– Клубничка это просто секс, – изрек студент Тудусов, знавший о клубничке не понаслышке.
– С точки зрения прямой семантики, Гарри, здесь надо бы посмотреть… – начал было отповедь Туус.
– Хотите, я проясню? – прервал его Наркизов.
– Не надо… – возмутилась Шерстова.
– Я думаю, что спор здесь неуместен, – влез Туус. – К тому же я не был вами выслушан.
– Еще как уместен, – Гарри проследил за реакцией Леночки, которая лихорадочно теребила пуговицу на своем шерстяном жакете. – А четкого ответа я не получил…
– При чем тут клубничка? – спросила Люсиль.
– Это означает, что данный исследователь творчества Чехова, – Гарри ткнул пальцем в Шерстову, – не имеет никакого представления о клубничке! А туда же попользоваться…
– Да ты просто сволочь! – с этими словами Шерстова опрокинула кафедру с Туусовского стола и выскочила за дверь аудитории.
– Вот он пример безыдейного подхода к русской классике! – прокомментировал Наркизов побег. – Не так ли?
– Надо бы морду побить, – мечтательно изрек Чумкин.
– Это возмутительно! – взвизгнул Туус, остальные присутствующие также выразили протест. – Вы, Гарри, должны покинуть наше помещение.
– Че вы орете-то? – изумился создатель. – Иду, я иду…
– Вон! Долой! – провыло несколько мальчишек и девушек. Лассаль совсем опешил, не зная, что будет теперь лично с ним.
Наркизов встал и, прихватив с собой сумку Шерстовой, поплелся было к выходу. Туус быстро спросил Гарри, куда он понес чужое имущество. На выходе создатель, ничего не говоря, положил сумку на первую парту и попрощался с присутствовавшими, которые ему, впрочем, не ответили. Кивнув Лaccaлю, Гарри пропал за дверью аудитории. Воцарилось неловкое молчание, которое через пару минут прервал оглушительный звонок.
Создатель не спеша спустился в вестибюль, вытребовал у гардеробщицы свою черную куртку и вышел на крыльцо Юника. Там дул сильный осенний ветер, промозглый и злой. Это дул ветер свободы…
3.
ВечеринкаПрошла неделя. Вызванный на следующий день после скандала с профессором к декану ФЛ-фака Титоренко Гарри Всеволодович сумел одному ему известным способом поправить свою репутацию лояльного студента; никаких оргвыводов применено к нему не было. Создатель продолжал посещать занятия в Юнике, но на конфликты теперь почти не шел. Круговцы несколько успокоились и за себя, и за репутацию своей организации, особенно трусоватый Мачилов. Слухи о Круге потихоньку распространялись среди братцев-студентов, но широкого вступления в организацию не наблюдалось. За неделю Гарри завербовать удалось только двоих, да и то – с факультета историков. Создатель дал строгое указание круговцам усилить работу с рабочей молодежью, больше полагаясь на Силыча, но результатов не было.
Под Праздник Великого Октябрьского переворота Шутягин предложил Гарри посетить вечеринку поэтов– морданистов, где он был "принят", намекая на возможность вербовки новых членов из числа присутствовавших. Пьянка устраивалась на квартире некоего Власа Кобелькова – лидера местных морданистов и просто приятного человечка. Стройный, черноволосый, с приятным тембром голоса и глубокими карими глазками, Кобельков учился на пятом курсе истфака и отличался приятной наружностью и обворожительными манерами. Он писал стихи и прозу под модным псевдонимом Колчак-Деникинский, публиковал свои творения в журнале Плиева «Рыжий пар» и особенной популярностью пользовался у женского пола всех факультетов Юника. Квартира его располагалась в центре Города, всего в двух остановках от Юника. Это была скромная четырехкомнатная хата, обставленная в лучших традициях роскомресповского модерна.
Обаяние Кобелькова было неоспоримо и одинаково действовало как на мужчин, так и на девиц всех мастей. Всегда модно одетый и подстриженный, Влас быстро сходился с людьми, а потом выгодно использовал их в своих, отнюдь не поэтических, интересах. Словом,"женщины были от него без ума, мужчины называли фатом…". Сам же Кобельков просто обожал молоденьких девушек от шестнадцати и старше, белое вино, приятное общение и, отчасти, «серебряную» поэзию… Поэтическим кумиром на данном этапе был для него Коко Гумилев, а любимой девушкой – Лена Шерстова.
На вечер к Кобелькову стекались не только соратники по перу, но и прочая интеллигентствующая публика Города: рокеры-малыши из самсоновской группы "Омерзение", группа философов– "киников" во главе с их гуру Поликарпом Брюхенфильдом, пара-тройка студентов из энергетического техникума, а также несколько взаимозаменяемых девушек-студенток Юника.
