Н-ну-у, на чем вез… На чем? Да на могучих лосях, данных предками его, лосями, желавшими, чтобы их потомок женился на такой красивой Энэ. Как ветер, мчались те лоси через леса и горы. Вот так на лосях и вез меня богатырь.
И далее – все семь верст до небес, и все лесом, и без единой остановки. Про битвы богатыря с другими могучими богатырями, девок водяных и земных и духов всех предков.
И ничего из этой мутной водички Эльдэнэ больше не выудил. В дальнейшем повествования Энэ и вовсе потеряли малейшую связь с реальностью, а сама она перестала смотреть вниз, где был он, ничтожный раб.
За красавицу жену Асыка должен будет отдать много соболя, а его надо добыть будущей зимой. Угодья надо расширять. По этому, собрав воинов, на рассвете следующего дня он опять пошел за семь бурных рек, то есть перелез через ручей по сваленной елке. Очень может быть, что воодушевление от победы косатого над соперником добавило отваги и наглости его воинам. А воины проигравшего утратили какую-то малую часть боевого духа. В соперничестве равных такие вещи играют очень важную роль.
Во всяком случае, вечером войско вернулось с богатой добычей. Чум противника был разгромлен. Двоих-троих его защитников растерзали на куски и разбросали на месте. Остальных привели в селение. Радость от долгожданной победы была столь велика, что празднество устроили в тот же вечер возле святилища Ялпус-ойка.
Пламя костра выхватывало из темноты фигуру громадного идола, грубо вырубленную из ствола поваленной и переломленной ветром сосны. Повествование о походе по очереди вели сказитель и косатый. И опять трубили боевые лоси и вещала рогатая щука. Но на сей раз и духи предков, и щука предрекали победу. И победа была! Клич «Х-хэй – х-хэй-й!!» огласил и лес, и реку, и заречные темные дали. И пришли воины с богатой добычей, и благодарят Ялпус-ойка за поддержку и помощь.
Два воина вывели давешнего проигравшего богатыря. Вот, оказывается, какая важная добыча! Проигравший вел себя, как ни странно, самым жалким образом. Он извивался в руках воинов и умолял пощадить его. Зрители затаили дыхание. Проигравший богатырь был поставлен спиной к костру.
Далее действо вел вышедший из чума шаман. Из большой серебряной чаши в маленькую он отлил немного воды, белесоватой на вид, жестом приказал подать ему из костра горящую головню. Вытянув руку с чашей, он поднес к ней головню – и вода вспыхнула! Прямо-таки стон восхищенного изумления пронесся над поляной:
– Х-ха-а-ах!!!
Шаман выпил остаток из большой чаши. Казалось, он принял в себя некого демона, налившего силой его руки и ноги, а взгляду давшего блеск и власть. Он кружил у костра, и всякому лесному человеку было ясно, что шаман ведет разговор с самим Ялпус-ойка, и тот понимает его. Наконец, получив от Ялпус-ойка ответ на какой-то, видимо, самый важный вопрос, он протянул руку к воину, стоявшему возле чума. И в эту руку была вложена сверкающая сабля. Шаман показал саблю Ялпус-ойка, и тот, видимо, тоже одобрил такую замечательную сверкающую саблю. Эльдэнэ знал, что лесные люди толком не умеют обращаться с саблей в бою. Сражение с противником в ближнем бою им вообще чуждо. Но здесь противник бессилен, видимо, шаман этой саблей и намерен его прикончить.
Но что удивляло, так это жалкий вид приговоренного. На взгляд лесного человека, думавшего, что сразу после правильно устроенной смерти он попадет к предкам, в такой кончине пред ликом самого Ялпус-ойка не было ничего такого уж страшного. И они обычно относились к смерти с полнейшим хладнокровием. А этот был переполнен ужасом, визжал и висел на своих охранниках, как жалкая тряпка. Шаман подошел к жертве, и сабля взвилась. Эльдэнэ прикрыл глаза.
Вопль восторга и ужаса взлетел над поляной, и веки Эльдэнэ раскрылись сами собой. В одной руке шамана была сабля, а в другой – отрубленная… коса проигравшего богатыря. Сам же он рас простерся перед Ялпус-ойка без признаков сознания. То, что произошло с ним, было хуже смерти. У него отняли его косу, его дух. Теперь он был даже не раб, а просто не человек. Просто грязь, как червь земляной. И шаман подтвердил это, помочившись на него.
Лесные люди расходились от идола притихшие. Конечно, поход был удачный, принесена замечательная жертва Ялпусойке, расширены угодья, что очень важно перед наступающей зимней охотой. Но все же в человеческих душах жестокость всегда вызывает некое сочувствие к жертве. Может быть, и поверженный богатырь вызвал сочувствие, думал Эльдэнэ. А, может быть, воины просто устали, так как целый день воевали и праздновали победу, а уже глубокая ночь.
