семейство богов, и они иногда оживают. Я их видел.
– Они оживают?
– Вселяются в тех, кто им поклоняется. Пробираются в твою голову, и ты начинаешь вести себя, как они, говорить, как они, двигаться, как они. Таких сразу узнаешь.
Стюарт рассказал Джинни о богах и богинях и о лоа: Агве, повелителе моря, Огуне, огненном боге войны и политике и Дамбале, боге-змее. Об Эрзуле, богине любви, обожающей роскошь, духи и музыку, которая носит сразу три обручальных кольца – одно от Агве, одно от Дамбалы и одно от Огуна; об Эрзуле, дающей и принимающей любовь, лоа, появления которой всегда заканчиваются печальным плачем о быстротечности жизни и неверности мужчин.
Но больше всего Джинни заинтересовали лоа Геде, бога подземного царства. Он был шутом, трикстером. Она слушала историю и понимала – на эту роль подошел бы Энди. «Как-то раз в 1920-х, – рассказывал Стюарт, – Геде вселился сразу в несколько дюжин мужчин, они все нарядились в цилиндры, фраки и темные очки и направились в Национальный дворец требовать денег. У президента не было другого выхода: он дал им то, что они просили, потому что президенту нечего противопоставить требованиям бога подземного мира, особенно если он воплощается сразу в таком количестве копий». «Отличная история для Энди», – с восторгом думала Джинни.
Но была у шута Геде и другая сторона. Его знали также под именем Барона Субботы, повелителя мертвых и могил, костей и черепов; он бродил по кладбищам и перекресткам – и именно он поднимал зомби из могил…
Джинни слушала как завороженная. Африка для нее была слишком далека, но Гаити с каждым слово все приближался: боги начали оживать. Стюарт, заметив ее интерес, нарисовал какие-то странные и сложные символы, вписанные в окружность. Было среди них и сердце, окруженное кружевом завитков и угловатыми орнаментами.
– Это веве, – сказал он, указывая на символы. – Перед приходом лоа жрецы мукой рисуют их на полу. Вот тут – знак Эрзуле… Иногда его изображают вот так, проткнутым мечом.
Он нарисовал еще один символ. Джинни поразила их красота и изящество.
– Огромное спасибо тебе, Стюарт. Однажды я все-таки доберусь туда. Отыщу остальных членов своей семьи. Французский я уже хорошо знаю, у меня по нему оценки такие же высокие, как по изобразительному искусству. Но вот креольский…
– Думаю, ты справишься. И мне хотелось бы увидеть твои рисунки.
– Конечно! Хорошо…
«Мне ведь придется и брата привести, – подумала Джинни. – Не оставлять же его одного. Ничего уже не будет как прежде».
– Как звали твою маму? – спросил Стюарт.
– Аннель. Ее девичья фамилия Батист. А что?
– Вдруг мне попадутся ее картины.
– Она только училась, насколько я знаю.
– А у тебя их нет? Рисунков, набросков?
– Нет. Нет ничего. Ничего не осталось. На самом деле, я даже не знаю, как так вышло. Может, папа что и сохранил, просто мне не сказал, но я… не знаю.
– Должно же быть хотя бы что-то. Ничего не пропадает бесследно; многие картины сохраняются годами, а потом кто-то находит их на чердаке и продает за миллионы фунтов. Я уверен, где-то до сих пор можно отыскать ее работы.
Джинни посмотрела на него с удивлением. Она никогда не задумывалась об этом, но Стюарт ведь абсолютно прав.
– Точно, – выдохнула она. – Конечно! Наверняка. Она бы их не выбросила, а он…
– Будем внимательно смотреть по сторонам, – кивнул Стюарт.
Джинни допила кофе и ушла, оставив его читать воскресную газету.
* * *
Однажды Джинни и папа решили, что раз баранину есть небезопасно – она радиоактивная, а кусок говядины может наградить тебя коровьим бешенством, в качестве основного блюда воскресного обеда остается только свинина; потом, правда, обнаружилось, что и свиньи болеют какой-то загадочной и страшной болезнью. Но они все равно ели свинину, и именно ее папа доставал из духовки, когда она вернулась домой.
– Голодна?
– Ага. Наверное.
– Кто этот мужчина из дома-лодки? – спросил папа, стоило им сесть за стол.
– Его зовут Стюарт. А ты меня видел? – удивилась Джинни; не шпионил же он за ней, в самом деле.
– Я ходил смотреть лодку.
– Это друг Энди.
– Тогда все в порядке.
– А зачем ты ходил смотреть лодку?
– Подумываю купить. Может, какую-нибудь маленькую для начала. И будем все вместе учиться ходить под парусом, чтобы у нас было общее занятие, новое для всех. Иначе Роберту придется подстраиваться к рутине, которая сложилась без него.
Джинни макала кусочек мяса в яблочный соус и молчала. Наверное, папа неплохо придумал.
– Скажи мне, – попросила она, наконец, – остались ли после маминой смерти какие-нибудь ее работы? Рисунки, картины?
– Нет. К сожалению, осталось очень мало. Думаю, их отправили ее семье.
– Думаешь? Мне казалось, у тебя был полный дом ее вещей. Разве она не завещала их тебе… или мне? Или как там это делается?
Папа молча доел свой кусочек мяса, подошел к холодильнику, открыл новую упаковку пива, достал стакан, налил себе выпить и вернулся за стол. Что-то в его поведении заставило Джинни отложить нож и вилку. Она устремила на отца выжидающий взгляд.
– Я хотел рассказать тебе обо всем позже, когда ты подрастешь, но нет никакого смысла и дальше хранить этот секрет. Уже слишком поздно: сейчас приедет Роберт и… Так вот…
Он набрал в грудь побольше воздуха. Джинни заметила, как пульсирует у него на лбу вена.
– Есть несколько причин, почему я не говорил с тобой раньше о Джанет и Роберте, и одна из них заключается в том, что сначала мне нужно было признаться тебе кое в чем еще, а я хотел держать это в тайне как можно дольше. И это касается Маман. Нужно было раньше рассказать, конечно, но я и подумать не мог, что все так обернется… Понимаешь, мы с Маман не были женаты. Женат я был на Джанет. Именно поэтому я не мог… Ладно. Я был женат на Джанет, у нас был сын, Роберт, а потом я встретил твою Маман, Аннель. Ту, которая была мне предназначена. Наш с Джанет брак… он не сложился и сложиться не мог. Я был глуп и молод. А потом родилась ты. Аннель вдруг умерла. Естественно, я… Я должен был растить тебя. Больше было некому. Так и получилось, что нас всегда было двое. Если бы… Если бы Джанет не заболела, я рассказал бы тебе все это позже. Прости, что приходится делать это сейчас – вот так, вынужденно. Понимаю, трудно осознать все это до приезда Роберта. Понимаешь, о чем я? Поэтому ответ на твой вопрос о маминых картинах звучит так: если они и остались, их упаковали и отправили ее родственникам на Гаити. У меня почти ничего не было. Кроме той фотографии. Прости, Джинни, мне жаль.
«Все новые и новые сюрпризы, – ошарашенно подумала Джинни. – Сначала у меня появился давно потерянный брат, а теперь
