На картине была изображена сценка из венецианской жизни: на самом видном, вернее, на самом водном месте высилось великолепное мраморное палаццо (если верить подписи). Остальное пространство было занято гондолами (дама, сидевшая в одной из них, вела пальчиком по воде), облаками, небом и обилием светотени. Она не могла остаться незамеченной художником.
Через несколько дней появился тот самый покупатель.
– Два шерствых хлебца, будьте добры. – Какой у фас красифый картина, мадам, – заметил он, пока мадам заворачивала хлеб.
– Правда? – спросила мисс Марта, мысленно хваля себя за хитрость. – Я так люблю искусство и… (нет, еще слишком рано говорить: «и художников»?)…и живопись, – нашла она достойную замену. – Как вы думаете, это хорошая картина?
– Творец нарисован неправильно, – сказал покупатель, – это не хорошо сделано. Берспектива нехорошая. До сфиданья, мадам.
Он взял хлебец, поклонился и поспешил прочь.
Да, он, несомненно, художник. Мисс Марта унесла картину обратно к себе в комнату.
Как тонко и добро сверкали его глаза за стеклами очков! А какой у него широкий лоб! Быть способным судить о перспективе с одного взгляда – и сидеть на черством хлебе! Но гениям часто приходится несладко, прежде чем их признают.
А как бы выиграло искусство и перспектива, если бы такой гений оказался под опекой двух тысяч долларов в банке, булочной, доброго сердца и… Но, мисс Марта, это все лишь мечты.
Он продолжал по-прежнему покупать черствый хлеб. Ничего, кроме хлеба – ни пирожков, ни пирожных, ни ее восхитительного песочного печенья.
Мисс Марте казалось, что он похудел и осунулся. Ее сердце разрывалось от желания добавить что-нибудь к его скудной покупке, но ей никогда не хватало на это мужества. Она не осмеливалась нанести ему обиду. Ведь художники так горды.
Мисс Марта стала появляться за прилавком в шелковой блузке – белой, в синий горошек. В комнате позади булочной она состряпала загадочную смесь из айвовых семечек и буры. Многие употребляют это средство для придания коже белизны.
В один прекрасный день покупатель, по своему обыкновению, вошел в булочную, выложил на прилавок деньги и попросил черствые хлебцы. Пока мисс Марта доставала их, на улице раздался жуткий звон, и грохот колес, и мимо пронеслась пожарная машина.
Как и любой другой человек на его месте, покупатель поспешил к двери посмотреть, что случилось. Неожиданно воодушевившись удачным моментом, мисс Марта решила им воспользоваться.
На нижней полке под прилавком лежал фунт сливочного масла, которое молочник принес ей минут десять назад. Мисс Марта надрезала ножом черствые хлебцы, вложила в каждый по солидному куску масла и крепко придавила верхние половинки к нижним.
Когда покупатель вернулся, она уже завертывала хлебцы в бумагу.
Когда он ушел, неожиданно приветливо побеседовав с ней о пустяках, мисс Марта довольно улыбнулась, хотя сердце ее и билось неспокойно.
Не слишком много она себе позволила? Не обидится ли он на нее? Хотя что в этом такого? У продуктов нет своего языка. Масло никак не означало нескромность со стороны женщины.
Весь остаток дня Марта не могла думать ни о чем другом. Она представляла себе, как он обнаружит ее хитрость.
Вот он откладывает в сторону свои кисти и палитру. На мольберте у него стоит картина с безукоризненной перспективой.
Он собирается позавтракать сухим хлебом и водицей. Он разрезает хлеб. И – ах!
Мисс Марта покраснела. Будет ли он думать о руке, которая заботливо положила масло, которое он ест? Подумает ли он…
Колокольчик входной двери зычно затренькал. Кто-то входил в булочную, громко топоча ногами.
Мисс Марта поспешила из задней комнаты. Вошло двое. Один был молодым, с дымящейся трубкой – его она раньше не видела. Вторым был художник.
Его лицо раскраснелось, шляпа съехала на затылок, а волосы стояли торчком. Он сжал кулаки и яростно затряс ими перед лицом мисс Марты. Мисс Марты!
– Dummkopf! – закричал он что есть силы по-немецки. А потом: – Tausendonfer!. – или что-то в этом роде.
Молодой человек пытался оттащить его к выходу.
– Я не хощу уходить, – злобно рычал художник, – пока ей фсе не скашу!
Под его кулаками прилавок мисс Марты превратился в турецкий барабан.
– Вы пошти меня испортиль! – вопил он, и глаза его выкатывались из орбит и очков. – Я все скажю! Вы, старый наглый кошкь!
