И вот это миниатюрное созда?ние, в больших профессорских очочках, при?кладывает пальчик к губам, возводит очи горе и вслух у витрины рассеянно рассуждает: «Так, штучек сорок пять мне на неделю хватит? Нет, пожалуй, возьму на всякий случай шестьдесят…»
Немая сцена. Очередь жадно ест хрупкую покупательницу глазами: женщины – откровенно неприязненно и завистливо, посрамлённые мужчины – с плохо скрываемым интересом и деланным пренебрежением.
Глава городского совета ветеранов гражданка Лаврик находилась в давних и крепких неладах с районной поликлиникой. Во-первых, она была уверена, что чтобы в нашей стране болеть, нужно иметь лошадиное здоровье. Во-вторых, что эпоха, когда доктора были старомодно щепетильны, на вызове снимали в прихожей калоши, тщательнейшим образом мыли руки с мылом и грели их у печки, и знали назубок все детские недуги домочадцев – та эпоха ушла в невозвратное прошлое. Нынешние отдельные врачи, что безобразие, позволяют себе делать игривые вопросы пациентам:
– Где болит, здесь? И здесь?! А вам сколько, шестой десяток? Так что же вы, матушка (батенька), хотите?
Лаврик готова была до последнего стоять за своих старичков и старушек, о чём в письменном виде периодически извещала главврача, страховые компании, министерство здравоохранения, Росздравнадзор, правительство и президента.
– Громадные миллионы всенародных средств, – бойко строчила она, – тратятся на всеобщую так называемую диспансеризацию. Но что мы имеем на самом деле, полюбуйтесь во всей красе. Вот возмутительные, из ряда вон выходящие факты. Уважаемый ветеран из нашей организации обратился с тромбофлебитом. В ответ услышал: «Это разве вены? Вы настоящих вен не видели, бывают во-от такие вены! Что вы ходите, мужчина, болезни себе ищете?»
У заслуженной учительницы, пенсионерки Р. одна грудь, пардон, больше другой, что её, естественно, тревожит. Что же ей ответствовал врач? «Болит? Нет? Так не отнимайте время: вот когда заболит, приходите!» То есть милости просим на последней стадии, когда орган вырастет «во-о-от» таких размеров? (В письме грамотно указываются месяц, день приёма, фамилии докторов).
В другом гневном письме Лаврик приводила жалобы бабушек, полдня сидевших в очереди к докторше. Всё это время в кабинет проскальзывали дамочки с тортиками и шоколадками, за дверями слышалось оживлённое щебетанье. А тщетно пытающихся войти бабушек грубо выставляли вон: «Занято!» А на этих бабушках, между прочим, в годы войны выстоял тыл. А кто не уважает тыл – тот, каждому понятно, Родину забыл! (Присовокупляется толстая пачка свидетельств о заслугах, начиная с пионерских грамот за сбор колосков в 1932году).
Щёлкнула кнопка допотопного кассетного диктофона.
– Я всегда записываю посещения докторов. На всякий случай, – предупредила пышная и аппетитная, как булочка с изюмом, пациентка по фамилии Лаврик.
И, пока Юра выслушивал, мерил давление, считал пульс, «булочка» говорила, говорила и говорила взахлёб, будто в ней тоже подавили невидимую кнопку «play». Рассказывала, что вот одну её подопечную, труженицу тыла С., всю жизнь мучили острые боли, пардон, в животе. Её прямо вырубало, она часами вьюном вертелась, корчилась и криком кричала. Прошла все кабинеты, сдала кучу анализов, съела вагон но-шпы, наглоталась резиновых кишок, нахваталась лучей на десятках рентгенов и УЗИ.
Врачи пожимали плечами. Может, камни (не подтвердилось), может, желчный пузырь, может, печень и почки, может, нервы, может, по-женски. Может, может, может… А однажды С. обнаружила у себя паховую грыжу величиной с гусиное яйцо: наверно, той самой надоело играть в прятки, и она не выдержала и вывалилась на белый свет от истерического смеха над врачами. Грыжу удалили за пятнадцать минут – и боль навсегда ушла! А женщина мучилась тридцать лет! И ни один из дипломированных эскулапов, вооружённых чуть ли не космической аппаратурой, не определил элементарную, банальную, тупую грыжу… Начало XXI века, кошмар. То-то бы пошамкали-похихикали бабки-шептуньи из позапрошлого века!
А вот ещё у двух лавриковских подруг внучат лечили от пищевого отравления. Лечили-лечили, а гнойный аппендицит бедняжкам поставил только хирург, когда аппендиксы полопались и перитонит едва не…
– Вы можете помолчать? – буркнул Юра. – Давление у вас как у космонавта, сердечко работает отлично, пульс 67, кардиограмма в норме. Приступом тут и не пахнет. Я рекомендовал бы вам хорошую порцию физической нагрузки: при первой стадии ожирения это помогает.
