Он уже договорился с Солнцем о скором его восходе на небосклоне. А солнечный лучик, тоже очень юный, был нетерпелив, он всё время искал возможность оторваться от Солнца, взлететь повыше и хоть одним глазком увидеть милую снежинку, однажды беспечно пролетевшую близко от него, но оставшуюся недосягаемо далёкой. Порой снежинке казалось, что она чувствует взгляд лучика, устремлённый на неё. Но пока снежинка только встречала свет искусственный и ждала, когда сияние юного солнечного лучика озарит её настоящим, искренним светом. А девочка, полюбившая и снежинку, и лучик, зная, какая опасность их ожидает при встрече, делала им в окно предостерегающие знаки, которые они, увы, не понимали, да и не стремились понять, настолько было велико их взаимное влечение. Лучик мечтал, чтобы она стала ещё красивее в его блеске, а снежинка мечтала о его ласковом свете. И вот полярная ночь и полярный день встретились на линии горизонта; и снежинка и солнечный лучик устремились друг к другу, не желая даже знать, что ожидает их при встрече, для них теперь главное – быть вместе. Они очень радовались свиданию, и от этого засияли ещё ярче, чем обычно – он светился внутренним светом её мечты о нём, а она засверкала его сбывшейся мечтой о ней, они обнялись и, отдавая всю свою бесконечную нежность, закружились в танце вечной любви, превратившись в сияющую, прекрасную, чистую каплю росы.
– А вы что думаете о любви? – немного помолчав после притчи, спросила она.
– Я? Если говорить кратко, у меня есть формула любви.
– Интересно…
– Для меня, это когда любовь духовная соединяется с любовью физической, чувственной…
– Сексуальной, вы хотите сказать?
– Да, сексуальной. Эти две части любви, тесно переплетаясь, превращаются или просто равны священнодействию.
Неизвестно отчего, но меня вдруг охватил жар желания, желания обладать ею сию минуту.
«Когда достижение оргазма любимой важнее собственного сексуального удовлетворения», – досказал я свою формулу, но уже мысленно про себя. Почувствовал, что краснею. Эти ночные видения Зирин, эта вседозволенность распустили моё либидо. А между тем мысли, которые в отношении Зирин мне казались совершенно нормальными, но абсолютно не применимыми к Алкионе, продолжали вылезать из всех грешных углов моего сознания, и их невозможно было затолкать назад. Где её эрогенные зоны? Пожалуй, впервые я хотел любить её вот такую, в таком облике, я хотел немедленной физической близости. Чёрт, на меня магическим образом действовала её внутренняя красота, она проявлялась сквозь негатив физического уродства, горба, хромоты, маленькой, ещё несформировавшейся груди…
И вот я увидел своего счастливого соперника. Так я называл про себя наречённого Алкионы. О его существовании я узнал сначала от Зирин, которая на сеансах болтала без умолку. Холёный красавчик по имени Влад. Чёрные как смоль волосы, явно уложенные каким-то дорогим средством, нос прямой с красиво очерченными крыльями ноздрей, ломаным изгибом бровей. Но глаза…
Верно говорят: глаза – зеркало души. Это не глаза, а маленькие буравчики, обрамлённые густыми чёрными ресницами, перечёркивали всё положительное впечатление от его красивого узкого лица, атлетической фигуры и всего внешнего вида. Он не смотрел на собеседника, глазки бегали с предмета на предмет, ни на чём не задерживаясь, и если прекращали свою спринтерскую активность, то слегка прикрывались веками, что сбивало ещё больше с толку, так как напрашивался вопрос: а не спит ли их хозяин в этот момент. И если бы не реплики, время от времени вставляемые в разговор, то этот вопрос зависал бы в воздухе всякий раз, когда он напускал на себя это состояние, характеризующееся для меня как отсутствие полного присутствия.
– Я слышал, вы художник? Как и я. В какой манере пишете? Какими красками? Я ведь тоже художник, – помолчал. – Но себя ещё не нашёл. Хочется написать какой-нибудь красный или синий кружочек, как, например, Малевич квадратик, и войти в историю. Грешен. Хочу славы. Божественной славы.
