- А теперь на абордаж! - бодро крикнула тетя Эмма.
В вагонах было не слишком много народу, но зато на перроне собралась огромная толпа: перед угрозой "пика" контролеры не решались задерживать публику, хлынувшую вниз по лестнице.
- Да мы ни за что не войдем, - сказала Агнесса, беспомощно оглядываясь вокруг.
- Войдем! - успокоил ее Бернар, - Сейчас сама увидишь. Тут нужна особая техника.
Он стал таким образом, что напором толпы их внесло внутрь вагона. Очутившись в вагоне, он ловко свернул в бок и оттеснил Агнессу в проход. Он держал ее за плечи, тесно прижав к себе. Валентин точно таким же манером опекал тетю Эмму, и они образовали точно такую же тесно прижавшуюся друг к другу пару. Носильщик, пятясь, тоже попал внутрь, и чемодан всей своей тяжестью прошелся по человеческим плечам и спинам.
- Это, пожалуй, пострашнее, чем в поездах, - произнесла еще не отдышавшаяся Агнесса, уткнув лицо в воротник Бернара. - Воображаю, каково же здесь в "пик"!
Сумочку она поставила на выемку плеча и прижалась к ней щекой. Она только дивилась, как под давлением всей этой массы не лопаются стеклянные перегородки, почему женщины не вопят во весь голос, почему не слышно обычных вагонных ссор. Но люди, входившие в вагон поодиночке, попав внутрь, казалось, растворялись в общей массе и превращались в некий единый организм, повинующийся коллективным рефлексам. При отправлении, при остановках все это человеческое скопище швыряло в одну сторону, никто не держался за металлические поручни, стоявшие валились на сидевших, которые даже не думали огрызаться, и Агнесса прочла на лицах отсутствующее выражение, анестезию всех жизненных центров. Присутствие двух-трех немецких военных мундиров, вклинившихся в толпу, придавало этому скопищу какой-то карательный, дисциплинарный характер. Наконец-то Агнесса увидела их, немцев, в Париже, Она невольно восхищалась теткой, которая время от времени бросала какое-нибудь ехидное словечко насчет способности человеческого тела сжиматься беспредельно.
В Шатле потоком входивших и выходивших обе пары разъединило. Среди новой волны пассажиров, которых втолкнули в вагон после короткой схватки, оказалось несколько женщин с ярко размалеванными лицами, даже кое у кого из мужчин веки были тронуты синей тушью, а щеки - румянами. Агнесса подняла на Бернара удивленный взгляд.
- Это актеры, - пояснил он. - У них не остается времени снять грим после спектакля. Боятся пропустить метро.
- Ах, ведь верно, театры действуют, - произнесла Aгнесса.
-- Мало того, переполнены. Билеты раскупают за две недели вперед, и то еще приходится стоять в очереди.
У Пале-Рояля теснота не уменьшилась, но толпа приняла более буржуазный вид. После Конкорд эта перемена стала еще явственнее; Буссардели приближались к родным пенатам; и Агнесса заметила даже, что какой-то мужчина лет тридцати, приятной наружности и хорошо одетый, время от времени на нее поглядывает.
А на Этуаль, где вышло много народу, Агнесса и ее родичи выскочили из вагона, словно за ними гнались. Тетя Эмма присела на скамью, чтобы отдышаться и привести себя в порядок, и Агнесса последовала ее примеру не только из одного уважения к тетиной старости.
Но пересаживаться уже было не на что: последний поезд, идущий от заставы Дофин в направлении Насьон, ушел.
- Ушел? Скатертью дорога! - воскликнула тетя Эмма. - Нам все равно надо было выходить у Терн. Потому что, кисанька, хочу тебя предупредить, станция Курсель закрыта.
И Монсо тоже. Поэтому, когда будешь разъезжать по городу, выбирай или Терн, или Виллье, и, ей-богу же, они гораздо ближе, чем мы думали: пройдешь парком и - пожалуйста!
Носильщик, поскольку пересадка не состоялась и самое трудное было уже позади, попросил, чтобы его отпустили; если он не подымется из метро, он, возможно, еще сумеет попасть на последний обратный поезд, идущий от заставы Венсен: вокзальных носильщиков пускают. Валентин с ним расплатился, и Агнесса не стала протестовать. Бернар взвалил чемодан себе на плечо. Четверке Буссарделей предстояло пройти все авеню Гоша, и не следовало терять зря времени.
- Двадцать три минуты! - объявил Валентин, во всем любивший точность.
- Без двадцати трех двенадцать? - осведомилась тетя Эмма. - Это больше чем надо: мы ведь хорошие ходоки. Но ты прав, не будем мешкать. В путь, нечестивцы!
Начался подъем по лестницам. Агнесса цеплялась за перила. На сей раз, твердила она про себя, на сей раз она действительно доехала. Шествие замыкала тетя Эмма, подгоняя племянника и внука. Агнесса подсчитала, что старой девице минуло семьдесят лет. Но какая завидная жизненная сила! Изменили ли ее обстоятельства или, возможно, она разыгрывала новую роль перед блудной племянницей? Агнесса никак не думала обнаружить в своей престарелой родственнице такой взгляд на вещи, такую философичность, такую отвагу. Оккупация не пришибла тетю Эмму. С давних пор она славилась несокрушимым физическим здоровьем, которое чувствовалось во всех ее глумливых замечаниях, подчас просто жестоких; а сейчас в ней открылись новые черты характера, вернее, те черты, о существовании которых никто не подозревал.
Ночная прохлада, ощущавшаяся даже у подножья лестницы, облегчила последний подъем, особенно после подземной духоты. За Агнессой захлопнулся турникет; она выбралась на волю из этих зловонных подземелий, где не прекращалась пытка толкотней; она подымалась на площадь Этуаль, площадь, отданную во власть всем ветрам, и в этой свежести Агнессе чудился запах садов и деревьев, обступавших площадь. Валентин и Бернар освещали дорогу; из электрических фонариков, замазанных, как положено, синей краской, падали на ступени два пучка света; позади шли обе женщины, и вдруг в жалком этом свете на углу, в конце лестницы, Агнесса заметила чью-то фигуру, и ей показалось, что это тот самый мужчина в пальто из верблюжьей шерсти, который приглядывался к ней в вагоне метро.
Она уже ступила на тротуар авеню Ваграм, но невольно отшатнулась, заметив, что незнакомец шагнул ей навстречу. Синий свет его электрического фонарика, более мощного, чем у Валентина, скользнул по их лицам и остановился на чемодане, который тащил Бернар.
