Сказав так, Обезьяна присел на корточки и достал из шкафа аптечку. А Банько рассмеялся:
– Нам что же, тут, всю жизнь ждать, пока он раскается?
– Нет, – Обезьяна покачал головой. – Тебя не было сегодня днем. Ты не видел. Собери лучше ему пожрать и принеси в домик. А я пойду пока попробую починить ему нос.
На следующий день мы приступили к занятиям…
Я проснулся до рассвета, открыл глаза и довольно долго не мог понять, где нахожусь. Я лежал, не отрывая головы от подушек, смотрел на поблескивавшее нечто прямо у меня перед глазами и не мог понять, что это. Это нечто сделано было как будто из ртути, оно круглилось металлическими волдырями, и мне стало страшно, когда я подумал, что это, возможно, животное.
У вас бывают приступы панического страха? Это удивительное чувство. Человеку смертельно страшно, и одновременно человек понимает, что это всего лишь приступ панического страха – надо перетерпеть его, и страх пройдет.
Я сел на кровати и огляделся вокруг. На мгновение мне стало легче, когда я подумал, будто нахожусь в своем собственном кабинете в своем собственном доме. Я подумал, что вот встану сейчас, доковыляю до ореховой горки, выпью глоток виски, и страх пройдет окончательно. Я даже уже спустил ноги на пол, но тут только сообразил, что ореховой горки нету в том месте, где я ожидал ее увидеть.
Волна панического страха снова накрыла меня. Где я? Что со мной? И что это за животное, мерцающее металлическим блеском у моего изголовья?
Не знаю, спал я или бодрствовал. Этот панический страх живет в человеческом сознании где-то между сном и явью. Я встал, накинул халат и пошел путешествовать по дому, как люди путешествуют во снах, бог знает какими маршрутами и бог знает с какою целью.
Я вышел в коридор, и страх от этого усилился, потому что коридоры сами собою питают панический страх спящего: коридоры уходят в темноту, коридоры закручиваются лабиринтами… Хорошо еще, освещение в доме устроено было так, что лампочки включались автоматически, стоило только кому-то войти в зону их действия.
Зажегся свет. Я успокоился немного и сделал пару шагов к лестнице. Но лестницы в этом просоночном состоянии тоже устроены как-то так, что внушают страх. Не знаю, почему, но глаза лунатика видят лестницу выщербленной, проваливающейся, обрушающейся под ногами. И тем не менее, как человеку, боящемуся высоты, непременно хочется спрыгнуть со смотровой площадки какой-нибудь башни или колокольни, так и лунатику, панически боящемуся лестниц, непременно почему-то хочется по лестнице идти.
Я направился вниз по ступеням, и при каждом шаге мне казалось, будто я наступаю в пустоту. Ступени как будто бы таяли под моими ногами, на месте ступеней проглядывали головокружительные бездны, но я хватался за перила и заставлял себя думать: «Шагай, Ленечка, это всего лишь сон, надо перетерпеть, сейчас ты спустишься по лестнице, выйдешь куда-нибудь в комнату и… и все пройдет».
Но ничего не проходило. В какой-то момент мне стало казаться даже, будто бы я не спускаюсь по лестнице, а поднимаюсь. Я продолжал шагать, но я не понимал, вверх ли я шагаю или вниз. Трудно объяснить это, но я не понимал даже, вперед ли я иду или назад.
На мое счастье, кожаный шлепанец соскочил у меня с ноги, я поскользнулся, упал на задницу, пару ступенек проехался на заднице вниз по лестнице и оттого окончательно проснулся.
Уцепившись рукой за перила, я попытался было встать, но голова очень кружилась, и я снова сел на ступеньки, постепенно приходя в себя и постепенно соображая, где я. Ну, конечно же. Я в доме-крепости на Рублевском шоссе. Я включился в безумную авантюру безумного Обезьяны. За последние пару суток я пережил столько приключений, сколько не переживал за последние десять лет. Все в порядке. За окном темно. Надобно встать, доковылять до бара в гостиной, выпить-таки глоток виски и пойти доспать до утра.
