Кот вышел мне навстречу в прихожую, от голода он уже так орал, что соседи справа стучали по батарее, они, наверное, уже целый час стучали. Я взял и обнял кота, и от этого мне снова ужасно захотелось кричать. Я знал, что мне придется дать себе за это пять или шесть красных карточек, потому что соседям станет еще хуже, но ничего не мог с собой поделать: я все кричал и кричал и кричал, а у меня в груди было все больно и больно и больно. Я даже забыл про кота. Я только тогда про него вспомнил, когда уже совсем устал кричать. Соседи почему-то перестали колотить по батарее, и даже кот совсем затих. Я даже испугался, что случайно задушил кота, пока кричал, но кот был в порядке, только очень мятый. Я опустил его на пол, он постоял немного, пошатался и побежал к миске. Я налил ему воды и насыпал так много корма, что он пересыпался из миски, но я решил, что пускай. Себе я достал из холодильника хлеб, селедку, сыр, масло и варенье, сделал чай и поужинал, а потом опять убрал все в холодильник, кроме банки из-под селедки, которая стала пустой, и я ее выкинул. Кот все ел и ел и пил воду, а потом опять ел. Я понял, что теперь мне надо самому мыть посуду и помыл посуду. Я так устал, что помыл ее просто рукой, я решил, что мыть посуду мылом и мочалкой я научусь завтра. Еще я записал в блокнот на холодильнике, что надо купить селедку. Про свежий хлеб я и так помнил, это всегда была моя обязанность. Я подумал, что за мытье посуды надо дать себе зеленую карточку, а за мытье посуды без мыла – красную, так что можно было не давать себе никаких карточек.
Я лег в кровать и сказал себе ничего не ждать, а засыпать сразу. Мне захотелось кричать, но уже не так сильно, как прошлой ночью, и я сдержал себя, чтобы не будить соседей. Потом мне показалось, что я все-таки кричу, но выяснилось, что кричу не я, а кот. Я заснул, а кот меня разбудил. Я пошел на крик и увидел, что кот лежит на маминой кровати и кричит, – не орет, а кричит, совсем как я. Никогда не слышал, чтобы он так кричал, совсем как я. Я стал его успокаивать, но он все кричал и кричал. Я попробовал забрать его к себе в комнату и положить его спать с собой, хотя обычно я не разрешаю ему спать в своей кровати, потому что это невоспитанно, – но кот так вцепился в мамин матрас, что я не мог его оторвать, хотя я очень сильный. Я стал говорить коту: «Синее, синее, синее!» – но он все кричал и кричал, я стал говорить ему: «Синее, синее, синее!» – еще громче, но он все кричал и кричал, совсем как я, и тогда я все-таки отодрал его от матраса, надел ботинки и пешком пошел с котом к тете Нонне. Я очень устал и шел очень медленно, но все-таки я пришел и поднялся по лестнице. Мне открыла дверь Лена, она была в халате и сонная, и кажется, испугалась, но я вежливо сказал, что не хочу ни кофе, ни чаю, ни есть, и что я зашел всего на секундочку. Я понес кота в ту комнату, в которой Нолик спал, когда был маленький, но в стене не было никакой красной кнопки. Я стоял и смотрел на пустую стену и ничего не понимал, но вдруг понял, что рабочие успели заклеить ее обоями. Я дико испугался и стал спрашивать, отключили они кнопку или нет, но тетя Нонна ничего не понимала, а Лена кричала на Нолика. Тогда я быстро содрал обои там, где была кнопка. Она оказалась на месте, и ее явно никто не трогал, ее просто заклеили, и теперь ее как бы опять не было, как не было, пока я не ободрал обои в первый раз. Я поднес кота к кнопке под причитания тети Нонны и нажал на кнопку его лапой. Кот попробовал вырваться, но я очень крепко держал и лапу, и кота. Я сказал коту, что сейчас он видит воспоминание про то, какой он был до того, как я занялся его воспитанием и стал делать его хорошим котом. Я сказал ему, что он ненормальный и невменяемый сумасшедший амбал, но что он очень старается и он уже гораздо лучше, чем раньше. И сказал, что теперь, когда мама умерла, я отвечаю и за него, и за себя, и что он должен начать стараться гораздо сильнее, потому что мне придется мыть посуду с мылом и у меня не будет сил так много его воспитывать. Я сказал коту, что теперь мне придется выдавать ему красные и зеленые карточки за поведение, но его карточки будут считаться, как мои карточки, и что если он будет зарабатывать своим поведением красные карточки, то отдуваться за них придется мне. Еще я сказал, что всегда есть Третий Вариант, и чтобы кот не забывал об этом. Мой кот очень глупый, но я думаю, что он меня понял. Тогда я разрешил ему отпустить кнопку и вежливо спросил у всех, не может ли Нолик отвезти нас с котом домой на машине. Я очень устал и буду идти пешком очень долго, и это бы ничего, но кот как-то совсем притих, и я уже начинаю за него волноваться.
