Правда, бояться «всего» – значит, ничего не бояться. Не так ли, ссылаясь на древних, говаривала Анюта?
А ещё она ссылалась на весёлую народную мудрость: кто чего боится, то с ним и случится.
Чего же тогда он боялся?
Чего?
«Нас всех подстерегает случай…» – блоковская строка услужливо выплыла из запасников памяти и – всё, занозой в мозгу застряла.
Но если нельзя бояться ни «всего», ни «чего-то» конкретного, то не глупо ли бояться случайностей, заметных и незаметных? Из случайностей ведь и соткана жизнь, вся-вся, мистическая и материальная, нежная и грубая, обнимающая и терзающая нас жизнь, и, кстати, все её заведённые исстари и потому внушающие доверие самоповторы, все её кажущиеся закономерности есть не что иное, как до бытийной непреложности сгустившиеся случайности; в конце концов, я, ты, он, все мы – плоды случайностей, если угодно, плоды недоразумений; чего же тогда бояться? Соблюдения железнодорожного расписания или опоздания поездов? Закрытой или раскрытой наугад книги? Письма ли, песни, усмехнувшейся или всплакнувшей в радиоэфире, дождя, солнца, встречи на улице, женской улыбки, взгляда?
Или есть случай и – Случай?
Случай с большой буквы, Случай, провиденциальный по происхождению своему, порождает причину, а уж затем – пучок мелких случайностей; это, если угодно, обусловленные всевластной причиной следствия, множество сиюминутных последствий.
Случай с большой буквы – Случай как шаловливая ли, карающая рука Бога или хотя бы, не в словах дело, рука судьбы? – бросает кости, и выпадает причина, а уж затем причина сама порождает нечто дробно-случайное, вроде бы беспричинное; да ещё все индивидуально помеченные случаи каким-то образом интегрирует в силовой узор время, уподобляя судьбы всех нас, случайных и таких разных, металлическим опилкам в магнитном поле.
«Нас всех подстерегает…» – а вот следующая строка вылетела из головы, хотя прежде память не подводила.
Вездесущий – неустранимый и непобедимый – Случай.
Бывает ли случай счастливым? Бывает, бывает, только сейчас радостно-везучий случай такой в расклады помрачённого сознания не входил. А вот коварный и… непреднамеренно равнодушный Случай как исток случайностей…
Случай как безликое орудие рока, поджидавший где-то там, впереди, собственно, и внушал Германтову суеверный страх?
Случай-навигатор, разрывающий и перенаправляющий цепочки событий; случай-помеха, случай-стимул… что ждёт его? Случай сам по себе или последующий разгул случайностей – то лавинообразных, то рассредоточенных, их подвижная неумолимая совокупность-соподчинённость, но не тех сиюминутных случайностей, из коих соткана нейтральная материя дней, а тех, что врываются в накатанную повседневность, ломают заведённые порядки, понуждают спотыкаться на ровном месте?
И снова: Случай как причина, как исток слитно-неупорядоченной череды случайностей-следствий, так вот, Случай и случайности – не противоречат самому чувству пути? Ну да, путь ведь редко бывает прямым и ровным.
Или – всё же! – противоречат, ибо случайности всегда наготове задуманное индивидом порушить, а избранный им путь пресечь?
Тревога разливалась по спальне…
Падение пресловутого кирпича на голову можно квалифицировать как частный – примитивный, глупый или – часто говорят – слепой случай. Зато густая сеть случайностей, не отличающих добра от зла, чуждых нашим идеалам и вымечтанным гармониям, но синхронизирующих в конце концов появление тайно приговорённой головы в нужном месте и падение на неё кирпича, продукт дьявольски-умной дальновидной расчётливости, всеохватная и скрытно-анонимная, будто бы фиктивная сеть эта, ни начал, ни завершений не знающая, сотканная будто бы в параллельном мире, однако опутывающая всех нас, счастливых и несчастных, от рождений до смерти, если бы удалось её демаскировать, а потенциальные её воздействия адресно смоделировать и конкретизировать, предъявила бы каждому из нас убийственно-живучую, динамичную, вроде бы непреднамеренно узорчатую, хотя по сути своей строго узаконенную свыше, скоординированную с циферблатом индивидуальной судьбы пространственно-временную карту-предвестие неизменно рискованных межчеловеческих отношений-взаимодействий; более того, если верить хиромантам, разгадывающим ребусы жизни по сплетениям линий, адресные карты-предвестия, шифруясь, отпечатываются у нас на ладонях…
Так-так, у Наполеона Бонапарта в канун Бородинского сражения разболелись зубы… Всё привычно: волевой взгляд непобедимого полководца из-под зелёной треуголки, брюшко, белые лосины, короткие лакированные сапожки, однако порядки французских войск дрогнули, и – после огненной сечи – восклицательный знак! – Лермонтов написал героическое «Бородино»…
Но это лишь малая доля хрестоматийных фактов, вычлененных из бескрайней густой сети событийных случайностей-закономерностей. Вычлененных из реальности коллективными творцами исторической мифологии, так сказать, задним числом, постфактум. А можно ли предвидеть…
Сейчас, когда повис на волоске мир и того, что с нами всеми, суетливо-доверчивыми землянами, будет завтра, никто из самых болтливых авгуров глобализации не знает, науку, исследующую природу случая и – шире, природу случайностей, – наспех пришлось выдумывать.
