Шутить не хотелось, хотя Генка в тот день блистал остроумием. Он перестроил свою юмористическую волну, которая и так звучала всегда необычно, на загробный мир. Но как-то шуточки выходили пошлыми или грустными.
Марк с Тарановым шли рядом вдоль Монастырки в сторону метро «Площадь Александра Невского», и обсуждали увиденное. Свято-Троицкая Александро-Невская лавра оставила глубокое впечатление. Некрополь ее был самым привилегированным в столице российской империи, и фамилии усопших были на слуху: Александр Невский, Багратион, Батюшковы, Шереметьевы. Легкое соприкосновение к историческим именам и памяти предков добавило грусти в современную действительность.
Через квартал навстречу строю выпорхнула стайка юных девушек-студенток. Весенние милые лица, с сощуренными от солнца глазами, не сразу увидели строй курсантов, и подружки нечаянно (а, может, и нет?!) наткнулись на Слона, Дэна и Сэма. Высокие, но чуть заторможенные батарейные великаны остановились, пропуская девушек, а те, щебеча, и поминутно оглядываясь, побежали к троллейбусной остановке. В этой радостной девичьей группе выделилась одна. При столкновении она обронила книжку, и нагнулась ее поднять. Таранов первым встрепенулся, ловко протиснулся, быстро нагнулся рядом с Дэном, и протянул владелице толстую книгу, успев стряхнуть с нее дорожную пыль. Девушка присела потешным для конца двадцатого века реверансом, шепнула тихое «спасибо», и побежала догонять подружек.
Таранов почти вплотную увидел ее серые, чуть раскосые по-японски глаза, и застыл, как вкопанный. Марк его дергал за рукав, орал где-то рядом «замок», а Семен все смотрел вслед девушке за стеклом троллейбуса, свернувшего за угол. На задней площадке она махала рукой курсантам через забрызганное стекло. Или ему одному?
В какой-то момент оцепенение улетучилось, и Таранов встал в строй. Только все вокруг с этой минуты перестало для него существовать в привычном свете. Жизнь заиграла новыми беззаботными красками, небо виделось без облаков лазурно-синим, первые листья на деревьях щекотали взгляд нежной зеленью, чудесные люди улыбались, строгие командиры подобрели, друзья радовали.
Он поднял голову и увидел в небе маленькую юркую ласточку. «Странно, – мелькнула мысль, – как рано она прилетела! Может быть, это та красавица с книжкой превратилась в ласточку?! Я ее так буду звать…».
– Эй! Таран! Вернись на землю! – Марк продолжал дергать его за рукав кителя. – Что ты в небе увидел такого, что под ноги не смотришь? На тебя это не похоже. Не влюбился ли?
– Я?! Да ты что! Мы с любовью ходим по противоположным тротуарам Невского проспекта, – отшутился друг. А сам подумал: «Неужели? Неужели есть то самое чувство, о котором твердит вся мировая литература? И оно его сегодня накрыло? А что же с ним было до этой встречи? Вика, Галя, Наташа, а еще раньше Оля, Люда, Света…».
Он споткнулся довольно сильно на ровном месте, и только крепкие руки Генки его удержали от неловкого падения.
– Не гонись за девушкой, как за уходящим трамваем, – скоро придет следующий! – Бобрин шагал рядом. – А в военной форме лежбище на асфальте – неприятное зрелище. Оно, как бег полковника в мирное время вызывает недоумение, а в военное – панику.
Догонять девушку поздно, номер троллейбуса Марк и Генка не запомнили, ни имени ее, ни адреса Семен не знает, даже название книги Таранов не успел заметить. Что делать? Почему-то вспомнились строчки из песни «Буду я целовать песок, по которому ты ходила», но прильнуть к асфальту ему не захотелось. Таранов снял фуражку и несколько раз махнул головой, сбрасывая наваждение.
Милая воспоминаниям фигурка, точеные ножки в сапожках на небольшом каблучке, семенящие к остановке, раскосые серые глаза преследовали его день за днем. Он и прежде любил делать карандашные эскизы в конспектах лекций, или выводить шариковой ручкой наброски везде, где только можно. Рисовать картинки в боевые листки и в стенгазету считалось его персональной обязанностью. Как-никак, а год учебы в художественной школе что-то, да значит. Поэтому Таранов очень скоро сделал серию образов восточной девушки в небольшом блокноте, что хранил в полевой сумке, с которой ходил на учебные занятия. Одна из картинок удалась, по его мнению, больше всего, и он часто-часто рассматривал нарисованную красавицу с распущенными волосами и необычными восточными глазами, которая бежала среди белых берез.
