– Привет Дереку.
– Угу. Дерек, тебе привет, – улица, Тео прикуривает. – Мне звонил Йорик.
– О, ничего себе! Он же кардинал, как он там?
– Он позвал меня в секретари.
– Что это значит?
– Ну, ему нужен секретарь, личный помощник. Человек, который будет встречи все контролировать, билеты в самолет, режим дня, завтрак, обед, ужин, речи просматривать, таблетки носить с собой от головы и поноса – что обычно делают помощники?
– Э… я не знаю. С одной стороны, это Йорик – жить с ним – чудо – он же человек, о котором потом будут писать в школе доклады старшеклассники, с другой стороны – разве ты этого хотел?
– А чего я хотел?
– Не знаю.
– Вот и я не знаю.
Они молчали.
– Йорик… Он же будет Папой, ты же понимаешь. А Ван Хельсинга же не Церковь интересует, а мир. А Йорик… его все полюбят, он такой.
– А ты… будешь просматривать речи Папы…
– Таблетки от поноса забыл…
– Но это… ты столько рисуешь, у тебя всё получается.
– У меня всё получается, я человек-оркестр, Микеланджело Буонарроти. Представляешь, мне из Гель-Грина позвонили, они собираются ставить статую святого Каролюса над городом, на горе, чтобы он смотрел на порт, – я знаю это место, это потрясающе – они обратились к ван Хельсингу за материалом – фото там, у него же самый большой в мире архив по Каролюсу Дюрану собран, а он дал им мой рисунок… тот, что я в Братстве ему подарил… и они просто позвонили мне, решили, что так проще – чтобы я им эскиз памятника сделал, и еще церковь для моряков разрисовать предложили, ее из бывшего маяка сделали – так много всего; я еду в Гель-Грин, домой на каникулы, работать!..
Вот Церковь и позвонила Тео – и он выбрал не её; Дэмьен испытал какое-то облегчение, с одной стороны – с другой – горечь – предложение было не из тех, что достойны Тео; пошел в душ – вода послушно уходила в сток; вот чудное знакомство; он в жизни бы не общался нарочно с таким парнем как Кори – работягой, атеистом, а тут вышло всё так легко… Надел позавчерашнюю одежду, посмотрел на розу на прощание – «Роуз-Роуз, остаешься за старшую» – он занес ее в дом – после спокойной звездной ночи утро будто устроило кому-то скандал – холодное, ветреное, рваные серые тучи несутся по небу – в ожидании первого снега – и вышел – что-что там в мире; вызвал лифт.
– Эй, там, на девятом, остановишься на шестом? не в лом? – крикнули снизу, молодой хриплый женский голос.
Дэмьен послушно нажал кнопку «шесть»; в лифте появилось новое высказывание: «твоя голова развалится, если в ней ничего нет» – разумно, подумал Дэмьен; лифт дернулся, как человек, у которого внезапно что-то заболело посреди интересного разговора, и остановился; двери – разного цвета, видимо, из двух сломанных лифтов получился один целый – разошлись и впустили милую маленькую, почти карлицу, очень накрашенную рыжую девушку, жующую жвачку – сразу запахло клубникой и мятой; в ушах огромные серьги – павлиньи перья на цепях; короткая юбка с поясом из металлических пластин, и тоже цепи; короткая кожаная куртка-косуха, разноцветные свитера один на другой, полосатые гетры и сапоги-кеды; полу-мальчишка, полу-старушка.
– О, привет, ты тот монашек, который вместо Маттиаса и той лахудры живет?
– Я не монашек. Я библиотекарь.
– Есть разница?
– Ну, в общем, да.
– И в чем?
– Монахи молятся, выполняют работу, которую им поручил орден, а я делаю то, что хочу… ну, а хочу я сидеть в библиотеке, подбирать людям книжки, писать про книжки…
– Прямо триллер, как ужасно… скучно! – она расхохоталась. – А ты чудо какой хорошенький, ты вообще в курсе, что ты миленький, где таких делают? Так ты не монашек? Значит, с девочками или мальчиками спишь? Приходи сегодня, у меня мужик будет, но уйдет к восьми. Телек посмотрим, поп-корн сделаю. Ты как любишь – с карамелью или с солью, жестко-мягко? Вот Маттиас монашек, ему нельзя, так жаль… Ты ему передай, чтобы не обижался, хоть я на тебя запала с сегодняшнего дня, он всегда в моем сердце.
