Елена Минкина-Тайчер - Там, где течет молоко и мед (сборник)

© Елена Минкина-Тайчер, 2016

© Валерий Калныньш, макет, оформление, 2016

© «Время», 2016

Ах, как поет и плачет скрипка! Как она рыдает, эта безумная скрипка, как молит все отчаянней – уже только на одном звуке, на одной самой тонкой и беззащитной струне. Еще мгновение – и лопнет струна, и разорвется сердце от любви и печали…

Ну право, что за печаль? Ведь это же просто свадьба. Торжественная и смешная, обязательная и немного лишняя израильская свадьба. Ой-мама-мамочка моя, веди под хупу свою дочку!

Бедный мой нелепый и великий народ. Все-то ты поешь, как плачешь, и плачешь, как поешь.

Да, это мы. Это мы поем свадебную заздравную песню. И неважно, что почти никто из гостей не знает слов. Разве непонятно без слов?

Все, все пьем за невесту! О, ты прекрасна, возлюбленная моя! Тридцать часов родов с отошедшими водами, аллергия, ветрянка, в пять лет она потерялась на прогулке в парке, в восемь упала с качелей и сломала передний зуб.

Надо же, совершенно взрослая настоящая невеста! И так уверенно кладет руку на плечо жениха…

Конечно, только самых высоких и сильных, самых веселых и надежных парней принимают в израильские летчики, никто и не сомневался! Вот он откидывает кудрявую голову, любуясь своей несравненной женой. …Неужели, неужели они когда-нибудь состарятся?

И усталый мудрый старик встает и кланяется гостям, безуспешно скрывая слезы. Арончик, маленький озорник, помнишь, как ты украл ножик у отцовского постояльца? Не горюй, это было твое единственное преступление!

Ах, если бы старшая сестра Соня могла увидеть сейчас свою Верочку и ее чудесную красавицу-внучку! Вот бы порадовалась и удивилась: Верочка и – вдруг старушка! И маленькая седая женщина откровенно плачет и целует сидящих рядом родственников.

Нет, что ни говорите, редкий отец может похвастаться такой красавицей и умницей! Саша, ты слышишь, Саша, мы не зря встретились в этом запутанном холодном мире! Ты поднимаешь над головой руки, жесткие, навсегда сожженные йодом руки хирурга и победителя. Да, кажется, мы все-таки победили.

…ди маме…

Ах, что она так рыдает, эта скрипка? Подождите. Подождите немного. Разве пришла очередь невестиной мамы? И всех остальных уже чествовали? Всех-всех, старую Сару, Мирку с братьями, Иосифа, Давида, Рахель, мудрого, рыжего, как огонь, ребе Раппопорта? Что за ненужные вопросы! Это ведь просто свадьба, веселая и немножко нелепая еврейская свадьба.

Я послушно встаю, улыбаюсь, поплотнее запахиваю шаль. Почему, зачем так бездумно мчится безжалостное непокорное время?

– Нет, это безумие, – говорит мама – это истинное безумие. Как она поедет одна? В поезде! Ночью! В конце концов, ребенку тринадцать лет, а не тридцать!

– Не тридцать, – с готовностью соглашается папа, – я бы даже сказал, не сорок пять, ты, Верочка, очень наблюдательна.

Папе легко смеяться, а мне и тринадцать-то редко дают из-за несчастного роста.

– Тебе бы только смеяться, – говорит мама. А если поезд опоздает? А если Славик ее не встретит? Арон, мы сошли с ума, мы просто сошли с ума!

Я стою у зеркала. Нет, не подумайте, что я смотрюсь в зеркало, ничего прекрасного или просто привлекательного мне там не найти, но зато открытая дверца шкафа скрывает вход в детскую, и я надеюсь, что мама отвлечется и забудет обо мне хоть на минутку. Да, детская, так они дружно называют мою комнату. Недавно на день рождения мама подарила мне собственноручно вышитый коврик с веселым розовым слоником и тут же водрузила его на стену, прямо напротив двери. Хорошо, что почти все ребята из класса живут в коммуналках и мы редко ходим друг другу в гости.

