– Я тоже подумал о читальном зале…
– Всю эту мебель нужно оставить, или часть можно выбросить?
– Я уже половину вчера выбросил… Осталось только хорошее. Правда. Там подкрасить, там обить… я люблю «Икею», конечно, но для книжного или библиотеки предпочту эти вещи – они все с историей, все разные… живые… не знаю, – он сел в одно из кресел, в стиле арт нуво, мягкое, с порванной только по краю обивкой, синей в золотистые пчелки, пузатые ножки, огромная изогнутая спинка, будто автор так и не придумал, хочет он сделать кресло или цветок. – С этим креслом можно разговаривать; оно само может книги писать… Ну, как? – развел руками из кресла. – Какое выбрать под самое главное кресло – кресло библиотекаря? Моей попе нравится это… простите…
Она улыбнулась на его улыбку – сначала он очень стеснялся её – а потом расслабился, осмелел, стал острить – красивый такой мальчик этот Дэмьен Оуэн, она не ожидала, что он будет так хорош вживую, фото она уже видела – не могла понять, как Бог может быть таким щедрым – дать всё сразу: красоту, ум, молодость и признание и смысл жизни… Она сказала это вслух – отцу Валери – он часто приходил в библиотеку, он любил всё подряд – космические оперы, старые английские детективы, детские книги про школьные приключения – они дружили с детства – жили по соседству; он стал священником, она так и не вышла замуж – вырастила дочку одна; напилась на одной студенческой вечеринке до потери сознания, она тогда была ого-го какая, гуляла напропалую, коллекционировала ретро-платья, проснулась в куче народа на кровати и поняла, что ее кто-то изнасиловал спящую, а через несколько недель поняла, что беременна, но аборт делать не стала – дико это как-то, страшно, пусть будет что будет – и когда Эмма спросила ее как-то в детском саду еще обиженно, почему у нее нет папы и кто он, кто ее папа, почему он не с ними, она действительно не знала, что сказать, а врать про летчиков – как-то низко; она сказала, что прекрасный незнакомец в плаще и маске подарил ей Эмму однажды ночью на балу как огромную ценность, ценнее всех корон и карет на свете, и теперь она за Эммой смотрит во все глаза, охраняет ее от опасности – от людей, которые ищут Эмму по всему свету, потерянную принцессу – да уж, про летчика вышло бы правдивее, но Эмму эта история больше чем удовлетворила, и уже взрослой Эмма вдруг напомнила ей про принцессу – мама, знаешь, а я до сих пор верю, что я принцесса, мне это очень помогает в жизни…
– Как можно быть таким – сразу – написать умнейшую тончайшую книгу о Христе в девятнадцать лет и быть красивым кареглазым мальчиком в клетчатом твидовом пиджаке от Prada на развороте журнала, давать интервью – но при этом жизнь твоя посвящена церкви – так рано… Тебе не обидно – всю жизнь людям, в этом Асвиле, где католиков терпеть не могут, в убогой часовне, – и тут приходят эти молодые ребята, в три недели открывают Собор, и теперь мне нужно помочь разгрести библиотеку этому мальчику… Боже мой, девятнадцать лет… что я делала в девятнадцать лет? у меня вообще ничего не было в голове, кроме любовных романов, я ездила на велосипеде, развозила книги старикам – если состаришься, имей в виду – у нас есть такая услуга – старики по телефону нам заказывают книги почитать, и мы забираем прочитанные и привозим новые, сейчас этим Анри занимается, ему четырнадцать, – но это если ты совсем из дома выходить не можешь, – и писала свой роман, который до сих пор не закончила.
Отец Валери посмотрел на фото и пожал плечами.
– Я думал, ты романтик… Это же всё очень романтично. Ты должна ценить.
– Я завидую.
– Сделай его героем своего романа.
– Я пишу любовный роман, ты забыл. А у них нет любви.
– Роман о любви к Богу – что может быть романтичнее?
И вот она смотрит на него, сидящего ногу за ногу в подранном чьей-то кошкой кресле арт нуво, Дориан Грей, он улыбается – будто утренний свет заливает город, первые булочные открывают окошки, школьники бегут на занятия, покупают слойки с яблочным повидлом, – солнце и слойки – ради чего стоит жить – и все ее годы встают между ними как препятствия в сказке – озеро из зеркала, лес из гребня, горы из кольца, трое из ларца – и она готова их пройти, преодолеть – но ему девятнадцать, а ей пятьдесят девять – это несправедливо, Боже – встретить в пятьдесят девять свой идеал – а ему девятнадцать – вот из-за таких вещей я не верю в Тебя…
– Месье Оуэн? – в открытую дверь постучали; они вздрогнули – так легко поверить, что кроме вас, в мире никого нет; вас и старой мебели, никто не увидит, не узнает; молодой человек в форме – черная гимнастерка, черные галифе, высокие лакированные сапоги, черная шоферская фуражка – как у Леона – будто этот парень одолжил Леону свою старую, черные лаковые перчатки – Дэмьен обернулся, встал – мадемуазель Кристен вздохнула – ушел от нее; шофер снял фуражку – и такой странный он, этот человек, будто герой готического мюзикла – молодое белое лицо, фарфоровое, без единой кровинки, черные глаза, черные брови тонкие вразлет, черные волосы – оживший Валентино; в комнате сразу стало холодно, будто он принес с собой плохие вести или зиму. – Вам письмо.