Размышляя над ответом, я вспомнил свой разговор с Вениамином:
– Считаешь ли ты себя как журналист, писатель тщеславным человеком? Ты пишешь для людей. Музыкант сочиняет музыку для людей. Я пишу картины для людей. Уверен, как и я, ты не хочешь, чтобы твоё творение осталось незамеченным. Было сработано, как мы говорим, в стол. Я пишу тоже не для себя. Мне важно то впечатление, то состояние, которое испытает созерцатель, глядя на мою картину. Тебе важно вербальное воздействие. Мне – визуальное, ну а композитору – слуховое. Хочу ли я превосходства в своём роде деятельности над другими художниками? Да, хочу, более того, я к нему стремлюсь постоянно. Сейчас у меня есть шанс самовыражения, да, моё стремление к совершенству сродни тщеславию, если я хочу возвыситься в своём творчестве, если я хочу лестной оценки своей работы, значит, я и тщеславен. И это возводится в статус объективности, оно нормально и логически выверено.
Влад продолжал:
– Вы что-нибудь слышали про эвгемеризм? Замечательная теория, замечу я вам. «В соответствии с этой теорией боги и другие мифологические персонажи – это фантастические трансформации реальных личностей, а мифы – искажённые исторические повествования», – процитировал он определение эвгемеризма. Человек способен подняться до уровня бога. А, каково? Языческие боги – культурные герои, достигшие при жизни того, что дало им бессмертие в памяти потомков. Да, историк литературы Аничков полагает, что для древнерусского книжника языческие боги – лишь давние предки.
Искусство – это площадка для обожествления себя. Запечатления себя в истории как недосягаемой личности небожителя. Вы знаете, что на дверях собора в Костроме рядом с пророками и волхвами на дверях изображены Менандр и Платон. А почему? Да потому что они недосягаемы в своём деле. Я бы хотел прославиться, став великим художником, настолько великим, что получил бы подобное признание людей. Эвгемер, известный безбожник, говорил: «Когда жизнь людей была не устроена, то те, кто превосходил других силою и разумом, так что они принуждали всех повиноваться их приказаниям, стараясь достигнуть в отношении себя большего поклонения и почитания, сочинили, будто они владеют некоторой изобильной божественной силою», – ещё процитировал он. Более того, критики христианства, опираясь на эвгемерические методы, подводят доказательную базу для обожествления Иисуса Христа как исторической личности.
Я пытался уследить за его мыслью, но, признаюсь, мне это удавалось с большим трудом. Если он задавал мне какой-то вопрос, то, не дожидаясь ответа, сам отвечал на него и развивал дальше тему.
Я уже не пытался включиться в разговор. Было ясно: ему не интересно выслушивать мой ответ, и единственный его собеседник, несмотря на моё присутствие, это он сам. Я не возражал. Я только подумал о том, как они не похожи – Влад и Алкиона. Неужели она может любить его? А главное – я сомневался в его любви к ней. Значит, здесь есть определённая выгода, возможно, обоюдная выгода. А в это время Влад, оценив Марселя как собеседника, зашторившись от него рассуждениями, над которыми ему и не надо было задумываться, направил мысли в личностное плавание, далеко:
– Да что это я распалился так. Хочет во мне видеть Никос своего преемника – я сопротивляться не буду, но как же это противно, видеть рядом с собой эту уродливую хромоножку. Чувство брезгливости – оно вот уже где, – и он провёл себя по горлу – тактильный жест для выражения состояния, насколько ему это всё обрыдло. – Сколько ещё притворяться? Когда она уже разродится своим тайным секретным заклинанием, передаваемым от предков потомкам. А она, бесспорно, великий потомок, так считает Никос, это он знает наверняка. Но, однако, почему-то она не может сделать свой внешний вид хотя бы привлекательней. Прикидывается, что ничего не помнит. Я точно знаю, что истинно русские художники стали таковыми только благодаря этому заклинанию, и их картины несут в себе загадку восприятия. Эти художники велики благодаря тому, что они писали особыми красками, обладающими магическими свойствами воздействия на людей. Я хочу увековечить своё имя. Без этого уродца, что пророчат мне в жёны, мне этого не добиться – хоть пиши золотым сечением, изучай числа Фибоначчи. Непонятно, зачем они притащили очередного неудачника в свою священную обитель. После его приезда ещё и Зирин стала странно себя со мной вести. Уклоняется от встреч. А тут обнаружил у неё непонятную записку, текст похож на любовный заговор.
Весь этот спектакль одного актёра происходил передо мной: вот он теребит в руках какую-то бумажку с от руки написанным текстом, похожим на стихи, шевелит губами, читая её, фразы с упоминанием моего имени долетают до меня, что-то бормочет, будто меня здесь и нет вовсе. Некоторые слова были едва различимы, но какое презрение ко мне, как к пустому месту. Бумажку с текстом я потом нашёл случайно, поэтому текст знаю дословно.
