Через месяц Жени не станет. Он разобьется на катере, три недели проведет в больнице в состоянии искусственного сна и умрет, когда все будут думать, что скоро его выпишут. Он был сложным человеком, а окружающие настолько привыкли к этому, что даже его смерть покажется им его очередной нелепой выходкой. Действительно, из всех нелепых выходок Жени эта выходка оказалось самой нелепой, последнее и бесплатное выступление шапито. Вера узнает о том, что он умер, лежа в моей постели. Примерит платье вдовы, на которое к тому моменту уже не могла претендовать ни по каким соображениям, однако примерит. Вновь станет жертвой и будет ругать Женину любовницу Ирочку за то, что та посмела на похоронах прикоснуться к покойному. Ирочка, почерпнувшая представление о трауре из голливудских фильмов, постарается на похоронах выглядеть хорошо. Таким образом, Ирочка и Вера будут притворяться вдовами, и у каждой найдется своя правда для лжи. Смерть Жени не перевернет ничью жизнь. Никто не останется потрясенным до глубины души, никто не скажет, с его смертью закончилось что-то или что-то началось. Меня поразит не сама его смерть, а разговоры. То, что я услышу лишь «с ним было тяжело». Возникнет впечатление, будто Женя воплощение зла, чудом попавшее в ряды ангелов, ангелы терпели его, терпели, а теперь только вздыхают, с ним было тяжело. Ведь сказать, что он был скотиной, никто из ангелов не может, не для того на ангелов учились. Но Женю не окружали ангелы. Наверное, с ним было тяжело, а кто спросил у него, было ли ему легко с ними.
Вера скоро забудет о его смерти. Посетует, я живу в квартире, где все сделано его руками, но ничто не цепляет. Да, не цепляет. Вера успела похоронить его еще тогда, когда он был жив, и Женя сознавал это. Хоть Вера считала, что он ее не понимает, она заблуждалась. Женя давно понял Веру, просто никак не мог поверить в то, что она не любила его. Думаю, это к лучшему. Никто и никогда не может поверить в то, что его не любили. Я мало знаю об их совместной жизни, и все же этих знаний вполне достаточно для того, чтобы сказать, я знаю больше, чем мне следовало бы знать.
Мне так хотелось, чтобы ты ушел. Казалось, ты здесь лишний. Мне было не передать тебе всю напрасность того кухонного выступления, всю бессмысленность нашего дележа. Теперь ты ни с чем, и я ни с чем. В нашем судорожном шапито мы единственные зрители собственного величия и ничтожества. Можно всю жизнь любить, а скажут, ты ненавидел. Всю жизнь строить, но скажут, ты разрушал. Всю жизнь карабкаться выше и выше, выползая из кожи, оставляя за собой кровавый след, так ползти к себе, а скажут, убийца. Вокруг белые перья, иногда ты, иногда я, люди без кожи, с нами тяжело, и если не получается стать хорошими, тогда уж ощипать ангелов. Неужели, неужели под этими перьями та же плоть и кровь, что у нас. Нет. Там слюда и ессентуки № 17. Эти ангелы не падают, им неоткуда, отсутствует система распознавания себя, вот и добиться их ангельской любви невозможно. Рассмотрев слюду под перьями, я, знаешь, решила считать их условно живыми, условно страдающими, условно порядочными, условно ангелами. А она любила тебя. Любила, это правда. Только, тоже условно. У каждой безупречности свой изъян, и никто не в состоянии это исправить.
Когда Настя ушла от меня третий раз, мой мир рухнул. Я подумала, может, она действительно меня не любит. Друзья возмущались, Рита, она точно тебя не любит, сколько можно уходить и возвращаться. Сложно сказать, что для моих друзей было печальнее, уход Насти, или ее возвращение. Мы, как и прежде, обсуждали ужасное неблагородство ее натуры, вопиющую меркантильность и отсутствие сердца. Да, именно отсутствие сердца. Мой мир рухнул. Еще я подумала, что если бы Настя не уходила, не влюблялась в каждого второго, наверное, мне пришлось бы худо. Мне пришлось бы придумать что-нибудь, чтобы она ушла, потому что наши с ней чувства в эти периоды были настоящими. Когда мы были вместе, то были только мной. Моим желанием поучать ее, моим решением прощать ее, моей необходимостью заботиться о ней. Ведь я старше, мне немного лучше знать, что делать, как быть. Когда Настя уходила, главным желанием было желание вернуть ее, да, и я могла разбиться, но не сделать этого, потому что больше она от меня не зависела. Не зависела от моей квартиры, от моих денег, от моего общества. У нее больше нет передо мной никаких обязательств. Такая бессердечная Настя. В ее отсутствии вещи приобретали другой смысл, подлинный, чего мне не хотелось видеть. Подайте Настю, верните. Настя уехала в Питер, и, насколько я понимала, лишь потому, что там нет меня. Уехала в пустоту, в неопределенность, в денежную нужду. Она уехала бы и дальше, только на это «дальше» тогда не хватило уже саму Настю. Она еще не знала, насколько можно быть далекими друг от друга лежа в одной постели.
