Увидел его возле раскрытого киоска с газетами и журналами. Вместе с другим лётчиком. Плотным, невысокого роста. Выбирали газеты. Длинный, посмеиваясь, похлопывал плотного по плечу. Корешил. Взяли газеты и… дальше пошли. К выходу из аэровокзала!
Луньков догнал. Шёл сзади. Как-то глупо в ногу с ними. Мучительно зачем-то пытался определить – кто старше из них? По званию? У плотного полоски на погонах шире как-то были. Луньков стал трогать его за рукав:
– Товарищ, товарищ!..
Плотный остановился. Оборотился к Лунькову. И мгновенно чем-то сроднился с Кошелевыми…
…Глаза, глаза у них одинаковые, Люба, глаза, нагло заголённые, в рыжих веках… Так один же монетный двор, Люба! Одной чеканки медяшки!..
– Товарищ, простите, товарищ. Вы ведь начальник вот этого… товарища? То есть я хотел сказать – вот его? Так ведь? Верно я сказал?
– Ну, допустим. Дальше что?
– Сейчас, вот только несколько минут назад, он… вот он… вон там, наверху, на втором этаже… Он избил, он чуть не убил человека! Вот только что… Сейчас!
Начальник быстро глянул на кореша. «Кореш» нахмурился:
– Да не видишь – бич. Пьяный… Иди проспись, огрызок!
И они пошли дальше.
– Нет, постой, гад! Постой, не уйдёшь! – Луньков начал хвататься за длинного, бессвязно выкрикивать: – Товарищи, товарищи! Сюда! Сюда!
Сразу придвинулся один гражданин. Ещё несколько зевак. И в очереди все повернулись…
– Ну ладно, – буркнул плотный. – Не ори. Пойдём. Разберёмся…
Все двинулись наверх.
* * *
При виде, казалось, отовсюду нахлынувших людей, во главе с безумным Луньковым, солдатик-якут испуганно остановился на середине буфета, зачем-то поставил на пол чемоданчик. Снял фуражку… Мял её, опустив лунообразную стриженую голову. Начал отворачиваться, всхлипывать. Как прощения у людей просил, каялся. Раздутую верхнюю губу его трясло, скашивало набок…
– Вот… вот этого паренька… – глотал слова Луньков. – Из-за стакана кофе… нечаянно пролитого им… Нечаянно!.. – Луньков с ненавистью глянул на длинного в лётном: – Вот этот… л-лётчик… вот он!
– Ну, ты-ы! – выдвинулся длинный.
– Погоди, – остановил его начальник. К Лунькову повернулся. Сытый. Насмешливый: – А кто видел это? – И с ухмылками вёл взгляд по лицам людей. И люди почему-то опускали, уводили глаза. Прятали. – Так кто?
– Да все видели, – с улыбкой изумился Луньков. – Вот видели. Вон там сидят, видели. Вон, буфетчица…
Плотный подошёл к буфету.
– Вы видели… что-нибудь? – с нажимом и вежливо спросил у буфетчицы.
И та от пронзающей этой вежливости, экипированной к тому же в аэрофлотскую форму, смутилась и поспешно забормотала:
– Ничего я не видела! Повздорили тут, но там и не лётчик был, ничего я не видела!
У неё вдруг сам собой зашипел, закашлял кофейный агрегат, она начала приседать, выключать там что-то, подтирать. Прикрывалась им, пряталась.
Начальник повернулся к Лунькову: вопрос исчерпан, уважаемый!
У Лунькова сжались глаза: да это же заговор…
Бросился к рядам кресел. К сидящим там пассажирам:
– Товарищи, товарищи! Да они же заодно! Вы же видели! Ведь из-за меня, из-за меня всё!.. Он хотел мне! Курицу! Понимаете?.. А этот гад его… Ну ладно я, я пропал, погиб, ладно… Но вы же люди. Разве можно это оставить? Он же фашист! Он чуть не убил! Человека!.. Люди! Помогите!
Тут начали восставать два героя Шипки, затоптались даже, поспешно расправляя усы, но сразу были сдёрнуты на место сопровождающей. Резко заплакал грудной ребёнок. Напуганный выкриками Лунькова. Мать заторкала его в руках. Взглядывала зло на Лунькова: разорался тут…
И всё? Весь ответ? Людей?.. Луньков растерялся.
– Я… Я видела! – вдруг послышалось от буфета.
Всё повернулись к девице. В очках которая. С яхтами на ушах. В гольфиках, в штанишках. В косоплечем пиджаке.
– Я видела. Он сначала ударил… в лицо. Потом на полу… ногами…
Луньков подбежал к ней. Затряс ей руки:
– Вот хорошо! Правильно всё! Сартр – гуманист! Великий гуманист! Можно сидеть в кассе, зато читать Сартра! – Он смеялся, подмигивал девице: – Они считают меня сумасшедшим. Они поднимают громадины в небо, а на земле пинают людей. Они всё могут… Но нет, не выйдет. Не пройдёт у них. На сей раз не пройдёт.