Стараясь не шуметь, я так и сделал. Вышел в гостиную, плеснул себе в стакан на пару пальцев «Гленморанжи», сделал большой глоток, плеснул еще и со стаканом в руках направился к своей спальне. Однако же в прихожей мне на секунду опять показалось, что я сплю. Когда я спускался к бару, дверь караульной комнаты оставалась у меня за спиной, и я не обратил внимания, открыта ли она. Теперь, когда я шел обратно, дверь караулки оказалась у меня прямо перед глазами. И она была приоткрыта. В караулке горел свет. В проем двери я увидел Ласку и Банько. Ласка сидела на столе, отклонившись назад к мониторам и опираясь на руки, а голые ноги раскинув по спинкам стульев. Банько стоял у Ласки между ног, джинсы у него были спущены ниже колен, и голые его ягодицы ритмично сокращались и расслаблялись в такт осторожным фрикциям. Они занимались любовью. Ласка посмотрела на меня, улыбнулась и, не прерывая своего занятия, дотянулась ногой до двери и толкнула дверь большим пальцем ноги так, чтобы закрылась. И дверь почти закрылась. Оставалась совсем небольшая щелочка. И я, проходя мимо, потянул дверь караулки на себя так, чтобы щелкнул замок. Я понимал, конечно, что Ласка понимала, что это я закрыл дверь снаружи, как бы говоря: меня не касается, девочка, как там распределяются роли в тройственном вашем союзе, меня это не касается…
Я поднялся к себе в спальню, допил свой виски, лег, не снимая халата, в постель. Страшный ртутный зверь оказался всего лишь старинным будильником на прикроватной тумбочке. Я сладко потянулся, но уснуть не мог, а все думал про эту любовь. Очевидно, молодые люди не боялись, что Обезьяна застанет их вместе, иначе, как минимум, они закрыли бы дверь в караулку. Очевидно, Обезьяна знал про связь любовницы своей и друга. Очевидно, шутовские его выкрики «Скажи мне, Банько, ты опять жахал Ласку?» не были пустой шуткой. И еще вот я о чем подумал: неспроста для занятий любовью Ласка и Банько выбрали именно караулку – надо полагать, единственный закуток во всем поместье, где не установлены камеры слежения…
Не помню, как я заснул. А проснулся я оттого, что солнце светило в незашторенные окна, птицы галдели, и певица Zaz распевала на весь дом цыганские свои песни.
На кухне орудовал Обезьяна. На плите в горшочке допревала пшенная каша, про которую Обезьяна только спросил меня, с оливковым маслом я ее предпочитаю или со сливочным. Как и всякий человек, которого эксперименты с алкоголем довели до токсического гепатита, масло я предпочитал, конечно, оливковое. И Обезьяна плеснул масла в горшочек чуть ли не целый стакан.
Мы сели завтракать. Обезьяна был немногословен. Ласка и Банько, кажется, отсыпались где-то в доме после ночных своих похождений. А Обезьяна уплетал кашу и пялился в компьютер с тем особенным видом, с которым молодые люди исследуют Интернет.
– Здесь есть Интернет? – спросил я. – Какие-нибудь новости?
– Нет, никаких, – пробормотал Обезьяна. – И с Интернетом осторожно. Я вроде все заблокировал, но, пожалуйста, даже и не пытайтесь выходить в Интернет никогда, иначе нас вычислят в три зеленых свистка.
– Разве вы не в Интернете?
– Я в Интернете. Но я выхожу по-хитрому, через норвежский сервер.
– А телефон? – я вытащил из кармана безжизненную телефонную трубку.
– Телефоны я тоже заблокировал. Если хотите позвонить домой, можно сделать это через мой ноутбук.
Я кивнул. Не спрашивая номера, Обезьяна постучал что-то по клавишам и развернул компьютер ко мне. В мониторе плавали аквариумные рыбки. Через минуту раздались гудки, и Татьянин голос сказал:
– Алло!
– Татьяна? Тань, это я…
– Ой, Бо!
– Тань, я в Рейкьявике, – зачем-то соврал я, – и долго говорить не могу. Как у вас дела?
– Ой!..
– Тань, как Наталья?
– Да все слава богу! Ой! А вы-то?!
Знаками я попросил Обезьяну разорвать связь. Через мгновение связь разрушилась, и я подумал, что мне совершенно не интересно ничего знать про оставленную мною семью, кроме того, что все они живы.
Мы доели кашу, и Обезьяна спросил, когда мы доели кашу:
– Ну, что? За дело?
– За дело, – кивнул я. – Только откройте мне дверь в этот равелин к узнику.
– Я открою ее отсюда, – усмехнулся Обезьяна. – Идите, не бойтесь.
А я и не боялся. Я шагал вдоль пруда мимо деревянных мостков, на которых давеча стояла Ласка, и был совершенно уверен, что бояться мне нечего, ибо воля Янтарного прапорщика наверняка сломлена событиями, произошедшими накануне. Подражая Обезьяне, я попытался даже насвистывать и приплясывать на ходу. Полагаю, получилось довольно комично.
Входная дверь в доме прапорщика распахнута была настежь. Обезьяна действительно мог открывать и закрывать двери с пульта в караульной комнате. Несколько мгновений я постоял перед дверью на крыльце, как будто бы ожидая, не бросится ли на меня, как давеча, прапорщик со стулом наперевес. Но ничего не происходило, и я вошел в дом.
– Эй! Можно войти? Есть тут кто живой?
Ответа не последовало. Я миновал прихожую, украшенную африканскими масками и тибетскими барабанами, верчение которых заменяет чтение мантр, и заглянул в гостиную.