Мисс Марта в изнеможении прислонилась спиной к хлебным полкам и положила руку на свою шелковую блузку – белую, в синий горошек. Молодой человек схватил художника за шиворот.
– Пошли, – сказал он, – вы уже все высказали.
Он оттащил беснующегося скандалиста от прилавка, вытянул на тротуар, а потом вернулся.
– Думаю, стоит объяснить вам, мадам, – сказал он, – из-за чего весь этот сыр-бор. Это Блюмбергер. Он чертежник. Мы с ним работаем вместе в одной строительной конторе. Он уже три месяца горбатится над планом нового муниципалитета. Это конкурсная работа. Вчера он закончил работу в туши. Знаете ведь, чертежники сначала все рисуют карандашом. Когда все готово, они вытирают карандашные линии кусочками черствого хлеба. Это средство лучше всякого индийского ластика.
Блюмбергер всегда покупает хлеб тут. А сегодня – ну, в общем, мадам, вы знаете, все это масло, – в общем, теперь его проект ни на что не годится, кроме как в него заворачивать бутерброды.
Мисс Марта удалилась в заднюю комнату. Она сняла белую шелковую блузку в синий горошек и облачилась в прежнюю – бумажную, коричневого цвета. Затем она взяла притиранье из айвовых семечек с бурой и вылила его в мусорный ящик за окном.
Известно ли вам, что существует час собачника?
Когда четкие контуры Большого Города начинают расплываться, смазанные серыми пальцами сумерек, наступает час, отведенный одному из самых печальных зрелищ городской жизни.
С вершин и утесов каменных громад Нью-Йорка сползаются целые полчища обитателей городских пещер, бывших некогда людьми. И по сей день они по-прежнему передвигаются на двух конечностях и не утратили человеческого облика и дара речи; но вы, несомненно, заметите, что они неумолимо приближаются к животным. Каждое из этих существ следует за собакой, будучи соединено с ней искусственной связью.
Эти существа – жертвы Цирцеи. Не по своей воле стали они няньками у Аделек и Фиделек, прислужниками у Жужу и Вужу и мальчиками на побегушках у Товзеров и Мовзеров. Современная Цирцея, не превратив их целиком в животных, милостиво оставила между ними разницу длиною в поводок. В некоторых случаях Цирцея просто командует, в некоторых идет в ход ласка или даже прикуп, но каждый вечер каждый собачник непременно ведет своего питомца для вечернего променада.
Лица собачников и весь их вид говорит о том, что они безнадежно околдованы. Их не спасет даже ловец собак Улисс с его собачьим фургоном.
У некоторых из собачников каменные лица. Их уже не трогает ни насмешка, ни любопытство, ни сострадание их двуногих друзей. Годы супружеского рабства и принудительного моциона в обществе собак сделали их нечувствительными к окружающему. Они освобождают от пут ноги зазевавшегося прохожего и фонарные столбы с бесстрастием китайского мандарина, управляющего за веревочки воздушным змеем.
Другие, лишь недавно низведенные до положения собачьих поводырей, подчиняются своей участи с угрюмым ожесточением. Они резко дергают за поводок со злорадством, подобным чувству молодой девицы, вытягивающей в воскресный денек рыбу на крючке. На ваш случайный взгляд они отвечают свирепым взглядом, словно только и мечтают послать вас ко всем свиньям собачьим. Это полупокоренные, не до конца оцирцеенные собачники, и, если подопечный пес одного из них начинает обнюхивать вам лодыжку, не стоит давать ему пинка.
Еще одна категория собачников, кажется, не склонна принимать свое положение так близко к сердцу. Это преимущественно потасканные молодые люди в модных каскетках и с небрежно свисающей сигареткой, и они совершенно не сочетаются со своими собаками. Обычно их собаки облачены в бантики с воротничками, а сами молодые люди с таким усердием несут свою службу, будто питают надежду, что будут вознаграждены за добросовестное несение своих обязанностей.
Собаки, эскортируемые всеми вышеупомянутыми способами, принадлежат к различным породам, но все они в сущности одно и то же: жирные, избалованные, капризные твари с оскаленными мордами, омерзительно гнусным характером и наглым поведением. Они упрямо и тупо тянут за поводок и застревают у каждого порога, у каждого забора и фонарного столба, не спеша обследуя их с помощью своих органов обоняния. Они присаживаются отдохнуть, когда им вздумается. Они сопят и отдуваются, как победитель конкурса «Кто съест больше бифштексов», они проваливаются во все незакрытые погреба и угольные ямы; они устраивают своим поводырям веселую жизнь.
