Лёня пожал плечами. Не стал возражать: между выхаживанием родившегося раньше срока семимесячного ребенка и двадцатидвухнедельного, весом в полкилограмма, есть разница. Хотя с точки зрения ценности человеческой жизни и тот и другой, конечно, имеют право на жизнь. А кто им жизнь дарует – безусловные герои.
Заговорил Глеб:
– Вашего Савцова с его «интеллектуальным самоистреблением» следовало бы спросить: «А как ты предлагаешь нам размножаться?» Если что-то клеймишь, то предложи другой вариант. Не знаешь? Почитай антиутопии. Фантасты давно освоили тему будущих гипотетических обществ, в которых процветает селективное спаривание. Благодаря таким, как ты, Лёня, мы легко договоримся до социального дарвинизма, негативной евгеники и станем проповедовать прекращение воспроизводства людьми, имеющими наследственные дефекты. Станем чистой воды генетическими расистами.
Лёня втянул губы дудочкой, зашмыгал носом и спросил меня с упреком:
– В этом доме чаю дадут? – Повернувшись к гостям, добавил: – Венерка торт купила, я на него сел нечаянно, но на вкусовые качества это не повлияет, торт был в коробке. Пейте чай, а мне надо кое-что проверить.
И улизнул в свой кабинет. Беседа перестала его занимать, спор не обещал быть интересным, и даже собственная слава и авторитет его не волновали. Мог бы поведать, что как раз и занимается тем, что сражается с природой, – она ген калечит, а Лёня исправляет.
Сглаживать углы, пояснять гостям, что никакие мы не фашисты от науки, не изуверы, пришлось мне.
Данные демографических подсчетов тоже могут навести панику, однако никого не пугают. Есть объективные исследования и есть их интерпретации. Все, что говорил Лёня, – правда. (Про современные эволюционные процессы, а не про Савцова, которому я якобы строила глазки.) Генетическое вырождение в условиях ослабленного отбора – уже давно не теория, а многократно подтвержденная истина. Значительная часть научного сообщества предполагает, что мы – люди – не вымрем, но станем чахлыми и глупыми. Предполагать не значит утверждать. Другая часть сообщества легко нарисует вам иную картину. Опять-таки гипотетическую, но гораздо симпатичнее. Как пойдут исторические процессы, смешаются ли народы, никто не знает. Например, угроза жизнедеятельности на планете или бурное покорение космоса способны подхлестнуть естественный отбор и выдвинуть на первые роли людей смелых, отчаянных, физически крепких и интеллектуально незаурядных. Другой вариант: стараниями чикчирикнутых ученых вроде Лёни наука разовьется фантастически, мы сможем легко и просто исправлять капризы природы, как сейчас вырезаем воспалившиеся аппендикс или желчный пузырь. Никто не знает! Аппарата, позволяющего заглянуть в будущее, не существует.
Потом, уже в другом разговоре, когда мы с Марусей были одни, я, наверное, подлила масла в огонь ее страсти. Понятная женская слабость – оправдаться за грубое поведение мужа. Рассказала Марусе, что Лёня, бешеный гений, поставил перед собой немыслимую задачу: найти механизм, избавляющий человечество от всех возможных хворей – инфекций, возрастных патологий, случайных мутаций… Изящно и просто: занемог человек, мы ему укольчик в попу или капельницу в вену – назавтра чист, будто огурец, выращенный на биопонике, и резв, как кролик в период гормональной активности.
Лёня грызет скалу зубами, бьет по ней кайлом. То и дело отваливаются маленькие изумруды и большие, но не столь ценные куски породы. Лёне они не интересны. Хорошо, что есть коллеги-помощники Прокопенко и Смоляков, у которых в свою очередь эскорт аспирантов и младших научных сотрудников. Они защищают диссертации, пишут статьи. И Лёня, кстати, подредактировав статью, не гнушается тем, чтобы поставить под ней и свою фамилию. Без публикаций ты в научном мире никто, а самому ему писать недосуг.
Как специалист я не верю в решение этой задачи при современном уровне знаний. Как жена я готова его убить за одержимость и забвение интересов семьи. Как женщина я не устаю им восхищаться.
– Венера, ты говоришь не хуже Лёни, – улыбнулась Маруся, как бы давая понять, что Лёня прощен.
– С кем поведешься.
– Почему ты ушла от первого мужа?
Марусю, как всякую прочно замужнюю женщину, интересовали особы, менявшие спутников жизни.
– Почему ты уверена, что я ушла, а не он меня бросил?
– Почему-то уверена, – снова улыбнулась Маруся.
– Мой первый муж Руслан был необыкновенно красив.
– Но глуп?
