— Зачем тебе это? Что ты хочешь? Денег? Я могу заплатить тебе любую сумму! Зачем тебе знать тайну двух мечей? Что ты будешь с ней делать? Я потратил долгие годы, чтобы постигнуть это искусство! Я готов отдать жизнь ради этой силы! Зачем тебе — постороннему и не посвященному то, с чем ты не сможешь справиться?
— Чтобы спасти от таких, как ты! Старик не случайно доверил это мне! Он знал, что я справлюсь. Он верил в это. Я…
Мою ладонь прорезала дикая боль. Я вскрикнул, пошатнулся, но не выпустив из рук пергамент. Только переложил в другую руку. Посмотрел на ладонь, в которой ощущал страшную боль… На коже горели два скрещенных черных меча, словно выжженные изнутри… татуировка, которую я не делал. Это увидел и Курт Вейнинг. Он издал страшный крик ярости и бросился на меня. Дальше все произошло быстро. Из татуировки вырвался сноп синего света и перекрестился с энергетическим ударом. Я нанес удар рукой и легко, как пушинку, отбросил фигуру противника… прыжок — и я прижал его тело к земле.
— слушай меня внимательно. Я отправил в полицию пакет с конвертом, в котором ты подбросил мне информацию о смерти старика. Полиция легко найдет на нем твои отпечатки. И поймет, что они идентичны отпечаткам на пистолете бандита. Затем я описал им два твоих убийства — курта Вейнинга и Гонконге и старика. Описал твою внешность. От моих сообщений они уже не смогут отмахнуться. Ведь это именно ты вручил бандиту пистолет, правильно? Пистолет, которым он так и не успел воспользоваться. Я отправил его в полицию так же. Наверняка там есть на тебя крупное досье. Так что выйти на твой след не составит труда. А что касается рукописи — то ее место в музее.
— Ты… — глаза Курта метали молнии и были похожи на два окровавленных клинка, — ты…
Я спокойно встретил его взгляд. Я чувствовал, как все мое тело наполняется невиданной силой. Силой, способной уничтожить, стереть с лица земли несколько сотен человек…».
ЭКСТРЕННЫЙ ВЫПУСК НОВОСТЕЙ.
«загадочное преступление в одном из частных музеев Нью-Йорка! Похищен экспонат стоимостью в несколько миллионов долларов. На месте преступления найден труп. Смотрите подробности в нашем специальном выпуске!».
ГАЗЕТА «НЬЮ-ЙОРК ТАЙМС.» «ПОДРОБНОСТИ О ПРЕСТУПЛЕНИИ ВЕКА».
«……Рой Беллоу, ночной охранник, услышал подозрительный шум, похожий на звук падения тяжелого предмета. Сигнализация не сработала, но он решил посмотреть. Он вошел в зал экспонатов эпохи Древнего Китая, из которого послышался шум. Его глазам предстало страшное зрелище. В герметичном стеклянном цилиндре, куда поместили недавно полученный экспонат (рукопись о боевых искусствах древнего Китая на бамбуковом пергаменте, датированную 4–6 веком), сверху виднелось круглое отверстие, края которого были оплавлены. Рукопись исчезла. А на полу лежал труп мужчины лет 35–40 с лицом, искаженным судорогами до неузнаваемости. Кисть правой руки трупа была аккуратно отрублена. На стекло и труп капал дождь (который шел ночью), сквозь отверстие, проломленное в крыше прямо над разбитым цилиндром».
«Труп опознали по отпечаткам пальцев левой руки. Убитый неоднократно имел дело с полицией разных стран. В теле, найденном в музее возле места, откуда был похищен ценный экспонат, опознали криминального авторитета из Гонконга, лидера одной из групп триад, известного по кличке Вестник Смерти. В последнее время один из лидеров китайской мафии (хоть и европеец по происхождению) проживал в Нью-Йорке, в так называемом «китайском квартале».
Третий день густой туман стоял над рисовым полем. Спустившись с гор, оседал на стенах и крышах хижин блестящими капельками воды. Воздух был непрозрачен, и казалось, что рисовое поле, протянувшееся до самого горизонта, накрыло тяжелое белое полотно. С гор туман спускался не часто, но, когда так происходило, в маленькой деревушке начиналось большое бедствие, оставляя крестьян без работы на несколько дней.
Усевшись поудобнее на новой циновке, Чанг Лу смотрел, как потрескивало в очаге пламя. В медном котле закипала вода. Чанг Лу давным-давно приготовил блюдо с сушенной рыбой (вместе с неизменной горстью прошлогоднего риса это составляло его скудный ужин) и поставил рядом с циновкой (так, чтобы, когда вода закипит, оно было под рукой). В фиолетовых сумерках (пришедших с гор вместе с туманом и окутавших даже крышу и окна) обыкновенное глиняное блюдо казалось чем-то загадочным и очень красивым — так, словно был на нем не убогий крестьянский ужин, а самые дорогие яства из императорского дворца. Впрочем, Чанг Лу не был беден и мог позволить себе гораздо больше, чем рис с рыбой, но после смерти жены многое навсегда потеряло смысл — в том числе и еда. Те, кто знали Чанг Лу еще несколько лет назад, поражались происшедшей в нем перемене. А все остальные обитатели рисового поселка не могли взять в толк, почему красивый и зажиточный тридцатилетний крестьянин живет в полном одиночестве и к тому же как последний бедняк. Многие женщины и девицы на выданье замедляли шаг, проходя мимо хижины на самом краю поселка (на крыше которой все еще сохранился дорогой и прочный бамбук), и в разгар сельских праздников Чанг Лу замечал направленных на него немало кокетливых взглядов — и осторожных, и вызывающе откровенных. Но все было очень просто — после смерти жены жизнь, изменив направление, оставила его равнодушным… не только к женским взглядам, но и ко всему, что происходит вокруг. Жена Чанг Лу погибла около года назад, сорвавшись со скалы в бездонную горную пропасть. Детей у них не было, и, похоронив жену, Чанг Лу остался совершенно один. Так же, как и в прошлом, он продолжал работать на своем рисовом поле к зависти всех соседей собирая немалый урожай. Раньше, некоторое время спустя, он не мог видеть без боли женские лица, и поэтому прятался внутри четырех стен — сутками напролет, дожидаясь наступления темноты. Но потом это прошло, уступив место испепеляющему все равнодушию, только женские лица расплывались в его глазах в сплошное белое пятно, и абсолютно все были одинаковы — как рисовые лепешки.
