна, в которой разврат господствует так бесстыдно, обречена на гибель! – удивительно серьезным голосом заметил Буров.
Петр с изумлением поднял на него глаза.
Милиционер, не меняя тона и глядя угрюмо, сказал:
– Искоренили веру, позапирали и обесчестили церкви, святые иконы продали заграничным музеям. Своей религией сделали насилие и разврат. Это должно быть отмщено! Тем более, что Ленин совершенно искренне, как фанатичный аскет, ведет жизнь морально, скромно и просто, верит непоколебимо, почти безумно, что стремится к счастью человечества. Есть в этом всем дьявольская фальшь, одуряющая людей отрава, туманящая мозги и парализующая волю. Если бы Ленин пришел к Кустанджи, не сомневаюсь, что пальнул бы в лоб ему, а потом также себе!
Они подошли к «черному будуару». Был это большой зал с громадной люстрой под потолком. Стены, драпри, ковер – все было черным. На этом мрачном фоне в белых рамах висели темные гравюры, представляющие порнографические сцены, жуткие, изысканные, пронизывающие дрожью.
На низких оттоманках, грудах подушек и просто на ковре лежали гости, сжимая в объятиях нагие, гибкие тела молодых девушек. Их белые тонкие плечи маячили все время, словно японские шелковые вышивки на черном фоне. Лениво, медленно наклонялись они над столиками и вбрасывали в высокие фужеры с ликерами мелкие пастилки кокаина или подавали серебряные табакерки с одуряющим порошком для нюхания.
Гости медленно впадали в блаженное состояние полуобморока. Сжимая маленьких развратных девчонок, лежали они с погруженными в мечты лицами и широко открытыми глазами, которые видели перед собой бледный призрак смерти. Некоторых охватывало неистовое бешенство, заставляло кричать, взрываться смехом, рычать как зверь. Эти бросались на прислугу, царапали их белые тела, грызли тонкие шеи и сжимали в сладострастных объятьях, возбуждаясь стонами и криками боли.
– Пошли отсюда, пошли! – шептал Петр и бежал по коридору, как если бы гнались за ним злые, больные призраки.
В дансинговом зале страстно танцевали танго. Молодой американец, заглушая пианолу, насвистывал мелодию, глядя бессознательно на выскальзывающую как змея танцовщицу. Другой иностранец искал себе пару, покрикивая бессильно. Все женщины уже были заняты, таким образом, перешел он в игровой зал и приблизился к княжне, обнимая ее за талию.
Она оттолкнула потную ладонь мужчины и высокомерно взглянула на склонившегося над ней наглеца.
– Прошу вас на танго, – лепетал он на ломаном русском языке, протирая пьяные глаза.
Женщина поднялась медленным движением.
– Гей, Тамара! – раздался громкий оклик, и сразу после него пронзительный свист. – Сплюнь на этого буржуйского ухажера и иди сюда!
От столика бандитов шел к ней Челкан. Крупный, ловкий, хищный в каждом движении, полный своей силы, смотрел на женщину вожделенно и повелительно.
– Ну, беги сюда, спеши, девка! – крикнул он и снова свистнул, так громко, что из глубины ресторана прибежал задыхающийся и обеспокоенный Кустанджи.
Женщина выпрямилась гордо и, щуря глаза, бросила вызывающе:
– Встань на колени, хам, ударь три раза глупой головой о пол и проси, может, тогда…
Челкан взорвался смехом.
– Ты что, ошалела, Тамарка? – воскликнул он. – Сколько же раз я имел тебя, забыла? Снова начинаешь бунтовать? Подлая кровь княжеская начинает шуметь? Я тебе выбью это из головы. Ну, не дразни меня и кинься… княжна высокородная, к Челкану!
Он свистнул несколько раз, как собаке, поглядывая на Тамару презрительно.
– Не хочешь просить покорно, на коленях, с поклоном до земли? – спросила она угрожающе.
Он ответил похабным, гнилым проклятьем.