Тем более что поисковый зуд измучил самих учёных; пусть почешутся, поищут-потешатся.
Случилась, к примеру, небесная катастрофа, столкнулись два облака, две аморфно-неповоротливые кучи ваты, разрываемые на клочья ветром… Игра случая, стихия случая? Белая клубящаяся диффузия на синем бездонном фоне. И можно ли понять и точно описать итог наглядного аморфного столкновения? Да и какой момент посчитать итогом, когда картина небесного боя динамична и ежесекундно меняется? Случай на случае и случаем погоняет, а профессора кислых щей не дремлют; Германтов раздражался и… побаивался подлинную причину своего раздражения объяснить себе и назвать, не иначе как интуитивно желал переложить вину за смутные свои страхи и предчувствия на туманности новейшей науки, в которой он сам ни черта не смыслил.
Как понять назначение зыбучей по основаниям, но самонадеянно серьёзной в обширных притязаниях-претензиях и обещаниях своих синергетики? Как овладение всеобщим шифром для прочтений – по выбору ли, предварительному заказу – любой из сокровенно-индивидуальных карт-предвестий? Как поиск управляющего ключа сразу ко всей мистически-скрытной, но опутывающей нас сети случайностей, потенциальных и проявившихся, или всего-то выделение и маркирование локальных точек, в которых вдруг пересекаются векторы случайностей – подчас многих, бессчётных случайностей, – пересекаются, меняя в этих точках свойства и устремления событий? И можно ли хотя бы составы-качества таких, выделенных из вездесущей сети устремлений Случая, выразить в любых условных единицах количественно, чтобы затем, оперируя числами-весомостями, прогнозировать качественные событийные изменения? А если и можно, удастся ли пойти дальше фиксаций самих пересечений, сложений попутных и вычитаний встречных сил-скоростей, перемножений их и делений? Не ахти какая сложная арифметика. В собирательном же итоге чудодейственного синергетического эффекта – средняя температура по больнице? Или и вовсе – ноль? В моменты иллюзорной оцепенелости сети аннулируются, сбрасываясь со счетов небесной канцелярии, и все прежние, потенциальные силы-скорости – так же, как в электросети сбрасывается напряжение? Ох, не его ума дело! Сколько, однако, ни гонись с компьютеризованным копьём за ускользающей субстанцией Случая, добычей охотника-копьеносца станет лишь очередной локальный самообман; множество подстерегающих нас случайностей никуда не исчезнет, а их стимулы и подвижные мишени, то бишь потенциальные жертвы случая, так и пребудут до поры до времени – или навечно? – непроявленными, неназванными.
Из пустого, – в порожнее?
Ну да, ну да – ехидно улыбаясь, хотя никто не мог бы увидеть его улыбки, – нашёл укоряющую его самого, да и всех абстрактных недотёп-дознавателей, зацепку: не случившееся – тоже случайность? А если так – можно ли распознавать-исследовать не случившееся?
Вороний грай – сравним хоть с чем-нибудь этот стайный, плывучий, зудяще-дрожащий крик? Вспомнилось не такое густое, не такое близкое, как сейчас, не подплывающее вплотную к оконному стеклу, а далёкое и приглушённое, но тоже зудяще-дрожащее и тревожное, сплошное какое-то, как музыка всего неба, звучание гигантской – миллионы подвижных точечек, собранных в подвижное пятно, на розоватом фоне – стаи скворцов над вечеревшим Римом…
Но теперь-то вороны, как казалось ему, в один голос для него одного кричали – докричаться хотели?
