class="p1">— Ну раз Вы знаете, что этой бабке-косолапке есть приветик, чего ещё и читать?
— Ну, хлопче, так не годится. Читай як положено.
— А что тут кроме приветов наложено?
— Митинг прикрывай, читай безразговорочно, — прихлопывает мама ладонью по столу.
Скрепя терпение, Митя наново читает всё с первой строчки. Гудит уныло, монотонно. Оживает, когда наконец-то доезжает до интересного.
— А с неделю назад, — бодро зазвенел колокольцем, — со мной было такое пришествие. На всемка скаку убило подо мной Синичку. Лошаденка дробненькая, шустрая, а убило. Пуля клюнула ее в грудку, прошила сердце (это посля узнали, проверяли, экспертиза называется) и пошла ко мне. На полмизинца высолопилась уже из спины, уткнулась в седло. Тут-то и нету ей ходу. Ребята сорочат, не судьба, видать, тебе еще, Никитока, белы тапки по ноге подбирать. Подмилостивил, подсластил сам жеребий, помолотишь еще фрицья. В ином разе, как затишок, без боя, возьмут весело на зубок: ну охвались, как это ты верхом на пуле прокатился?
А оборот оно такой. Хоть глупа пуля и прожгла сердце, а Синичка по воле инерции еще какой куцый шажок и сделала. Гляди, пуля уже у меня под седлом утаилась. Вроде выходило, будто несла она меня, будто ехал я на ней верхи.
Но ты на эти глупостя не клади вниманию.
Только вот мало тижоловато пришлось, когда Синичка кувыркнулась через голову. Я-то на ней. Запутался в стременах. Не вырваться. Да и сообрази сразу что почем. Вот мы и хряснулись союзом, вместях колечко слили — петлю Нестерова. Помяло меня малешко, самый пустяк. Ну, очухался, а встать не встану, завалилась Синичка мне на ногу. Кой да как вынул ногу из плена. Дерг, дерг за уздечку, а у Синички моей глазыньки стоят. Какой-то мураш чинчнкует прямехонько по открытому глазному яблоку. Синичка никак на то не отвечает. Тут я дотюпал, копец, нету больша у меня Синички.
Хотели было запихать меня в госпиталь на дурной харч да на легкое житие, да я в обиду въехал. По мне, госпиталь — это где лапоточки надо откинуть. А чего мне лапоточка раскидывать, если у меня нигде никакой стоящей ранешки? То в блиндажике, то в окопчике полежу… Окунял. Безо всякого лазарета все посвятилось. А так боль ничего такого. Одна забота, одна работа — громи, Никита, Гитлерюгу.
Поля, пишу на коленке, кривовато подчерк идет. Подложил лопату — лучше.
Поля, не жалей мое тряпье, снеси в горы на зерно.
Рушник, что вязала мне цветами, весь целай. Я им не вытираюся, только носю всю времю скрозь с собой. Память какая… Гляну когда — сердчишко обмирает.
Вот было забыл. Часть нашу, Поля, крепко раздергало в боях. Осталось жиденько, человек так…
— Тут, ма, растёрто…
— То ревизор по письмах затёр.
— А… Значит… Осталось жиденько, человек так… да я, да шапка моя. На отдых, на подполнение часть нашу через два дня перекинут в Кобулеты. Совсем к Вам под бок. Так что ты с Анисей и приехать проведать можешь. Передай Анисе на словах, что Аниса ее взяла под сохранность да в полюбовники везетеха. Жирно везет милушке, ни одна горинка не привязалась…
До скорого свидания, чистая моя реченька Поля… Ты — Поля. И живет под Москвой реченька Поля. По мне, так назвали речку в твою честь. Про такую речку я узнал от одного сослуживца, он как раз родом из села Гармониха на берегу той Божьей реченьки…
Пугливо слушала Поля письмо. Ей всё казалось, вот-вот Митя такое прочтёт, что рухнешь с лавки. Но боязнь та была напрасная. Ожидание беды не сбылось. Сегодня беды уже не жди. Фёдька лишь завтра побежит на почту. И завтра вряд ли что будет нам. А там никаких страхов не выглядай. Мужик на курорте! Что страшного сварится на курорте? Переест пшёнки с салом или перекалится на сиротском солнцепёке?
Счастье с её лица обрызгало парней, стояли колечком вокруг, и в комнате посветлело.
Первые минуты, пока читалось письмо, Аниса толклась у порожка. Потом как-то само собой так связалось, что она и не заметила, как подшмыгнула, прикипела к незанавешенной оконной полоске. Вполглаза следила за Полей. Коль не воет, всё покудочки путно. А разулыбалась — в письме верный глянец!
— Ну что там твой? — не стерпела, вломилась Аниса. — Как дела?
— Два бела, трети, как снег! Лабунится приехать!
— Навовсе?
— Не-е. Поближще. Иха часть в Кобулеты уже, поди, услали.
— А про моего молчит?
— С чего бы молчать? Живой твой. Весь целой.
— А знаешь, подружака, — раздумалась Аниса, — давай на выходной отпросимся и укатимся к своим хвастунам-певчукам на свиданку.
— Оно-то так, да из хаты как? Кто тебе даст той выходной?!
— Невжель за полный год не дадуть один выходной? Слезой отымем!
— Може, и отымем. Да тогда на кого сю артель спокинешь? — Поля показала на сыновей, игравших в углу с козлятами. С четверенек Антоня угарно бодал оробелого Борьку, поджигал к ответному удару.
— Нашла об чём горевать! — осуждающе возразила Аниса. — Не ты ль пела, где нельзя перескочить, там можно пролезть? Перезвоним так. Съездим порозне… Я выплачу себе второй выходной, а ты поняй в этот. Невже я не угляжу за твоими козлятками-ребятками? Спокойно собирайся. Удалось кулику на веку! Случай такой не пускай… Вот к разу… Я к тебе с заданьишком от площадки. Вручишь командиру наши варежки… Эти варежки под моим глазом вязали девчатишки.
— Варежки я отдам… В горах заходит зима. Ко времени… А шо взять в гостинец своему да твоему? Хлеб не повезёшь же?
— А зеленуху? Сегодня что у нас было с утреца? Пято-ок! [75] Настраивайся к ночи с субботы на выходной… Подхватишь с собой одного своего парубка. А завтра Митьку ушли в Мелекедуры. Наране подыми, на коровьем реву. Пускай покорячится на чаю у какого грузиняки куркуля да приплавит корзинищу груш, орехов, яблок, царского виноградику. Пустые руки да базарные глаза кому радостны? Как лупать ото? Да там со страма сгоришь. Не так я кажу?
На первом свету Поля нерешительно положила руку Митрофану на плечо, а сама попрекает себя:
«Ну, чего ты липнешь к малому? Не зверёк же, не чужак якый. Твое дитё, под серцем ношено… Нехай соспить ще минутушку какую…»
Будить она не отваживается, на пальчиках утягивается в угол. Через некоторое время возвратилась, постояла-постояла с протянутой к сыну рукой и снова отдёрнула, будто ужалила её змея. Бродит как во сне по комнате из угла в угол, крутится веретеном и не знает, к чему прибиться.
«Подымать жалко… А не
