Рылеев снова посмотрел на Федотову, а она чуть заметно повела плечом, будто говоря – «Ну что ты пристал к бабе. Я сама только в позапрошлом году перестала. Сословная привычка».
– Ну, хорошо, а что еще? – настаивал Рылеев. – Ну, например…
– Ну, короче, да, то есть нет, я не могу отсюда уехать. Это часть договора, – объяснила Амелита.
– Какого договора?
– С моим мужем. Боже мой, там написано, что он меня будет содержать и все такое, но только если я живу семь лет в одном и том же месте. Если я перееду в другую квартиру, или даже просто буду отсутствовать в городе дольше, чем три недели, я лишусь всех привилегий, типа, навсегда. Короче, он сволочь, конечно же, но в чем-то он по-своему прав. Мне так адвокат объяснил. Блядь…
Федотова сделала предупредительный жест. Амелита посмотрела на нее удивленно. Федотова показала на мальчика, но Амелита все равно не поняла.
– Не при ребенке, – сказала Федотова.
Мальчик, глядя в экран, согласился с Федотовой:
– Ага. Совсем охуела мамаша. Какой пример подаешь ребенку!
Рылеев настаивал:
– Подождите. Квартира – на его имя?
– Нет, – сказала Амелита. – На мое. Единственное в мире, что мне принадлежит. Мое имя. Знаю, звучит глупо. Короче, посмотришь на меня – не скажешь. Я, по моему статусу, должна буквально купаться в деньгах. Короче, смотрят на меня люди и думают – телка примелькалась, во всех театрах поет, в Милане, в Вене, в Лондоне. И в рекламе снимается. Да? Так думают. Боже, вы себе не представляете, через что мне нужно было пройти, чтобы достичь сегодняшнего положения.
Телефон в кармане у Федотовой мелодично звякнул.
– Але? – сказала Федотова. – Сейчас не время. … Я серьезно … Хорошо. – Прикрывая микрофон рукой, сообщила: – Прошу прощения, это моя тетя. Я сейчас вернусь.
Федотова заперла дверь в ванную, прислонилась к стене, вдохнула глубоко, прикрыла глаза. И сказала в телефон:
– Слушаю.
Голос Куратора констатировал:
– Ты нарушила правила.
– Я-то как раз ничего не нарушала, – возразила Федотова.
– Не спорь. Нарушила. И последствия грядут.
– Мне обещали, что ему никто не причинит вреда.
– А никто и не собирался.
– С того места, где я стояла, это выглядело несколько по-другому.
– Тебя предупреждали, Федотова. Всякое действие вызывает противодействие. Законы Ньютона не спят.
– Запрещаю причинять ему вред. Але? Слышите?…
– Возьми себя в руки, Федотова.
– Так, вот что. У каждого свое задание, и уговору следовать должны все, не только я. Я не желаю быть пешкой ни в чьей игре. И позвольте мне всех предупредить, что я не хуже других умею превращать жизнь тех, кто ставит мне палки в колеса, в сущий ад. Але? Але? … Еб твою мать.
Связь отключилась.
Федотова осела на пол, закрыла глаза, и прижалась к стене затылком.
Глава одиннадцатая. Зураб Кипиани
Зураб Кипиани, степенный в манерах, пропорционально сложенный, импозантный мужчина лет двадцати семи или двадцати восьми, с достоинством брился перед зеркалом, заодно сдержанно любуясь натренированным своим телом с широкими плечами и узкими бедрами, обмотанными полотенцем. Дверь ванной комнаты стояла приоткрытая.
Из спальни раздался голос Евлалии:
– Зураб! Они говорят, что ты должен присутствовать на собрании жильцов. Мне пойти с тобой?
Зураб положил бритву на край раковины, открыл дверь и сказал спокойным голосом:
– Конечно, дорогая. Пожалуйста не кричи. Ты знаешь, я не люблю.
– Извини. Хорошо. Больше не буду.
Зураб снова взялся за бритву.
Через полчаса он в официальном костюме стоял в гостиной перед женой – красивой молодой женщиной со славянскими чертами лица, в фиолетовом брючном костюме и босоножках (по причине лета) под цвет костюму.
Евлалия сказала застенчиво:
– Прости меня. Дурацкая привычка – кричать через всю комнату.
– Ничего. Но впредь все-таки следи за собой.
– Хорошо.
Атлетический дворецкий подбежал с чашкой в руке.
– Ваш эспрессо, господин Кипиани.
– Благодарю.
Кипиани отпил эспрессо, глядя поверх головы жены. Дворецкий вежливо отошел в сторону. Евлалия извиняющимся тоном сказала:
– Ничего, что я этот костюм надела? Искала подходящее платье, но у меня все больше вечерние. Да и икры толстоваты.
Кипиани ответил не улыбаясь:
– Не волнуйся. – Он еще раз отпил кофе. – На какое время назначено собрание?