Зеркало издевательски поблескивает, отражая мою незаурядную внешность. Если человеку везет, так уж во всем! Как говорит наш сосед Эдик Оганесян – низкая, зато толстая. И если волосы, то обязательно рыжие, и в колечках, как у самого породистого барана, и вы можете мочить их водой хоть целый час, и мазать маслом, и затягивать в косы – все бесполезно, через пять минут вокруг головы поднимется оранжевый ореол, плавно переходя в веснушки такого же цвета. И если еще добавить зеленые глаза, то просто получается не физиономия, а морковно-капустный салат.

– Прекрасная ашкеназская внешность, – говорит папа, – повезло так повезло! Только самые породистые и древние семьи сохранили настоящую тонкую красоту. Подумайте, во всем мире модницы мечтают о рыжих кудрях – накручивают волосы на железки, пачкают хной, а она еще жалуется! Скоро посмотришь, какая тут выстроится очередь из поклонников. Да они просто поумирают у твоих ног!

– Какие поклонники, о чем ты говоришь с ребенком, – охает мама, – легкомысленный балабон!

Да, если послушать папу, так все прекрасно – и позорный рост, и косы, и очки. Если завтра у меня вырастет третье ухо, он будет уверять, что это и есть признак настоящей красоты, а не какие-то банальные два уха! Не сомневайтесь, имя тоже он придумал. Соня. Будто я все время сплю! Или еще лучше – Софа, именно так называет меня мамина подружка Фира Наумовна! Но маме и этого мало. Она обожает придумывать всякие, как ей кажется, милые уменьшительные имена – Софульчик, Софончик. Маме легко, ее не дразнят каждую перемену, ее родителям хватило сообразительности дать дочери нормальное человеческое имя. Однажды мы писали диктант в классе, и Нина Андреевна прочла: «…он лежал на софе». Представляете? Наши умники просто рыдали от восторга.

Правда, с того дня папа запретил произносить имя Софа в нашей семье.

– Прекрати эти местечковые штучки! – кричал он маме. – У ребенка прекрасное исторически знаменитое имя! Софья Ковалевская! Софья Перовская! Софи Лорен, наконец!

(Тут он явно хватил.)

– А ты прекрати реветь! Все ваши Лены и Наташи еще будут завидовать и мечтать о подобном имени!

Ну, на Лену я, честно говоря, не претендую, Лен у нас в классе четыре штуки, но все-таки могли придумать что-то более переносимое.

Конечно, я давно понимаю, что наши домашние крики и объяснения совершенно бесполезны. И Софи Лорен тут ни при чем. Назвали меня в честь моей тети, вернее сразу двух теть, одной – маминой сестры и одной – папиной, так что я получаюсь уже «Соня номер три», как шутит папа в минуты хорошего настроения. Возможно, во времена его родителей это было очень модное имя, но почему отдуваться именно мне? Причем обеих теть уже давно нет на свете, так что они все равно не могут оценить папино внимание. Говорят, папина сестра была сказочная красавица, а мамина – толстая и смешная, зато очень добрая. Ее так и звали – Соня добрая душа. И мой мудрый папа решил, что благодаря имени его дочь приобретет все достоинства сразу. Ну да! Я бы тоже смеялась на вашем месте.

Впрочем, сейчас ничто не может испортить мне настроения. Ах да, я ведь не сказала самого главного! Я еду в отпуск! Причем совершенно одна! Причем в другой город и почти в другую страну! Виль-нюс. Какое удивительное слово! Я вообще обожаю слова с буквой «л»: ли-вень, ле-то, лан-дыш – так и хочется пропеть…

– Ло-дырь, ла-поть… – радостно подпевает папа.

С моим папой невозможно разговаривать ни о чем серьезном!

Раньше мне очень нравилась наша фамилия.

«Блюм-бим-бам, трам-па-пам, – распевала я, шагая с папой за руку из детского сада: – Блюм-бим-бум! Трум-пу-пум!»

Но потом я заметила, что не все разделяют мои восторги.

– Которая тут Блюм? – спрашивала нянечка в группе и нехорошо улыбалась. – А-а, рыжая, не об чем говорить, эта кашу есть не станет. Эти икру едят! На серебряных посудах!

У нас дома, действительно, были «серебряные посуды» – две темные немного помятые рюмки, но никто не ел из них икру. Папа совсем не разрешал трогать эти рюмки, даже на минутку, он говорил, что в них хранится память. И хотя я совсем не понимала, какая связь между старыми рюмками, скользкой кашей и нашей фамилией, мне становилось очень грустно. И не хотелось быть рыжей. Рыжей – одной из всех ребят!