Пламя в очаге гудело успокаивающе и ровно. Сгустившиеся сумерки наполняли умиротворением душу. Потемнев, белое полотно тумана загустело и стало совсем как стоячая вода в горном пруде, где отражаются только звезды и криптомерии, и где беззвучным становится даже воздух. Хижина Чанг Лу находилась на самом краю поселка, возле подножия фиолетовых гор, и каждое утро, просыпаясь, Чанг Лу видел закутанные облаками черные вершины, теряющиеся в голубой глубине, но все равно бывшие рядом — сквозь прорези окон. Это место за поселком выбрал прадед, а затем построил дом и отец. От отца Чанг Лу унаследовал дом и большое (больше, чем у многих жителей деревни) рисовое поле. С детства Чанг Лу помогал работать в поле отцу, а, после женитьбы сына отец отошел на покой, оставив Чанг Лу и дом, и поле в наследство. Завершив свою работу, отец прожил совсем недолго — всего пару месяцев. Будучи единственным сыном, Чанг Лу стал хозяйничать на своей земле.
С приходом жены в доме появились новые вещи, а после ее смерти Чанг Лу больше не приносил в дом ничего. Только рисовое поле вносило некоторое разнообразие в пустоту сузившейся до неузнаваемости жизни. Но даже работать на поле было нельзя, когда белый густой туман надолго спускался с гор. Три дня Чанг Лу не выходил из дома, видя через окно, как стелятся по земле белые хлопья. И горько думал о том, что туман может уничтожить едва взошедшие свежие побеги, и что тогда будет с деревней, для которой (как и для множества китайских деревень) единственным кормильцем был рис?
Что ж, все проходит, все быстро скользит — как стелется по воде туман, и, прислушиваясь к мирному гудению очага, Чанг Лу почувствовал, как становятся тяжелыми его веки. Внезапно легкий шорох, совсем не похожий на треск огня, заставил поднять голову и очнуться от напавшего оцепенения. В дальнем углу комнаты, куда почти не попадало тусклое пламя масляного светильника, был подозрительный шелест и шорох, и слышалась какая-то возня. Чанг Лу не держал в доме животных, но безошибочно определил посетивших его убежище незваных гостей — мыши. Ну, конечно же, эти наглые и вредные твари, которые не боятся ни тумана, ни самого Чанг Лу, ни огня. Удобная поза на совсем новой циновке способствовала размеренному, уютному созерцанию, состоянию покоя и расслабленности — всего того, что Чанг Лу очень любил и больше всего ждал. Приятное спокойствие тела и духа — что может быть лучше в спустившихся с гор фиолетовых сумерках, когда так приятно разливается тепло от зажженного пламени очага. Вздохнув, Чанг Лу закрыл глаза и опустил голову, надеясь, что спокойствие духа восторжествует над плотью… но не тут-то было! Из угла только усиливался шелест и внезапно послышался какой-то уж очень наглый писк. Сначала — писк, потом — торжествующий хруст. Вздрогнув, Чанг Лу понял, что пушистые твари добрались до мешка с рисом. Там, в углу, находился мешок, где еще оставался прошлогодний рис (более свежие запасы Чанг Лу хранил в другой комнате, сверху на стене, в специальном шкафу, куда не смогла бы добраться ни одна наглая тварь). Правда, в том мешке рису оставалось совсем мало, но это был его рис, и он мог бы есть его еще дня два! Моментально забыв об умиротворяющем спокойствии тела и духа, Чанг Лу схватил первое, что попалось под руку. А попалась под руку фарфоровая подушка, лежащая на циновке позади него. Не думая, что фарфоровая подушка в общим-то дорогая вещь и что в целом поселке найдется не так много людей, которые имеют в своем доме такую подушку, Чанг Лу размахнулся и запустил в угол изо всех сил. Одновременно с грохотом раздался оглушительный писк, а затем — все смолкло. Вздохнув (все равно покой уже был нарушен таким неподобающим образом), Чанг Лу поднялся с циновки, взял в руки масленый светильник и пошел к углу. Скоро все было хорошо видно. Из разорванного мешка высыпался на пол рис. А в груде фарфоровых осколков лежало окровавленное тельце мыши. Осторожно, чтоб не порезаться, Чанг Лу сгреб в груду вместе с мышью осколки и выбросил мусор в окно. Затем поставил светильник на место и снова опустился на циновку.