Тамара вдруг подняла голову. Ее лицо скривилось ужасно, губы раскрылись и выбросили со скрежетом злые слова:
– Думаете, хамы, слуги, которых мой отец сек нагайкой, что я в течение всей жизни буду здесь с вами подлая, как бездомная собака? Помню тебя, Челкан, что был ты сторожем дома и привел меня с улицы в свою берлогу. Умирала я тогда с голоду, а ты-то торговал мной, бил, издевался надо мной, когда больная нищенствующая тряпичница ничего заработать не могла. Никто тогда не мог разглядеть моего тела под грязными тряпками. Мне достаточно вас, хамы, собаки нечистые, подонки! Свое сделала… Сотни вас гниют теперь. Будете теперь в течение всей жизни помнить княжну Тамару!
Она начала смеяться и топать ногами.
– Ты пьяная! – крикнул Челкан и подскочил к ней.
Тамара протянула руку к сумке.
Мгновение спустя один за другим раздались три выстрела. Бандит пошатнулся и рухнул, раненный пулей в голову и живот. Женщина лежала неподвижно, а из ее губ плыла струя крови.
Петр Болдырев быстро покинул ресторан Аванеса Кустанджи, не ожидая Бурова. Возвратившись домой, он разбудил брата и дрожащим голосом до рассвета рассказывал ему о событиях в притоне старого армянина.
Назавтра в утренних газетах он прочитал, что доблестный комиссар полиции Буров выследил грозного бандита Челкана, который вместе со своей любовницей Тамарой тайком прокрался в личную квартиру иностранца, турецкого купца Кустанджи, с целью грабежа. Буров после кровавой борьбы убил бандитов.
– Этот Буров далеко пойдет! – усмехнулся Петр. – Из всего может извлечь пользу. Хотя на такой скользкой дороге легко поскользнуться…
– Кто мечом воюет, от меча погибнет! – ответил Григорий, встряхнув плечами.
За стеной кот-то начал свистеть и немного погодя запел высоким тенором:
Купите бублички,
Товарищ, бублички,
За три копеечки хорош товар!27
Красную площадь освещали рефлекторы. Белые стены Кремля, как бы поднявшиеся изо льда, изломанные, зубчатые, маячили как гривастая волна замерзшего моря. На небе, звездном, пропитанном заревом от уличных фонарей, замерли в постоянном бодрствовании разбухшие округлые купола Собора Святого Василия. Маленькие и большие – застывшие, словно мертвые головы, посаженные на колы, с безжизненным равнодушием смотрели вниз, где в белых лучах электрических фонарей бурлила крикливая, своевольная, дикая толпа.
Вырывались неведомые, кощунственные голоса, чуждые этой теплой, весенней трогательной ночи. Музыка плыла шумным, широким потоком, висела над городом, вырываясь из освещенных театров, кино и ресторанов.
Приближалась полночь.
Таинственный час, когда испокон веков русский народ, забывая о никогда не преходящих невзгодах и муках, возносил молитвы к Спасителю Мира. Замученный людьми, воскрес Он когда-то в этот час и взошел в сияющее царство своего небесного отца.
Тихая, погруженная в раздумье, взволнованная очарованием воспоминаний, испытывающая любовь Божью, ночь…
Что ее сейчас омрачало? Кто наполнял ее гомоном, скрежетом, крикливой суматохой, вихрем срывающихся богохульственных похабных восклицаний, бравурной музыкой, диким смехом, безумным проклятьем?
Сквозь толпу двинулось шествие безбожников, посланных Красным Кремлем. Во главе шагали люди, несущие большой портрет Владимира Ленина, окруженный пурпурными знаменами, а за ним, напевая Интернационал и задорные похабные песенки, тянулась длинная змея людей с бесстыдными лицами и – несмотря на дерзкие, веселые слова – угрюмых, похожих на приговоренных, ведомых к месту расстрела. Не знали, что в эту ночь Воскресения сына Божьего, сделали они еще один шаг к Голгофе бесчестия.
В толпе, прыгая и неистовствуя, кружились фигуры, переодетые в Бога, в белых одеяниях, с длинными седыми волосами и бородами; в Христа, сидящего на осле лицом к хвосту; в апостолов, несущих в руках большие бутылки с надписями «святой опиум», «благословенная водка», «чудесный яд». За ними в бесстыдных кривляниях, ужимках и плясках метались мужчины и женщины в цветных одеждах, с надписями на груди «Святой Николай», «Алексей – человек Божий», «Святой Александр», «Святой Григорий Распутин», «Святая Мария», «Святая Екатерина»…
