Александр Товбин - Приключения сомнамбулы. Том 1

© Товбин А., текст, 2009

© Геликон Плюс, оформление, 2009

И поползли слухи…

Поползли, поползли, вспухая и пузырясь, и хотелось бы долго-долго, не скупясь на подробности, описывать мутные растекания, отталкивающе грязные содрогания ползучего студня, этакой слизистой, окутанной ядовитой испариной мрази, которая неторопливо, с садистской обстоятельностью дурманит, подминает, а потом и душит незрячих, покорно оттопыривших уши граждан, ох, хотелось бы, просто руки чешутся, да совестно начинать на фальшивой ноте – минули времена, когда слухи ползали.

Слухи налетели, как… как ураган?

Слухи налетели, как ураган.

Вылетев из туманного места происшествия, стремительно набрав скорость, слухи помчались сквозь ближайшие уснувшие пригороды, сквозь тьму, огибая чуть различимые за пеленой измороси тускло-багровые отсветы неона на лепных тучах, зависших над историческим центром… да, помчались, чтобы всполошить панельные новостройки. Слухи спешили, и никто, ничто не сумели бы им помешать к утру, по крайней мере, к обеду ошарашить всех-всех-всех, ещё бы, случилось такое, что ураган учуял полную свою безнаказанность. Ураган валил колючие заросли недоверчивых, корчевал дубовые пни оптимизма, гнул гибких, и, силясь поколебать устои, клеветал, затыкал рты правдолюбцам, многое, очень многое натворил ураган, лелея главную свою цель, и вот он уже брякнул в твоё окно, отутюжил злобным шипением крышу над твоей головой, и затряслись не только обывательские поджилки – перетряхнулся меланхолический уклад сотовой жизни.

– Ты забился в безнадёжно-хрупкую скорлупу, твой дом – не крепость, береги-и-ись, – просвистывал рваный край урагана, и кто, скажите, кто, пусть и продолжая храбриться на людях, не внял бы в зябком одиночестве нашёптываниям страха, не высунулся бы, отчаиваясь, за утешением в слуховое оконце ночи, не взвыл, вторя ветру, который топорщил дырявую броню рубероида, срывал с крыш и мотал туда-сюда чёрные, как знамёна анархистов, полотнища. Серьёзность ураганных предупреждений отбрасывала, куда подальше, шуточки про подмоченную репутацию крова, страх смотрел в корень, и кто угодно, хотя бы и бытовой смельчак, приученный к протечкам и расползанию пушистой плесени по белёному потолку, без заминки кидался стеречь боковую опасность, перенапрягшую стену, срывал ковёр и, холодея, ждал сухого потрескивания трещин, их молниеносного ветвистого бега по обоям через клопиные гнёзда, малиновогрудых пичужек, разные там вазочки и букетики, а ураган сеял тем временем панику в других домах, бесчинствовал в магазинах, трамваях, каналах связи, пока не покорил опутанный кабелями и проводами город.

Заявляя будто ураган вылетел, налетел, помчался, мы в погоне за образностью замещаем крылатыми глаголами элементарные звуки, выражаясь красиво, поэтично – тревожные трели, попросту говоря – телефонные звонки, которые кого-то из косвенно причастных к случившемуся подняли с постели, озадачили, испугали – Соснина звонок выскреб из кресла, взялся, на ночь глядя, полистать альбом репродукций, и вдруг… – кое-кому, кто поважнее, поответственнее, кто немалой, прямо скажем, облечён в бюрократических коридорах властью, звонок даже помешал допить и дотанцевать в ресторане «Европейской» гостиницы семейное торжество. Да, всего несколько звонков, немых ответных сцен, недоверчивых восклицаний и, конечно, замутнённых оборванными сновидениями и алкоголем свидетельств тех, кто проживал напротив, был разбужен рёвом катастрофы и, решившись досмотреть за окном общую для всех развязку кошмарных снов, – такой рёв вполне мог предвещать конец света! – кинулся протирать запотелые стёкла, собственно, и состряпали пищу слухам, которые, ещё не успев родиться, глотают скользкий факт, словно устрицу, а, родившись второпях, пережёвывают противоречивые ощущения, выделяя при этом мощную, ускоряющую воспроизводство слухов энергию.

Что и говорить, катастрофу никто никогда не ждёт, но не ко времени, совсем не ко времени, подоспел выплеск этой негативной энергии.