Сестричка, собирающая сумку с портативным кардиографом, прыснула. Лаврик, не привычная к такому обращению, захватала ртом воздух:
– Ожирения?! Да как вы смеете, да я сердечница со стажем! Да одно слово – и вы как пробка… Да я… Да вы…
Юра, уходя, нагнулся над хозяйкиным диктофоном и внятно произнёс:
– Пока скучающая гражданка Лаврик делала заведомо ложный вызов, на другом конце города, возможно, не дождавшись скорой помощи, умер человек. Dixi.
И отключил диктофон.
В машине продолжал кипеть про себя: «Вон, ухо-горло-нос уехал на ПМЖ в Израиль. Пишет: с острой болью (!) приходится записываться за две недели. За вызов неотложки старики выкладывают 80 процентов месячной пенсии. А у нас, как бобику, только свистни. И свистят».
Смена кончилась, шофёр высадил его у дома. Ленки не было: по средам она вела в женской консультации школу будущих мам. В морозилке одиноко болталась пачка каменных блинчиков с творогом. Юра бросил их разогревать в микроволновку. Прислушался: в детской играли на ковре шестилетние дочки-близняшки, двигали своих кукол. Они вообще росли исключительно самостоятельными девицами: сами себя поднимали по звонку будильника, отводили в садик, выгуливали, умывали и укладывали спать – идеальная находка для ювенальной юстиции!
Из детской доносились отрывки высокопарного светского диалога:
– О, драгоценный сапрофит моей души, ты вернулся из похода целый и невредимый!
– Благородный господин Апноэ! Разве вы не знаете, ваша невеста прекрасная Бледная Спирохета заточена в темницу!
– И они поженились, и он, в знак вечной любви и верности, водрузил ей на голову великолепную сверкающую диарею, с вкраплениями изумрудов и рубинов…
Суровые игры детей из семьи потомственных медиков, подумал Юра. Дочки, едва научившись читать, немедленно начали осваивать медицинский словарь: пока только термины крупным жирным шрифтом. Слава Богу, до маминой энциклопедии с картинками ещё не добрались. Забросить бы подальше на антресоли, да Ленка возмутится.
Никогда, никогда бы он не пожелал дочкам поступать в медицинский. Пускай идут… да хоть на ветеринара, милое дело. Не будет съёмных квартир и дежурств на двух-трёх ставках, не придётся ломать голову из-за вечного безденежья. Не надо будет ужинать размороженными, сочащимися мутной водичкой, как из морга, блинчиками. Что-то не замечено в ветлечебницах конфликтов, разборок, нервотрёпок. Хозяева барбосов и мурзиков дрессированно заглядывают в лицо доктору Айболиту.
Ответственность несопоставима. Зарплата – тоже. Прими роды у породистой суки – месяц можешь не работать. Поставь кошке капельницу – недельный оклад в кармане. Это, блин, нормально?!
У гражданки Лаврик на пальце выскочила горошина. Самопроизвольное рассасывание, на которое она надеялась и унизительно упрашивала: «Ну, горошинка миленькая, ну исчезни, зараза такая!» – не приносили результат. Горошина не только не исчезала, но хамски, вызывающе прибавляла в размере. Больницы было не избежать.
– Какая горошина? Под кожей? – откликнулся звонкий девичий голосок из регистратуры. – Записываю к дерматологу.
Лаврик, памятуя о своих натянутых отношениях с медициной, с утра проглотила пару таблеток глицина, запила новопасситом. Провела, по Малахову, краткий сеанс аутотренинга: «Я спокойна, я как никогда спокойна, я бездушна и холодна как мрамор! Но я оттаиваю, я тепла и полна света. Я люблю араукарию в горшочке, люблю соседей и прохожих, пациентов и врачей, я люблю целый мир!»
– Это не к нам, к хирургу, – бросив беглый взгляд на палец, сказал дерматолог.
К хирургу выстроилась очередь, хвост её терялся в сумрачных закоулках возле туалета. «Я бесконечно спокойна, я полна тепла и света, я люблю себя и окружающих…» Лаврик была полна любви, но соседка беспрестанно чихала и кашляла, извергая миллионы бактерий, вирусов и кокков. Пришлось выбираться из опасного очага: увядший, одрябший вместе с хозяйкой лавриковский иммунитет трепетал слабеньким огоньком и грозил мигнуть и погаснуть от малейшего чиха.
Минули тысячелетия, пока подошла её очередь.
– Технический перерыв! – крикнул заморённый, запаренный как лошадь, врач. И пошёл пить чай.
Так, думать о приятном, о вечном:
– Я полна тепла, добра и света. Я люблю… Девушка, вы куда? Здесь очередь, между прочим. Пожилые люди стоят!
