на пути не отдельного человека, а могущественной организации, размаха которой, при всем своем уме, даже не можете себе представить. Отойдите в сторону, мистер Холмс, иначе вас растопчут».
«Боюсь, за нашей приятной беседой я совсем забыл о том, что должен отлучиться по важному делу». Я встал.
Профессор тоже поднялся с места и молча оглядел меня, печально качая головой.
«Ну ладно, – промолвил он наконец. – Жаль, но я сделал все, что мог. Мне известен каждый ход в вашей игре. До понедельника вы ничего не сможете предпринять. Мы с вами, мистер Холмс, скрестили оружие в поединке. Вы надеетесь посадить меня на скамью подсудимых. Говорю вам, этому не бывать. Вы надеетесь обыграть меня. Говорю вам, этому тоже не бывать. Если вам хватит ума, чтобы погубить меня, знайте, вас ждет то же самое».
«Вы удостоили меня нескольких комплиментов, мистер Мориарти. Дабы в свою очередь отдать вам должное, скажу так: если я добьюсь первого, то, в интересах общества, охотно примирюсь со вторым».
«Одно я вам обещаю, другое – нет», – бросил он сердито, обратил ко мне свою сутулую спину и, все так же моргая и щурясь, вышел за дверь.
Такой странный разговор состоялся у меня с профессором Мориарти. Признаюсь, у меня остался после него неприятный осадок. Ровный тон и четкие выражения больше убеждают в искренности намерений собеседника, нежели бурная ругань и угрозы. Вы скажете, конечно: «Почему бы не пожаловаться на него в полицию?» Да потому, что я убежден: удар нанесет не он, а кто-то из его агентов. У меня есть все основания так думать.
– На вас уже покушались?
– Дорогой Ватсон, профессор Мориарти не такой человек, чтобы сидеть сложа руки. Около полудня я отправился на Оксфорд-стрит, где у меня были дела. На углу Бентинк-стрит и Уэлбек-стрит, когда я переходил дорогу, из-за поворота вывернул запряженный двойкой фургон и с грохотом полетел прямо на меня. Я был в секунде от гибели, но успел спастись, прыгнув на тротуар. Фургон свернул на Мэрилебон-лейн и мгновенно скрылся из виду. После этого я старался не сходить с тротуара, но на Вир-стрит с крыши дома свалился кирпич и разлетелся на осколки прямо у моих ног. Я вызвал полицию, крышу осмотрели. Там обнаружилась куча кирпичей и кусков шифера, запасенных для починки, и меня стали убеждать, будто виной всему порыв ветра. Я, конечно, знал, что это не так, но ничего не мог доказать. Далее я взял кэб и отправился к брату на Пэлл-Мэлл, где и провел день. По пути к вам на меня напал какой-то головорез с дубинкой. Я сбил его с ног, и теперь он сидит в кутузке, но нимало не сомневаюсь: полиция никогда не заподозрит связь между джентльменом, о чьи передние зубы я ободрал костяшки пальцев, и скромным репетитором, который, наверно, в десятке миль отсюда решает задачки на школьной доске. Теперь, Ватсон, вы не станете удивляться тому, что, войдя к вам, я первым делом закрыл ставни. И дом я, с вашего позволения, покину не через парадную дверь, а другим, не столь заметным способом.
Я и прежде нередко восхищался храбростью моего друга, но в этот раз, слушая, как он преспокойно перечисляет происшествия, слившиеся в один сплошной кошмар, был просто поражен.
– Вы заночуете здесь? – спросил я.
– Нет, дружище, не исключено, что я нынче опасный гость. У меня есть план, и все будет хорошо. Дело зашло так далеко, что вплоть до ареста сможет двигаться без моего участия, хотя, когда пойдет речь об осуждении, я непременно понадоблюсь. Значит, на несколько дней, до той поры, когда у полиции будут развязаны руки, мне лучше бы скрыться. А потому я был бы очень рад, если бы вы согласились поехать со мной на Континент.
– Пациентов сейчас немного, к тому же соседский врач всегда любезно меня подменяет. Поеду с удовольствием.
– И даже завтра утром?
– Если это необходимо.
– Крайне. Тогда я дам вам инструкции и прошу, дорогой Ватсон, неукоснительно их исполнить, потому что теперь вы на пару со мной вступили в противоборство с самым мощным в Европе преступным синдикатом. Итак, слушайте! Соберите багаж и отправьте его вечером с надежным посланцем на вокзал Виктория. Адрес не указывайте. Утром пошлите слугу за хэнсомом, оговорив, чтобы он не брал ни первый, ни второй попавшийся. Садитесь в экипаж и езжайте к Лоутерскому пассажу со стороны Стрэнда; адрес укажите кэбмену на листке бумаги и предупредите, чтобы он не выбрасывал записку. Плату держите наготове и, как только кэб остановится, молнией летите через пассаж. Ровно в четверть десятого вы должны быть на другом конце. У обочины будет ждать небольшой брум с кучером, одетым в плотный черный плащ с красной отделкой по воротнику. Садитесь туда. На вокзал Виктория вы прибудете как раз к континентальному экспрессу.
– И где мы встретимся?
– На вокзале. Наше место в вагоне первого класса, втором с головы поезда.
– Встретимся в вагоне?
– Да.
Тщетно я уговаривал Холмса провести вечер у меня. Я понимал: единственная причина состоит в том, что он не хочет навлечь беду на мой кров. Добавив второпях еще несколько слов о наших завтрашних планах, Холмс вышел со мной в сад, перелез стену, выходящую на Мортимер-стрит и тут же подозвал свистком хэнсом. Я услышал грохот удалявшегося экипажа.
Утром я в точности исполнил все указания Холмса. Хэнсом наняли с такими предосторожностями, что он никак не мог быть подставным. Сразу после завтрака я выехал в Лоутерский пассаж, где бегом припустил в другой конец. Там действительно ожидал брум. Едва я сел, как весьма корпулентный кучер, закутанный в черный плащ, хлестнул лошадь; мы покатили к вокзалу Виктория. Я сошел, кучер развернул экипаж и, ни разу даже не взглянув в мою сторону, унесся прочь.
До сих пор все шло как по маслу. Багаж меня ждал, я без труда нашел вагон, о котором говорил Холмс, тем более что на нем единственном висела табличка «Занято». Меня тревожило только отсутствие Холмса. Согласно вокзальным часам, до отбытия поезда оставалось всего семь минут. Я безуспешно оглядывал пассажиров и провожающих – моего друга среди них не было. Несколько минут ушло на помощь почтенному священнику-итальянцу, который на ломаном английском пытался объяснить носильщику, что его багаж отправляется транзитом в Париж. Еще раз скользнув взглядом по толпе, я возвратился в свой вагон, где обнаружил, что носильщик, не посмотрев на билет, навязал мне в спутники престарелого итальянца. Объяснять, что он занял чужое место, было бесполезно: я владел итальянским еще хуже, чем он английским. Отчаявшись, я пожал плечами и вновь принялся высматривать Холмса. При мысли, что ночью он мог стать
