Глава VII
Никогда еще на буссарделевской памяти похоронный обряд не проходил столь малоторжественно, при столь малом стечении народа и в столь молниеносно короткий срок. У ворот Пер-Лашез уже ждала машина с гробом и тремя провожающими, а остальные члены семьи еще добирались до кладбищенской церкви на метро.
По дороге Валентин объяснил сестре, почему они, лишившись, как и все прочие, автомобилей, согласно соответствующему постановлению, не хотят пользоваться лошадьми. Из их Солоньского поместья, из Блотьера им могли бы привести несколько упряжек, а в каретном сарае на авеню Ван-Дейка хранились еще и кабриолет и карета, на которых бабуся вплоть до 1935 года выезжала в город или в Булонский лес. Но Буссардели категорически отказывались щеголять в оккупированном городе богатыми выездами. Пусть себе разъезжают на лошадях другие! Конечно, Буссардели боялись привлечь к себе внимание, вернее, не к себе, а к своему достатку, во всем чувствовалось, что их жупелом была вполне реальная опасность - реквизиция особняка. И все-таки главное - вопрос чести. Они считали, что при теперешнем положении дел во Франции, когда в Париже водворились немцы, приличия требуют свести на нет казовую сторону и подчиниться общему для всех закону. Именно по этим признакам узнавались истинно порядочные люди. Таким образом, скромность Буссарделей произрастала из того же корня гордыни, как и прежнее их желание показать себя, блеснуть.
И похороны, обряд которых был разработан раз навсегда, являлись некогда для Буссарделей поводом показать себя во всем блеске. Однако сейчас они не разослали никаких приглашений. И от газетной публикации тоже воздержались. Учитывая, что представляла собой в данное время парижская пресса, которую сами Буссардели не читали, они позволили бы скорее дать разрубить себя на части, чем обращаться с просьбой об извещении хотя бы в пять строк. Поэтому на кладбище Пер-Лашез собрались только близкие. Это составляло человек пятьдесят, то есть по сравнению с прежними временами ничтожно малое количество; при таком немноголюдстве церемония окончилась быстро и провожающие довольно рано спустились в метро. Таким образом, в глазах наиболее близких родственников эти похороны не были настоящими похоронами.
Агнесса ехала домой на метро вместе со своим кузеном Полем. Они стояли, хотя час "пик" еще не наступил, и Агнесса воспользовалась этим обстоятельством, чтобы расспросить Поля об одной интересовавшей ее детали. Уже накануне она заметила, что отец и Поль носят орденские ленточки, а этим утром увидела, что у всех ее родных мужского пола в возрасте свыше сорока лет, проделавших еще первую мировую войну, лацкан пиджака и даже отвороты пальто щедро украшены знаками отличия.
- Сейчас я тебе все объясню, - охотно согласился Поль; он пришел на похороны в пиджаке и приподнял левый лацкан, чтобы Агнесса могла разглядеть блестящую многоцветную колодку. - Вот это, как тебе известно, военный крест: заметь, настоящей войны, четырнадцатого - восемнадцатого годов. А это крест добровольца - если помнишь, в пятнадцатом я пошел на фронт на полгода раньше, чем призывали мой возраст. А это солдатский крест, а вот это памятная медаль. Гастон, кроме того, носит военную медаль, но у него нет креста, которым награждали добровольцев. А твой отец, понятно, в первую очередь нацепляет красную ленточку.
Эта склонность родных к ношению на груди целого иконостаса несколько удивляла Агнессу. Патриотизм их семьи отличался весьма добротной окраской, и Агнесса не сомневалась, что при нынешних обстоятельствах он не поблекнет, напротив. Но раньше Агнесса никогда не замечала у своих родственников боевого духа бывших фронтовиков. Значит, что-то произошло, и, чтобы не попасть в ложное положение, она была не прочь несколько углубить этот вопрос, а обратная поездка с кладбища в обществе Поля давала к тому прекрасный повод. Только сутки назад она приехала в Париж и уже вела себя, как все парижане того времени: метро, встречи в метро, разговоры в метро определяли все ее существование.
- Но ведь вы не носили ваши военные кресты до тридцать девятого года, - заметила она.
- Да, до тридцать девятого не носили - подтвердил Поль. - Но потом те, кого вновь мобилизовали, нацепили все свои боевые отличия за первую мировую войну, а те, что остались в тылу, вдели в петлицу пиджаков маленькие орденские ленточки. Ты сама понимаешь, мы еще не дошли до такого бесстыдства, чтобы после перемирия снимать ордена. Немцев это бесит, напоминает им, что ту войну выиграли мы. Сейчас в Париже после разгрома почти все носят свои боевые ордена.
Слегка нагнув голову, он с минуту глядел на маленькую колодку, нацепленную на лацкан, который он, чтобы лучше было видно, зажал между большим и указательным пальцами.
Но еще больший сюрприз ждал Агнессу в передней особняка. Накануне она быстро прошла прямо в комнаты и в полумраке ничего не успела рассмотреть, а нынче утром вынос тела и свидание с родственниками после стольких лет разлуки поглотили все ее внимание и мысли. Теперь же, вернувшись с кладбища вместе со всей семьей, она поднялась по ступеням крыльца и переступила порог, солнце ударило в правый пролет входной двери и яркий свет залил просторный вестибюль.
Здесь, прямо против входа, был выставлен для всеобщего обозрения портрет маршала Петэна, и казалось, что именно он господствует над подступами к дому. Он стоял в самом центре на высокой консоли из золоченого дерева меж двух канделябров, там, где в течение долгих лет возвышалась группа "Раздумье" из цветного мрамора работы Дени Пюэша.
Агнесса не могла опомниться от изумления. Поведение тети Эммы накануне, ее разговор с приставшим к ним а метро инспектором, затем ее рассуждения и анекдот про зонтик-шило не были, конечно, чересчур ярким отблеском "пламени французского Сопротивления", если пользоваться терминами деголлевского призыва 18 июня, вряд ли услышанного Буссарделями. Но, с другой стороны, жесты тети никак уж не доказывали симпатии к захватчикам и их прихвостням. Откуда же в таком случае здесь портрет маршала, это знамя, которое Буссардели водрузили в своем жилище?