Дэмьен взял конверт – белый, узкий, и мадемуазель Кристен хотелось выхватить его с криком – будто в нем была чума, проклятье, шантаж – но там было приглашение – на красной плотной бумаге – Дэмьен прочитал, покраснел – или отблеск от бумаги.
– Что передать?
– Ну… да…
Шофер надел фуражку. Но Дэмьен задержал его.
– Здесь нет адреса…
– Я заеду за Вами к месье Декампу.
– Хорошо.
Шофер поклонился и вышел; Дэмьен повернулся к мадемуазель Кристен растерянный.
– Я… знаю его… точно… я видел его где-то…
– Сложное лицо, необычное, – согласилась мадемуазель Кристен. – В кино, на фото или в жизни? Вам… нужно идти? – она показала на письмо.
– Да… но потом… вечером… Так странно… – видимо, мысль об этом шофере заняла внезапно весь его ум; он стоял молча, напряженно, секунд десять, потом вдруг улыбнулся и расслабился.
– Ой, как мы здесь долго. Уже темнеет.
– Да, я уже собиралась домой. Вы даже не вспомнили о еде за работой – я умираю от голода, и ребята все тоже, я уверена, от Вас так быстро сбегут все помощники.
– О, это ужасно… это правда… Вчера мне показали кафе Тернера. У меня есть время и деньги всех туда сводить.
– Хорошее место. А загадочным незнакомцем займетесь вечером… Он заедет за Вами – он же сказал – вот всё и выспросите. Если он бывшая звезда рок-н-ролла, думаю, не будет долго отпираться. Они любят вспоминать.
– Вы прямо Шерлок Холмс.
– Я Ирэн Адлер.
– О…
В кафе Тернера в этот раз было совсем немного народа – время обеда действительно давно прошло; но бульон еще остался – как раз на одну большую порцию; ему выдали коричневый картонный стакан с черной крышкой; маленький пакет картошки фри и латте с корицей – больше ему ничего не хотелось; загадка шофера на самом деле терзала его; мадемуазель Кристен взяла себе сэндвич с пармезаном, сливками, грибами и салатом – с лимонным соусом, и тоже латте; мальчишки – денег на их сэндвичи ему всё-таки выдал отец Амеди под шумок по секрету, когда они галдящей толпой вывалились в неф – набрали себе разного и кока-колы. Они сели за столик в кафе – на красный диван; и стали придумывать, как расставить мебель; мальчишки тоже фантазировали; хороший был день.
Отец Дэмьен был в сакристии – с Маттиасом они что-то считали по амбарным книгам, подняли на него глаза – один в белом, другой в черном – он принес им огромный пакет фри, соус и кофе – он не знал еще, кто какой любит, заказал по американо – молоко наверняка есть в ящике стола.
– О, ничего себе… супер. Ура библиотекарям. Помнят о пище духовной и материальной.
– Налетайте. Отец Дэмьен, можно на секунду? – они отошли, Маттиас демонстративно ушел в книгу по уши. – Твоя мама пригласила меня на ужин. Что делать?
– Иди. У нее лучший повар в Асвиле.
– Да я же не… это же странно.
– А чего ты от меня ждешь? Ты сам можешь решить, идти тебе или не идти. Ты же уже большой.
– Чего она от меня ждет?
– Расскажи ей последнюю книгу, которую прочитал…
– То есть она меня не съест?
– В первый раз нет, а на втором ужине – может быть. На второй не соглашайся.
– Окей.
– Форма одежды вечерняя… опять смокинг… это после дня в библиотеке, трех часов сна, пробежки в шесть утра…
– Можешь заснуть… тебя отнесут в мою старую комнату, возьмешь оттуда мой глобус Луны, когда будешь уходить, мне его Флавия подарила на десять лет, и я очень по нему скучаю – он еще с лампой внутри, можно включить – и еще крутящийся режим – чудесная вещь.
Но Дэмьен продержался, не заснул, пришел, попил еще чаю с отцом Декампом, Клавелл опять сделал горячие бутерброды – с сыром, творогом и зеленью; Дэмьен спросил про шофера. Сначала лицо у отца Декампа стало непроницаемым – будто квартира, в которой кто-то притворяется, что никого дома нет – хотя только что свет горел, и играло радио.