Мой мир рухнул, а на дымящиеся руины вновь пришла Аня. Упс, кажется, я сделала это снова. Та же Аня. Та самая Аня. Вместе с астрологией, аурой и Пресняковым-младшим, под все эстрадные концерты пришла Аня. Когда я в припадке раскаянья сожалею о том, что семь лет назад меняла любовь на значимость, то вспоминаю Аню. Молочница, уходи. Казалось бы, как после этого можно иметь со мной дело. Иногда мне самой не хочется иметь дело с собой. Но Аня пришла на руины, ее никто об этом не просил, так кто же виноват в том, что мы ходим по кругу. Она не питала никаких иллюзий относительно моих чувств к ней. Нет, я хорошо к ней относилась раньше и теперь, когда она зачем-то пришла во второй раз, но, думаю, она пришла потому, что это было нужно ей. Просто пришла обменяться. При этом у Ани протекал роман с другой, тоже странный роман. А та, другая, жила с третьей. Третья думала, что роман у нее с другой, но никак не думала, что у другой роман с Аней. И уж меньше всего две равноудаленные думали о том, что Аня завела роман со мной. Когда вскрылось то, что Аня вновь пришла ко мне, в их треугольнике закипели страсти. Не могу сказать, что напрасно, страсти придали некоторую пикантность их отношениям. Правда, страсти до сих пор не наладили жизнь каждой из них, хотя с тех пор прошло несколько лет. Мои друзья рвали волосы на голове, пусть уж Настя, третий год вместе, а еще раз Аня, это катастрофа. Но я болела. Аня пришла медсестрой, няней и домработницей, мне всего-то и нужно было. Всего-то выжить.
Старшая подруга Ани по аурам и астрологии давала ей дельные советы, к которым Аня прислушивалась. Вечером у меня подскочило давление, Аня вызвала скорую и чтобы как-то отвлечь себя, я предложила ей позвонить старшей сестре по звездам, спросить, что со мной происходит. Аня позвонила, звездная сестра попросила передать трубку мне, и в ожидании скорой я описывала астрологическому справочнику свое состояние. Справочник сказала, не бойся, тебя вылечить просто. Как просто, спросила я у справочника, и тогда справочник ответила, вот сейчас немедля поставь себе клизму, но чтобы было шестнадцать литров, давление сразу упадет. Сколько-сколько литров, уточнила я. Шестнадцать, давление упадет. Справочник повесила трубку, а я нет. Аня поинтересовалась, какой совет дала мне справочник. Я говорю, нужно ставить клизму, шестнадцать литров, и давление упадет. Она с минуту смотрела на меня удивленно, считая сказанное мною моей же глупой шуткой. Нет, Аня, ты не понимаешь. Вот смотри, у меня глаза на лбу, у меня давление сто шестьдесят на сто десять, у меня лицо цвета стен в комнате, где не курят. У меня трясутся руки и ноги, я вообще не чувствую рук и ног, но знаю, что они трясутся. У меня, Аня, повышенное давление. У меня, возможно, гипертонический криз. У меня может наступить инсульт. Но кто-то хочет, чтобы именно в этом состоянии я поставила себе клизму, и именно на шестнадцать литров, ни миллилитром меньше, после чего давление сразу упадет. Да, Аня, давление сразу упадет, потому что я просто околею с этой клизмой в жопе. Аня еле сдерживала смех, но наивная вера в то, что ее подруга не ошибается, заставила спросить меня, Рита, а если тебе действительно нужно почистить кишечник. Зубной щеткой, в ярости закричала я, и мое лицо стало цвета разорвавшейся гранаты. А потом приехала скорая помощь. С тех пор меня донимает вопрос, нужно ли было влить все шестнадцать литров сразу или же порционно.
Мы с Аней занимались любовью. Она говорила, я люблю тебя. Я люблю тебя. Нет, это я люблю тебя. Нет, это я люблю тебя. Ты ничего не понимаешь. Произнося эти слова, мы навсегда любили друг друга, и навсегда уже не любили. Зачем мы говорили «я люблю тебя». Не просто так, словно репетируя, словно скоро премьера, у нас главные роли, так мы говорили. В каждой из нас жил страх первого опыта. Мне не хотелось еще раз обмануть ее надежды. Но у нее больше не было никаких надежд. Я ничего не говорила о звездах и православии. Но Ане было безразлично, говорю я что-нибудь или нет. Мне только во второй раз удалось увидеть ее, а не свое состояние. А она не могла смотреть на меня. Для меня вторая попытка войти в реку была первой, для нее последней. Мне не хотелось, чтобы она уходила. Я уставала от происходящего с Настей, и не была убеждена, что Настя вернется. Все это не касалось Ани. Она ушла так же, как пришла, не особо интересуясь моим мнением, и это правильно.