Из морданистов присутствовали редактор "Рыжего пара" Витя Плиев, хорошо игравший на гитаре и постоянно что-то пописывающий, поэт-философ Семён Семенко, печатавший свои опусы под псевдонимом Платон Сократов, поэт-алкоголик Дерибас Колбаскин, пришедший в затемненных очках, грязной майке и синем галстуке. Были тут и новоявленная ахматова Анна Растишкина, одетая во все темное с прицелом под «декаданс», и бывший медик, а ныне студент физико-математического факультета, Саша Грюн с неизменной бутылью самогона во внутреннем кармане пиджака, и товарищ Агап Раскопкин, явившийся прямо из Аркаима и успевший уже надоесть своими пещерными рассказами, и какой-то неясный товарищ Дубинин, писавший ужасные эссе и вечно пристававший к людям с разговорами «за жизнь», и мало ли кто еще… Записного поэта-балагура Фавна Подзипы на этом вечере почему-то не оказалось, а жаль…
Пока Кобельков лобызался с этими литеропупами в прихожей, подошли "киники” и устроили шумную полемику с поэтической братией. Поэты прямо обвинялись во вторичности и бездарности. Особенно тут злодействовал толстый и бородатый Поликарп Брюхенфильд, явившийся на праздник в костюме-тройке, немодном галстуке и с какой-то бабенкой в цветастом платье. Подошедшие рокеры "сняли ситуацию" со спором, потому что исполнили популярный шлягер сочинения Маэстрина «Ах, хорошо бы спрыгнуть из окна…»: за дикими взвизгами этих певцов услышать что-либо представлялось невозможным, и гости воленс-ноленс проследовали в залу.
Стол, накрытый в зале искусницей Шерстовой и ее подружкой Аней Васильчиковой, представлял приятное зрелище, несмотря на скромность закусок. Гости быстро пополнили сервировку бутылками со спиртным и стали рассаживаться. Кобельков сказал краткую речь, умеренно поругав красоловов и благословив тот день, когда их можно будет вешать на фонарях. "Киники" буйно поддержали речь поэта, но Брюхенфильд поморщился. Затем Влас предложил всем выпить за стонущий под властью негодяев Роскомресп, и гости немедленно исполнили просьбу… После второй рюмки, выпитой за самого виновника торжества, и третьей, выпитой за «милых дам-с и не дам-с» пошли задушевные беседы; присутствующие разбились по интересам. Шерстова с Власом и подружкой Аней за своей частью стола живо обсуждала положение с плачевным уровнем образования в Юнике, обезумевшим деканом Титоренко, который совсем уж нагло стал зазывать к себе «на чай» (в последние месяцы) студенток-активисток, и ситуацию с «хамом Наркизовым». Члены группы «Омерзение» вместе с Витей Плиевым и Аней Растишкиной пытались на ходу изобрести модный шлягер, наложив свежий текст Кобелькова «Прощай, поганый Роскомресп!» на стибренную у группы «Аквариум» музыку. Получалось не очень, но процесс всем нравился.
Бородач Брюхенфильд, принявший уже сто пятьдесят граммов хорошего коньяка, проповедовал свое, посвящая юнцов и девиц, сидевших подле, в тайны античной морали. Играла легкая музыка, кто-то уже пританцовывал, кто-то даже напевал… Самсон Маэстрин, уписывая салат из кальмаров, орал о тайне роскомресповского рока, которая заключалась, по его мнению, в творчестве Цоя, Макара и Гребня, а также в его, маэстринских, песнюшках. Члены его группки ему поддакивали, а студент Хамин под этот шумок слопал половину здоровенного карпа, выставленного в качестве украшения стола. Всем было очень неплохо, вечеринка удавалась.
…Гарри с Шутягиным появились, когда веселье перешло в свою срединную, т. е. наиболее приятную стадию. Большинство гостей уже изрядно налопалось, и теперь – кто плясал польку-бабочку с бабочками же, кто играл на потасканной гитаре на кухне, кто немузыкально пел, а кто – и вовсе занимался торопливой любовью в третьей комнатке, пустой и темной, со сваленной там верхней одеждой. Влас с Леной находились во второй комнате и о чем-то мило беседовали, Брюхенфильд, принявший уже все 350 граммов, орал на весь зал о сладости и нужности эпикурейства, готовясь даже наглядно объяснить окружающим, в чем оно заключается. Вошедший Евгений, бывавший здесь часто, представил создателя – имя Наркизова сделало небольшой переполох: многие были наслышаны о его выходке у Заревича, а некоторые догадывались и о большем. Самсон, увидевший Гарри, не доел винегрет и моментально ретировался, прихватив, правда, с собой початую бутылку «Рислинга». Брюхенфильд лично подошел к создателю и долго тряс в своих пухлых лапках твердую ладонь Наркизова, приглашая присоединяться к умной беседе. Гарри поморщился, но, подумав, пошел вместе с главой "киников” к столу. Шутягина немедленно утащили на кухню: играть и только играть!