– Вовсе не глуп. Добр, покладист, мил в общении – приятен во всех отношениях. Это как хороший изысканный парфюм, который приятно благоухает. Постоянно благоухает и благоухает, перестаешь замечать. Люди, работающие в розарии, перестают чувствовать аромат цветов. Но на вкус парфюм отвратен, а семейная жизнь – это постоянно всё на вкус.
– А как же Лёня?
– Он не парфюм, он – коньяк. Раз выпила, другой, третий, возникла прочная алкогольная зависимость.
Маруся рассмеялась и спросила:
– Лёня долго за тобой ухаживал? Не представляю его с цветами, поющего романсы под окнами.
Марусино любопытство вполне вписывалось в наш шутливый разговор. И его, любопытство, можно было списать на деликатность и вежливость: женщины любят рассказывать про своих избранников, предоставляю Венере такую возможность.
Я отделалась коротким пояснением, которое походило на анекдот, хотя было чистой позорной правдой:
– Лёня не ухаживал и пяти минут. После лекции по проблемам выявления механизмов регуляции и экспрессии генов он бросил мне мимоходом: «Подожди за углом». Вот и все. А вы с Глебом долго встречались? – перевела я разговор.
– У нас было так, как обычно происходит в жизни, а не как в романах или в кино. Там действие: герои бегают, остро страдают, что-то происходит. А у нас ничего не происходило. Мы вместе учились, на одном курсе, но на разных потоках. Встречались на лекциях, потом на лабораторках, на семинарах, бросали друг на друга взгляды, перебрасывались парой слов. Между этими встречами: непонятное томление, дурацкие мысли и мечты – и все очень муторно, долго, почти три года, бесперспективно, не мучительно – нет, а тягостно депрессивно. И Глеб, и я не отличаемся активностью полового поведения. Неизвестно, как сложилась бы жизнь, не встреться мы в одной компании, не наклюкайся основательно. Глеб поехал меня провожать, в подъезде принялись целоваться, и уже невозможно было оторваться друг от друга. Мы не могли существовать раздельно: если не находились вместе, то болтали по телефону. Глеб, конечно, не парфюм и не коньяк…
– А что? Шоколад, черная икра, шампанское, устрицы?..
Маруся улыбалась и качала головой.
– Надо пробовать на вкус, – напомнила я условия случайного шутливого теста. – А любые продукты приедаются. Несъедобные вещи, всякие там солнечный восход-закат, миллион долларов, симфонии Чайковского, в эксперименте не участвуют.
– Он – чистый родник!
Я подняла большой палец кверху, оценив ее находчивость, а про себя подумала: «Одной водицей сыта не будешь».
Маруся была подарком для нашей компании, для нашей окрепшей семейной дружбы. Начитанная, прекрасно образованная, работающая много и честно, Маруся не терпела бездумной праздности, выходных на диване. Она постоянно находила экскурсии, записала нас в группу любителей московской архитектуры, и раз в месяц мы оправлялись с гидом знакомиться с каким-нибудь зданием, мимо которого проходили десятки раз и не ведали об историях, которые помнят его стены.
Мы объездили Подмосковье и прилегающие области, осмотрели многие усадьбы, побывали в великолепных и в захолустных музеях. Некоторые обветшалые барские дома напоминали аристократов в лохмотьях, сохранивших благородную выправку и стать, другие «аристократы» опустились до бесстыдства. Это напоминало мне рассказы о русской послереволюционной эмиграции: одни дворянки шли в белошвейки и в прачки, другие – в проститутки. Подновленные и отреставрированные усадьбы радовали глаз, но редко в какой можно было почувствовать дух прошлого. Возможно, потому, что нам постоянно не везло с экскурсоводами. В Александровской слободе, в Ясной Поляне да и в других заповедниках милые женщины с печатью хронического утомления на лице водили нас по помещениям и тараторили с отсутствующим видом. Они нас, экскурсантов, не видели в упор, не воспринимали как личностей. Неприятно чувствовать себя стадом, которому командуют: «А теперь перейдем в следующий зал. Не заходите, пожалуйста, за красный канат». Комнаты, перегороженные канатами или попросту закрытые, были во всех музеях. Почему-то они напоминали помещения для избранных, вроде вип-залов в аэропортах. Будь мы особыми гостями, прибывшими «по звонку», и канаты бы сняли, и комнаты открыли, и рассказали бы интересно, с деталями, а не сухо и сжато, как в путеводителе.
Зато смотрительницы – чистенькие аккуратные старушки, сидевшие на стульях в залах, – все без исключения были замечательными. Если позволялось ходить по музею не в группе, без сопровождения гида, то мы этим пользовались. Смотрительницы могли не хуже ответить на вопросы и рассказать историю экспонатов доброжелательно и с чувством.
