Агнесса смерила взглядом полуголую предводительницу в бюстгальтере и коротеньких трусиках, с бледным, как мучной червяк, телом. Девочку окружили ее спутники в таких же костюмах.
- Не могла же тетя Мари ошибиться, - продолжала Николь. - Она сказала, что теперь этот участок дяди Ксавье принадлежит не только тебе, но и многим другим из нашей семьи. И мы имеем право пользоваться им. Впрочем, нам на этот случай бумажку дали. - Она подала знак одному из юношей, и тот рванулся было в палатку, словно намереваясь что-то принести оттуда.
- Это лишнее, не надо, - промолвила Агнесса.
Она была спокойна. Гнев ее улегся, на душе стало грустно... Жаль было не себя, а этих юнцов, которых толкнули на оскорбительную для нее затею или просто разрешили им это вторжение. Агнесса представила себе, как на авеню Ван-Дейка был созван семейный совет и как принималось это решение.
- Мне думается, - спокойно сказала она, - на вашем месте я не могла бы веселиться, раз мое присутствие кому-то мешает.
И тотчас же она поняла, как бесполезны эти рассуждения. В семейном клане она очень долго оставалась самой молодой умом и сердцем, самой смелой бунтовщицей, и вот, оказывается, эта молодежь опередила ее, опередила на свой лад. Возможность стеснить, унизить ее своим вторжением не только не была для них неприятна, а напротив, весьма украшала пребывание в этом кемпинге. Да еще впереди была перспектива похвалиться перед семейным ареопагом своими подвигами.
- Ну что ж, оставайтесь, - сказала Агнесса. - Если понадобится вода колонка за домом, около прачечной. Но раз вы следуете парижским указаниям, наверное, вам сообщили, что дом, в котором я живу, целиком и полностью принадлежит мне и вы не имеете права туда входить.
- Входить? К тебе? Кому это улыбается? - бросила Николь с гримасой отвращения, и ее соратники прыснули от смеха.
Агнесса повернулась и пошла обратно, вслед ей неслись язвительные смешки.
Целых две недели, отсчитывая день за днем, Агнесса (она поняла, что вторжение продлится лишь на время школьных каникул) вынуждена была терпеть присутствие незваных гостей, их солнечные ванны на ступеньках разрушенных укреплений, их шумные омовения во дворе, их портативный радиоприемник и проигрыватель, который они повсюду таскали с собой, наслаждаясь до поздней ночи томными гавайскими мелодиями, Случалось, прибавлялись к этому и другие неудобства - запахи, грязная бумага, которую разносил ветер. Агнессе приходилось успокаивать разъяренную Викторину, - ту все это задевало за живое, словно грабили ее добро. Она не могла примириться с мыслью, что какой-то судебный процесс (суть дела ей, конечно, не была известна) давал чужакам право врываться во владения ее хозяйки. Во избежание возможных столкновений Агнесса почти не выходила из дому, а Рокки она отправляла с Ирмой на целый день в Пор-Ман. Но через несколько дней молодые парижане присвоили себе и этот пляж, и Рокки с Ирмой пришлось перейти в более укромную бухточку.
- Мамми, почему они живут у нас? Позови жандармов, пусть их прогонят. А если они нам родственники, так почему же ты с ними не разговариваешь и мне не велишь говорить с ними?
- Я все тебе объясню, когда они уедут.
- Даешь слово?
- Даю.
Наконец "они" уехали. Агнесса и Ирма проработали целый день, уничтожая следы их пребывания, сгребали, сваливали в вырытую яму консервные банки, пузырьки с эмульсией для загара, битое стекло, очистки от овощей, измятую бумагу, экскременты. Когда, наконец, очистили загаженный двор, обе спустились на террасу подышать воздухом и полюбоваться безлюдным пейзажем, залитым золотой волной закатного света.
- Ну, кажется, ничего не осталось от этих нахалов, - сказала Ирма.
- К несчастью, они могут вернуться, - заметила Агнесса.
На следующее утро она повела своего сына в Пор-Ман.
- Садись со мной рядышком, детеныш. Сейчас мы с тобой
искупаемся, когда солнышко побольше нагреет воду. Я тебе обещала объяснить, почему приезжие имели право жить у нас, но ты у меня уже большой мальчик, и поэтому я тебе объясню не только это, но и многое другое.
Она остановилась, перевела дыхание. Мальчик слушал, насторожившись, угадывая по лицу и тону матери, что сейчас ему откроется нечто важное и непонятное. "Ну вот, - думала сна, глядя на устремленные на нее глаза, - вот настала минута. Жаль, что так рано, он еще ребенок. Если я и в самом деле когда-то дурно поступила - вот и пришло возмездие".
Мальчик молча ждал. Агнесса храбро пустилась в объяснения. Надо было начать издалека - уточнить, что такое отец. Но судьба была к ней милосердна. Вероятно, жизнь среди природы и близкое знакомство с животными, а может быть, и разговоры с мальчишками, его товарищами, просветили Рокки, и он знал, откуда берутся дети. Когда Агнесса спросила: "Ты знаешь, что сперва бывает между отцом и матерью?" - он молча кивнул головой. И тогда Агнесса начала свое повествование. Это была исповедь. Агнесса рассказала о Нормане, О Ксавье, затем о Буссарделях, стараясь не слишком обвинять свою мать, приходившуюся бабушкой мальчику, и своих родственников, которые были родственниками и ее сына. Но она вынуждена была все сказать: об их побуждениях, о способах действия, к которым они прибегали, об их успехах, торжестве.
Наконец она окончила повествование и, не выдавая своего волнения, внимательно вгляделась в лицо сына, пытаясь угадать его чувства. Ее охватил безумный трах, что он осудит мать и станет теперь меньше ее любить. Он молча чертил пальцем по песку и не смотрел на нее. А ей ужасно хотелось схватить его и, осыпая поцелуями, крикнуть: "Ты не сердишься на меня?"
Он поднял голову.
- Мамми, а часто бывают в семьях такие истории?
Она вздохнула с облегчением, у нее отлегло от сердца: "Он рассуждает, все идет хорошо".
- Не очень часто, милый. Не очень часто, но все же чаще, чем это можно было бы ожидать в наше время.
И, воспользовавшись этой окольной дорожкой, которая могла помочь ей лучше объяснить сыну создавшееся положение, она приводила примеры, называла имена. Она постаралась посмешнее рассказать приключение восьмидесятилетнего старца, признавшего своим ребенком мальчика, родившегося за двенадцать лет до того, как этот старик встретил его мать. Рассказала о треволнениях некоей девицы и ее многочисленных детей, из которых одни родились до, а другие после ее свадьбы с их отцом, и о дарственных, коими старались обеспечить "незаконных" детей в ущерб законным, и о благородном поступке некоего старика, который из сострадания к сиротам, прижитым женщиной вне брака, объявил себя их отцом, хотя не имел к ним никакого отношения. Она рассказала также о распре в семье одного из десяти самых богатых в мире людей, потребовавшего от своей супруги, чтобы она возвратила ему миллион долларов, который он выплатил ей небольшими частями, как возмещение за его измены - по стольку-то за каждое нарушение супружеской верности. Засим последовал рассказ еще об одном скандале и еще об одном. Все это в обществе без стеснения вытаскивали на свет, разбирали в судах, помещали на первых полосах газет, и всегда объяснением этому служили лишь корысть, деньги, огромные деньги. "Боже мой, о чем мне приходится говорить ему!" - думала мать, заставляя себя смеяться, хотя от волнения у нее выступили на лбу капли пота. Она пыталась утопить в этом потоке слов дело, начатое Буссарделями в суде против нее.