Шумно запущенная юбилейная кампания набирала обороты, а тут… и хотя утренние газеты, новостные программы радио и телевидения проигнорировали случившееся, привычная пропагандистская трескотня испытала внутренний сбой, утратила напор казённого оптимизма и вынужденно потащилась в хвосте у слухов.

А разве не приперчивали пищу для слухов происки зарубежных, мигом, благо о заминке в юбилейный год, когда активизировались вредители всех мастей, не могло быть и речи, слетевшихся на нашу беду разведок? – хотите, верьте, хотите, нет, можно и посмеяться, но первым же попался агент ЦРУ и Моссада. – Слышали? – тут и там перешёптывались наутро, – слышали, после фотовспышки на балконе ближайшей к злосчастному месту пятиэтажки оперативники изъяли очернявшую плёнку у некоего псевдоучёного, отщепенца, отторгнутого академическим сообществом, подавшего документы на выезд в сионистское государство?

И вот, стоило с рёвом упасть давлению в точке катастрофического события, как неокрепший ещё ураган, зачатый в союзе субъективно подкрашенной правды и объективно окрыляющей лжи, испустил не только упомянутые панические звонки, но и просигналил в столицу, поднял заглушаемый лишь этикетом чинопочитания шум в высоких кремлёвских покоях – хорошенький, слов нет, зачин юбилейного года, да ещё где, в колыбели революции! – а эхо его, того священного кремлёвского шума, тотчас же возвращённое из Первопрестольной на областные брега Невы по прямому чрезвычайному проводу грозным голосом референта, кричавшего от имени и по поручению из приёмной, обшитой солидным буком, в трубку специального густо-красного аппарата с рельефным гербом, добавило урагану силы и наглости. Именно в сей момент верховного гнева, мобилизовавшего на немедленное устранение и дальнейшее недопущение, ураган и вылетел без маскировки в тусклую будничность, неудержимо разбушевался, ошарашил, опалив горожан горячечным тяжёлым дыханием, и, возможно, с учётом намёков невнятного рекламного зарева, сухого потрескивания и пр. стоило бы сравнить напористую нежданную напасть не с ураганом, а с пожаром – в детстве, между прочим, Соснин мечтал стать пожарным – уместнее всего, со вспыхнувшим по злому умыслу или небрежности лесным пожаром, когда солнце и глаза застилаются жирным дымом, гарь душит страшнее астмы и нельзя оценить размер бедствия, хотя порывы ветра исправно шлют городу пламенные приветы.

Конечно, сравнение с пожаром обещало получиться эффектнее, а вот точнее – навряд ли. Заканчивался февраль. Прохожие и машины в центре города буксовали в слякотной каше, окрестности придавил только-только выпавший рыхлый снег – откуда было взяться лесному пожару? К тому же поздний промозглый вечер уже сливался с ночью и кто, скажите на милость, какой злоумышленник, вздумал бы в такую гиблую пору и таким безумным способом погреть нечистые руки? И за какое же вознаграждение отправились бы в лес нанятые тем злоумышленником поджигатели, чтобы, проваливаясь по пояс, хоть и по колено, в тучные сугробы, тащить тяжеленные канистры с бензином, вырываться из колких упругих объятий еловых лап, а потом, сделав чёрное дело, устыдиться или испугаться и почти что бежать, оглядываясь на жаркое трескучее полыхание и падая в хлюпающие колодцы своих же следов? Не стоит забывать также, что вечер был не только промозглый, но и тёмный-претёмный, если отправляться в лес, то и слабые отсветы цветного неона остались бы за спиной, впереди ни зги было бы не видать, и кто, какой мечтатель-полуночник, какой любитель рискованных лыжных вылазок в кромешную тьму, так умело подберёт мазь, что пудовые тюки не прилипнут к полозьям, и он, не надеясь на луну, один-одинёшенек, покинутый даже собственной тенью, заскользит, постёгиваемый мокрыми розгами, в сучковатую чёрно-белую неизвестность, где и обронит зловредный окурок? А вдруг и найдётся поздним вечером – почти ночью, всего за двадцать-то минут до полуночи! – растяпа-лыжник, вдруг и обронит, так зачем тогда тлеющему огоньку возгораться пламенем, а не пошипеть едва слышно на сырую припухлость замусоренного хвоей снега, да и потухнуть? – бесхитростная житейская логика ещё не раз, не два поможет вам потешиться над оперением сочинительства.