– Э … сейчас, сейчас…
Она открыла сумочку. Властным тоном Кипиани произнес:
– Любимая.
– Да?
– Часы у меня у самого есть. Просто назови время.
– … На десять часов?
– Десять, – произнес задумчиво Кипиани. – Десять утра, воскресенье. Эти люди не ходят в церковь. – Он отпил кофе. – Весьма прогрессивно с их стороны.
– Одна пара, кажется, евреи? – сказала Евлалия робко.
– У евреев тоже есть храмы. Боюсь, что данная еврейская семья – еврейская только по названию, и еврейские ангелы в данный момент безутешно плачут.
Он кивнул дворецкому. Тот подошел и взял у хозяина чашку.
– Ну, что ж, пойдем? – предложил Зураб. – А то мы здесь уже четыре месяца живем, и никого не знаем, кроме хача, который покупку оформлял, да банкира этого хмурого. Как-то не по-соседски это.
Он подал руку Евлалии. Два мощных телохранителя расступились, давая шефу с женой пройти к двери. Первый сказал:
– Желаю приятно провести время на собрании, шеф.
– Да, шеф, – подтвердил второй.
Зураб остановился на мгновение, задумался. Сказал, обращаясь ко всем —
– Такая безобидная старая карга была, да? Чего это ее замочили? Странно.
Второй телохранитель согласился:
– Да, шеф. Ворчлива бывала, и не очень вежливая, но вполне безобидная старушенция.
Зураб строго на него посмотрел и заметил:
– Не думаю, что ты будешь очень вежлив, когда доживешь до ее возраста, друг мой. Ты не из моих людей? Ты из агентства?
– Да, господин Кипиани.
Первый охранник что-то сообразил, посмотрел по сторонам, кинулся вперед и распахнул перед четой Кипиани дверь.
Глава двенадцатая. Конференция
По задумке проектировщиков в обязанности конференц-зала Прозрачности входило поражать воображение. Огромный полированный стол в середине. «Молочница», кисти Йоганнеса Вермера, на стене.
Я. Вермеер. Молочница
Мраморный функционирующий фонтан у стены – уменьшенная, и почти точная, копия фонтана Треви в Риме.
Высокий потолок с изображением звездного неба – пультом дистанционного управления всякий мог задвинуть шторы и включить подсветку, и тогда звезды и планеты загорались на потолке, и двигались в соответствии с временем суток и временем года; планеты – во много раз увеличенные, для пущего эффекту, так, что видны, например, кольца Сатурна и каналы на Марсе. Пульт, правда, потеряли при въезде, а новый никто не заказывал, не возникала надобность: Цицерон был единственный обитатель, пользовавшийся время от времени конференц-залом, принимавший там клиентов (втирая им очки, говоря, что в «офисе» в данный момент лопнула труба или сгорела проводка, а на самом деле желая произвести впечатление – вот, мол, в каком доме я живу), и ему не нужны были звезды над головой, которые по его мнению только отвлекали бы олигархов от того, что он им внушал – достаточно размеров зала и работающего фонтана. Вермера, правда, приходилось завешивать – чтобы клиенты не подумали ненароком, что это репродукция. Не будешь же всякому клиенту с места в карьер объяснять, что, вот, мол, это оригинал, купили по случаю. Увеличительное стекло не давать ли в руки, чтобы подпись поизучал, сертификат не показывать ли? Подумают, что дешевый хвастун, нувориш. А он, Цицерон, вовсе не хвастун, и не дешевый. Он очень дорогой и знаменитый черножопый адвокат, не проигравший за десять лет ни одного дела.
Стоя у длинного окна, Рылеев и Федотова наблюдали, как Цицерон, Мими, Вадик, Светлана, Амелита и смуглый мальчик рассаживаются вокруг стола. Мими жевала резинку и посылала сообщения. Мальчик полностью поглощен был компьютерной игрой.
Дверь открылась, и вошли Кипиани, Зураб и Евлалия. Все кроме Мими и мальчика повернулись к ним. Зураб с легкой дружественной иронией произнес:
– Нет, пожалуйста, не нужно вставать.
Галантный, он отодвинул стул для Евлалии и подождал, пока она усядется. Она любезно ему кивнула, и он сел рядом с нею.
– Насколько я понял, – сказал великолепный Зураб Кипиани, – инцидент, имевший место сегодня утром … вызвал некоторое волнение … и оставил неприятные чувства. Моя супруга и я не были близко знакомы с бедной госпожой Дашковой, поскольку живем мы здесь лишь несколько месяцев, да и вообще мы люди, к публичности не склонные – это такой тип темперамента, не хорошо и не плохо, а просто так есть. Приношу от нас обоих соболезнования тем, кто дружил с погибшей. Мне сказали, что она была в некотором роде очень хороший человек. А что же у нас на повестке?