Не к каждому приходит любовь, но и не всегда она остается на всю жизнь…
Глава VIII. Спор о времени и о себе
В противоречиях между тем, что хочется и как надо, как положено и что есть на самом деле, вышагивала курсантская жизнь. Она задавала каверзные вопросы и дарила свои неоднозначные ответы тем, кто рос в стенах училища, мужал, влюблялся, осваивал профессию офицера.
В первый понедельник июля, за месяц до очередного каникулярного отпуска в ЛВВПУ ПВО ждали делегацию африканских коммунистов. Из какой страны: Анголы, Египта, Эфиопии или Сомали, – приезжают чернокожие воины, никто не знал. Все курсы, независимо от хода сессии и подготовки к экзаменам, вывели на очередную уборку территории. В казармах, учебных аудиториях, в столовой драили до блеска то, что чистили еще вчера.
«Коммунистические субботники по понедельникам – наш вклад в мировое пролетарское движение», «Белые работают по черному, встречая братьев по оружию!» – это уже не заголовки боевых листков, а курсантские шутки по поводу внеплановых работ. Долго помнили курсанты реплику комдива, когда он увидел в этот день швабру, приставленную к портрету Дмитрия Менделеева, резко схватил ее с криком «Метле с учеными не место!», и переставил к бюсту Льва Толстого.
Таранов не хотел менять самоподготовку на ненавистное подметание дорожек в парке. Первая запись в его трудовой книжке до училища гласила «дворник». Он даже заработную плату получал за свою работу, работая с веником в руках. Но мести тротуары у санатория детей-инвалидов – это одно, а аллеи в училищном парке – совсем другое дело. Семен активнее, чем надо, доказывал Малешкину важность обучения в высшем учебном заведении без метлы, и распалился до того, что получил три наряда вне очереди за пререкания в строю.
В парке Таранов работал вместе с друзьями, которые утешали его, как могли.
– Твоя совесть безукоризненна, а Малешкин вспомнит однажды ночью случай с тобой и покраснеет от стыда… – Сержант Чаргейшвили был старшим в группе и спокойно организовывал труд подчиненных. Марк мел свою сторону дороги. Семен – свою. Остальные подкрашивали скамейки и стволы деревьев. Запах гашеной извести щекотал носы. Метла из ивовых прутьев мерно скребла асфальт, издавая монотонные звуки «хрррр-хррррр». Погода солнечная, березы в кудрях сережек, белые стволы деревьев выстроились, как на караул – прекрасное настроение лета у всех, кроме одного упрямого курсанта.
– Ничего он не вспомнит! – Таранов к этому времени немного остыл. По крайней мере, он понял бесперспективность своего желания остаться в классе, когда весь взвод бродит по территории, собирает сигаретные бычки, и метет парковые дорожки.
– Не ты это сказал. А Куприн Александр Иванович. – К Чарги, как все звали этого рыжего грузина, подошел Генка, прикурил папиросу, и его примеру последовали остальные, кто помнил девиз с первого года службы: «Курсант курит, служба прет».
– Ну и что, что не я? Куприн остался в прошлом веке. Сейчас другие люди и нравы.
– Люди не меняются. Меняется обстановка вокруг. – Марк всегда успевал подготовиться к семинарам быстрее друзей благодаря своей энциклопедической памяти. «Пролистал конспект, и трояк в кармане», – говорили про таких однокурсников Генка и Семен, которым времени на подготовку приходилось тратить намного больше, чем товарищу. Он встал на сторону Чарги. – Напрасно не веришь. Напрасно. Вспомнит!
– Во все времена были хорошие люди и плохие, жадные и щедрые, добрые и злые. – Чарги умел говорить сдержанно, и в его словах слышалась мудрость всего грузинского народа. Этому природному качеству товарища Таранов по-хорошему завидовал – у самого так не получалось.
– Библия тысячу лет назад прописала все человеческие грехи… Теоретически, ничего нового уже нет, – философски заявил Пучик, лег на молодую зеленую траву, положил руки под голову, и мечтательно уставился в небо, чуть прикрытое молодыми березовыми веточками.
Споры, разговоры, даже дискуссии на природе – милое времяпрепровождение курсантов. Порой в этих неожиданных стычках они находили ответы на волнующие вопросы, иногда получали новое знание, пробовали отстаивать свою позицию словом, а не должностью или званием. Они часто не понимали, что та школа жизни и воспитания, о которой им твердят со страниц «Красной звезды» и «Коммуниста Вооруженных Сил» здесь. И часто учит она не в лекционных аудиториях, а в юношеских словесных баталиях.