Повернулся. Отчаянно, радостно разглядывал обоих:
– Что? Может и меня… того… в морду? На глазах у всех? Его избили – чего теперь стесняться? А? Ха-ха-ха! Вас же лётчиками язык не поворачивается назвать… Длинный и плотный! Ха-ха-ха!
– Заткнись ты! – прошипел плотный. Зло озирался по ногам людей. Приказал: – В отряд! Там разберёмся!
И пошёл, окружённый зеваками. На плетущегося рядом солдата, на спотыкающуюся девицу внимания не обращал. Он даже забыл про своего штурмана, который дёргал его за руку, порывался что-то шепнуть. Ему был важен этот. Зачуханный интеллигентишка в шляпчонке. Которого не остановить. Здесь, на людях. Который уже забежал вперёд и выкрикивает по-прежнему, сволочь, что он «не сумасшедший» и что «у них не пройдёт»…
* * *
Когда прошли по всему первому этажу – зеваки куда-то пропали. Растворились. Как и не было их вовсе… Луньков кинулся к двери с табличкой «милиция» – плотный ухватил, отдёрнул от двери:
– В отряд, я тебе сказал! – Толкнул вперёд. И они начали зачем-то впадать в полутёмный уже ресторан – Луньков, за ним эти двое, потом солдат и девица. Луньков в недоумении оборачивался. «Дальше! Дальше! – махал ему плотный.
В полутьме две уборщицы с тряпками распрямились в испуге. Из угла кто-то крикнул: «Куда?! Всё закрыто!..»
А они всё шли и шли, стремительно, не останавливаясь, какими-то бесконечными коридорами, коридорчиками, круто сворачивая и вновь идя прямо, мимо каких-то плоских кафельных комнат, где в пару и чаду сновали белые пятна поварих, мимо закутков с резкими вспышками света. И, оборачиваясь, Луньков так же вспышками запоминал, как сначала плотный на ходу повернул девицу и толкнул куда-то в боковой коридор, как он же потом, тоже на ходу, совал солдатику что-то, и тот вдруг остался далеко позади, растерянный, с чемоданчиком, с красной бумажкой в руке – точно брошенный на дороге… И с болью Луньков ощутил, что и солдат, и девица, и избиение в буфете, и всё последующее… всё это было и не было, всё это осталось там, на дороге, вместе с солдатом и девицей, и вернуться туда невозможно, и тащит его вперёд уже что-то другое, названия которому нет, но отступить от которого нельзя, невозможно, преступно. И всё это другое тащит он сам, Луньков, тащит вперёд, и от него ни за что не отступится. И спиной, холодея, Луньков чувствовал, как зло спотыкаются за ним эти двое, как жадно слушают они его выкрики, пытаясь понять, уловить для себя самое важное, главное, и уже готовят… уже приготовили ему свой ответ… Но Луньков, как заведённый, всё выкрикивал. Луньков всё «выступал». Луньков оборачивался к ним, продолжая «разоблачать»:
– А-а! Пареньку в зубы червонец, а девицу в шею! Чтоб до утра там ходила в коридорах! Ай да ловко! Ну, ловкачи-и! Вчера бы вы и меня купили! С потрохами купили! За трёшку, за пятак! Да сегодня я другой. С сегодняшнего дня другой! Понимаете ли вы это, подонки! Ведь полтора часа, только полтора часа – и я уже не Заварзин! Нет такого Заварзина! Никогда не было! Останется только вот эта липа! Вот эта грязная замызганная книжонка, которая именуется «заварзиным»! Которую я рву! Рву! Вот так! На ваших глазах! Нате! Ловите! Изучайте! Ха-ха-ха! Понимаете ли вы это? Вы, хозяева жизни! Только полтора часа! И у меня тоже будут тёплые дожди. У нас с Любой будут тёплые дожди. А вы – ответите… Не-ет, спускать вам нельзя. Больше нельзя. Слишком многое вы захапали. Жрёте, давитесь, а всё нажраться не можете… Не-ет, нельзя-а. Ни за что нельзя… Сейчас дойдём, сейчас, и вы ответите…
Луньков выпал из торца здания в темноту, в дождь.
– Так где же ваш отряд липовый? – повернулся к двоим. – А?..
– Вон… там… – Плотный махнул рукой в сторону далеко мерцающей диспетчерской вышки.
– Это «отряд»? Да это же каракатица иноземная! Братцы! Только что прилетела! За двумя своими мутантами! Скорей!
Опять быстро шли. Шли по кипящему в дожде бетону, подпираемые в спины прожекторами от аэропорта.
…Люба, никакого отряда не будет. Они не знают, что со мной делать. Они будут предлагать деньги. Потом будут бить. Но я не отстану от них. Ни за что не отстану. Ползком поползу, но им не отвязаться от меня. Нет!..
– Слышите, вы! Ведите меня хоть куда: в отряды ваши, в диспетчерские вышки, но вам не избавиться от меня. Ни за что не избавиться! Не пройдёт у вас! Слышите?!
– Давай, давай! Шагай!
Наконец, как по команде, все трое стали. Луньков медленно повернулся… Освещённый – против двоих в белом дожде…
– Что-о – дальше некуда? А? Куда теперь? В какой отряд?..