Воодушевленные победой воины продолжали походы, но большой удачи так и не выпадало, и духи предков, как сговорившись, советовали повернуть обратно. Уже кончалась осень, начинались первые крепкие заморозки, падал снег. Из одного такого похода принесли пронзенного стрелой воина. Кем-то он, видимо, приходился косатому, не то родным братом, не то сводным, не то двоюродным. Косатый считался для нескольких воинов старшим братом, а кем был на самом деле, Эльдэнэ еще не понял. Однако понял, что погребение такого родовитого воина не обойдется без сопровождающих его покойников. Для этого, собственно, рабов и держали. Дабы не угодить в погребальную яму, Эльдэнэ придется бежать, а это означало, что все его дело пойдет насмарку.
Трудно сказать, чем бы дело кончилось, но тут неожиданно занемог шаман. Он почти все время лежал в своей землянке, стонал, без конца пил воду, заедая ее клюквой. Темное лицо его опухло и потемнело еще больше, руки тряслись. Эльдэнэ пристроился ухаживать за шаманом, и почетное место в погребальной яме досталось не ему, а другому счастливцу. Шаман ослабел настолько, что сам не мог и штанов спустить. Эльдэнэ приходи лось, как с малого дитяти, снимать меховые штаны, сажать на поваленный и ошкуренный ствол, свешивая голый зад, и держать за руки-ноги.
Каждое утро шаман подползал к пологу, закрывавшему вход. Выглядывал наружу и с надеждой глядел на небо. Зима в том году пришла рано. Ударили крепкие морозы, река стала. Один из воинов по приказу шамана зажег костер на сигнальной горе, и тот костер горел днем и ночью. Стороже вые менялись, а таскать валежник шаман посылал Эльдэнэ. Беспокойство шамана росло с каждым днем. Иногда он велел вытаскивать себя на сигнальную гору и долго вглядывался в снежные дали верховьев реки. Он явно кого-то ждал. И те, кого он ждал, наконец, показались.
Сани летели по гладкой заледеневшей реке. Одни… другие… еще пара… Костер был замечен. Шаман кубарем скатился с сигнальной горы, а в землянку был доставлен волоком тем же Эльдэнэ. Там шаман повелел ему убираться и упал ничком на меховой ковер. Эльдэнэ скользнул за меховой полог и нырнул в зево подземного хода.
В землянку, согнувшись, стремительно зашел, как нырнул, высоченный мужик в тулупе. Хоть он и снял шапку, землянка была ему по росту мала, он вообще заполнил ее всю своим громадным телом. И сомневаться было нечего: новгородец. Шаман, как ни странно, привскочил и весь ожил. Пришедший рас пахнул тулуп. И в полумраке землянки Эльдэнэ разглядел, что он весь был увешан плоскими кожаными кошелями. Шаман протянул трясущиеся руки к этим кошелям, но мужик руки отвел, развернул кожаный же мешок чуть не с его, шамана, рост.
Мгновенно развернувшись, шаман нырнул за полог и начал одно за другим подавать новгородцу серебряные блюда. Тот каждое взвешивал на руке и кидал в мешок, а шаману отдавал небольшую круглую палочку. Когда мешок был набит и тщательно завязан, пришедший отцепил несколько кошелей по счету палочек, отдал шаману. И вышел.
Шаман ухватил кошели, утащил их за полог и возился там, видимо, тщательно запрятывая. Выполз на коленях, развязал кошель и начал… жадно пить из него. Сделал несколько глот ков, перевел дыхание, глотнул еще. Завязал кошель самым старательным образом и спрятал за полог. Эльдэнэ моргать забыл, глядя на невиданный торг. Так вот как уходит серебро в Новгород! Вот за это, за то, что шаман сейчас так жадно пьет! Похоже, это и есть горящая вода. И она столь мила шаману, что он жить без нее не может. Отдает серебро. За пяток кошелей – мешок серебра! Вот это товарец! И доставляют этот товарец именно новгородцы.
Горящая вода произвела на шамана самое живительное действие. Он выпрямился, лицо его разгладилось, он покружился в тесном своем жилище, что-то радостно бормоча.
В землянку заглянул еще один из приезжих, ростом пониже. Если первый не обменялся с шаманом ни единым словом (тут понимали без слов), этот сколько-то знал вогульскую речь, и раз говор шел уже совсем о другом. Асыку звали выехать к старым солонцам. Где это и зачем туда ехать Асыке? Ответа Эльдэнэ не слышал, но тон беседы был самый мирный, да и велась она, видно, не первый раз, тут было только подтверждение. Мол, о чем раньше договаривались, вот оно будет там, возле солонцов.
По уходе переговорщика шаман свалился на меха и заснул. Эльдэнэ выполз из-за завеси. Что-то беспокоило его, но он и сам не мог понять, что. Да, вот что, точно! Запах! Резкий, совершенно не знакомый ему запах, перебивающий звериную вонь шкур в жилище шамана. Он выглянул из землянки. Поблизости никого не было. Он подполз к спящему шаману и принюхался. Вонь, несомненно, исходила от шамана. Значит, это запах неведомой горящей воды. Что за зелье такое изобрели новгородцы?!