Если дождь продолжается долго, то я не выдерживаю и начинаю выть. Я вою очень тихо, чтобы не испугать маму. Мне очень страшно от самого дождя и еще потому, что я никогда не могу посчитать, сколько дней он идет. Я очень хорошо считаю, но с дождем все иначе. Даже если дождь пошел только сегодня, я сразу начинаю думать, что вчера тоже был маленький дождик. Я стараюсь думать, что он вчера прекратился, а сегодня пошел опять, так что вчера не считается. Но потом я начинаю думать, что, может, он вчера не прекратился, а просто стал такой мелкий, что я его не различал. Я начинаю думать, что позавчера тоже шел такой невидимый дождь, даже если до этого я думал, что позавчера было солнце. А от этого сразу получается, что дождь идет уже три дня подряд. Тут у меня от страха немеют уши, потому что я знаю, что если Господь решит опять устроить Потоп, то дождь будет идти три дня не переставая. Вообще-то я очень хороший человек, я очень ответственный и вежливый и слежу за дисциплиной меня и кота. Но иногда я делаю очень плохие вещи, просто не могу удержаться. В среду я сделал очень плохую вещь, такую плохую, что даже бесполезно было давать себе за нее красные карточки, их бы не хватило, даже если бы я нарезал из остатков пальто еще красных карточек. Я лежал и считал, сколько красных карточек я должен выдать себе за плохое поведение после того, что я натворил в среду, и даже не был уверен, что у меня хватит остатков пальто на такое количество карточек. Так что в ту ночь у Господа были все поводы устроить Потоп, и мне было очень страшно.
Раньше, когда начинался дождь, а я знал, что совершил плохой поступок, я сначала тихо выл от страха, а потом не выдерживал и шел к маме плакать. Мама включала телевизор, потому что если произойдет что-то ужасное, – землетрясение или Потоп или война, – об этом сразу скажут по телевизору. Мы переключали все каналы телевизора, и я немножко успокаивался, что там идут обычные программы. Потом мама вела меня к окну, и мы высматривали на земле место, не покрытое водой. Когда я видел такое место, я понимал, что землю пока что не залило. Я понимал, что Господь, наверное, еще раздумывает и начинал изо всех сил извиняться за то, что я сделал. Я рассказывал Господу, как я себя накажу (например, один раз я в наказание целую неделю спал под кроватью, хотя там очень плохо и тесно, потому что я очень большой, сильно больше почти всех людей, даже мясника. Потом у меня ужасно болели лопатки и колени, но зато я спас всех от Потопа, и вообще до сих пор мне с Господом удавалось договориться). После этого я немножко успокаивался и вспоминал, что на самом деле вчера и позавчера дождя не было. Получалось, что даже если Господь решил-таки устроить Потоп, то сегодня первый день, и мы все утонем только послезавтра. У меня все не очень хорошо с «послезавтра» и другими далекими днями: я знаю, что они бывают, но у меня никогда не случалось так, чтобы я проснулся и понял, что наступило «послезавтра». Так что я переставал бояться и шел спать под кровать или нести другое наказание. Мама выключала телевизор и очень просила меня не слишком сильно себя наказывать, а потом тоже шла спать.
Но теперь мама умерла, так что мне пришлось самому включать телевизор. Я старательно пересмотрел все каналы. Там шли обычные передачи. Но в среду я натворил такое, что Господь мог в этот раз рассердиться по-настоящему и не предупреждать никого по телевизору. Когда я вспомнил про среду, я тут же начал думать, что дождь уже шел и вчера, и позавчера, так что ни на какое «послезавтра» мне надеяться не стоило. Я тихонько завыл и побежал к окну посмотреть, есть ли там не покрытая водой земля. Я посмотрел и не увидел такой земли. Все было покрыто водой. У меня сразу так онемели уши, что я даже схватился за них, чтобы убедиться, что они еще есть. Я открыл окно и высунулся наружу, чтобы лучше видеть, но ничего не смог увидеть, потому что мне сразу намочило глаза.
Тогда я пошел и разбудил кота. То есть я пошел будить кота, но кот не проснулся, он никогда не просыпается без крайней нужды, потому что он негодяй со всеми плохими качествами. Мне все-таки очень тяжело дается его воспитание, и иногда он меня прямо-таки доводит. Мой ужасный поступок в среду я совершил именно из-за кота, который с утра прямо-таки довел меня своими плохими качествами, но я знаю, что все равно это моя ответственность, и я не должен винить кота, потому что кот тоже моя ответственность. Лень и безразличие – два очень плохих качества моего кота, а когда он спит, ему, во-первых, лень просыпаться, а во-вторых, у него безразличие к тому, кто его будит, – то есть ко мне. Я слишком нервничал, чтобы будить кота как следует, – то есть заставить его проснуться, а потом объяснить ему, что он плохо себя ведет, когда проявляет ко мне безразличие. Я знаю, что на того, кого воспитываешь, бесполезно кричать, ему надо объяснять, в чем он виноват. Я очень нетерпеливый, это мое очень плохое качество. А в этот раз мне было еще и очень страшно. Поэтому я просто отнес спящего кота к окну и сложил на подоконник, чтобы на него из открытого окна лилась вода и он скорее проснулся. Кот проснулся и сразу стал невменяемым. Он вообще невменяемый, но тут мне пришлось держать его двумя руками, а он норовил вцепиться когтями мне в живот, хотя я вежливо попросил его заранее на меня не обижаться. Мне было нечего привязать к коту, так что я привязал к нему посередине одну штанину от моих запасных пижамных штанов, а другую штанину крепко зажал в кулаке. Я решил, что спущу кота за окно, и если вся земля покрыта водой, то он поплывет, а если не покрыта, то побежит.