Дэмьен тоже засмеялся – такая забавная была эта девушка, шумная, яркая, как большая экзотическая птица на птичьем рынке – «пап, а кто это? давай купим» «вот продавец говорит, что он даже не знает, что она ест» «пап, ну пожалуйста, давай купим… мы ей положим разной еды, а она что-нибудь выберет; а с этим дядькой она с голоду умрет; а она такая красивая, пап».
– Передам обязательно.
– Так спишь с зайками разными?
– Нет, не сплю.
– Но ты же можешь.
– Могу. Но я не сплю, потому что… потому что я скоро собираюсь принести обеты Церкви, и как-то это странно…
– Че странного? Наоборот – пользуйся – ты же еще не принес… эти…
– Обеты. Но вот Вы влюблялись когда-нибудь?
– Да тыщу раз.
– И Вам хотелось с кем-то спать другим, не любимым?
– Слушай, ну я же такая… импульсивная… я могу спать с другим… и сама всё порушу… но это я… я тебя поняла про любовь. И что?
– Так вот я так люблю Бога и книги – эта любовь, как вода, как воздух, заполняет для меня до краев, и ничему другому в моей жизни уже нет места – его просто нет – всё занято – понимаете?
– Но с Богом же не потрахаешься. Или ты про сам-с-собой?
– Нет, я про… например, есть художник. Он рисует картины, и получает от законченной картины больше удовольствия, чем например, от секса. И, конечно, картины рисовать ему становится интереснее, чем что-то еще.
– Я поняла тебя. Тебе книжки интереснее, чем живые люди.
– Ну, не совсем так… но книжки мне пока интереснее секса.
– Но ты хоть спал с девушкой когда-нибудь? Знаешь, что теряешь? Ты же вообще пацан, что ты знаешь?
– Нет, но я черепаховый суп не ел. И не задумываюсь над этим.
– Черепаховый суп? Вот гадость… у меня есть черепаха, я ее обожаю. Что за сволочи люди.
– И не говорите.
– Ну, ладушки, я тебя поняла. Ты как Маттиас. Он там тоже про любовь, про… блин… сублимацию – вот, – она торжествующе посмотрела на него – вот видишь, я помню, я знаю, не такая уж я и дурочка – хотя Дэмьен очень старался, чтобы люди не считали себя рядом с ним дураками – если так происходило, это была его вина как собеседника, где-то нос задрал, где-то собеседника не дослушал – некрасиво, нехорошо – Дэмьен любил людей и расстраивался, если обижал кого-то, старался общаться на радость обеим сторонам – «ты вообще не способен спорить, только заговаривать до смерти» сердился Тео; лифт уже давно приехал, они вышли и разговаривали возле дверей.
– Сублимация – да, Вы верно всё поняли.
Она подняла выщипанные в ноль брови, вместо них нарисованные высокие тонкие дуги в стиле Марлен Дитрих – и родинка накладная – мушка в форме сердечка над левой «бровью».
– А если я люблю секс больше, чем рисовать?
– Ну что ж, всё справедливо – у меня есть книги, а у вас секс – такое вот равновесие. Но если вдруг захотите книгу – мало ли, на ночь, вместо и после, заходите – я Вам принесу чего-нибудь из библиотеки, у нас в Соборе много книг.
– Да у вас там одни душеспасительные, небось.
– Нет, у нас есть клуб любителей любовных романов. И там есть романы со всеми подробностями. Книга – это просто книга. Книги не портят людей.
– Прямо в Соборе книжки про «это» лежат? Гонишь… ну ладно, зайду. Хитрый какой. Даже Маттиас так не умеет. А ты, вдруг надумаешь провести ночь верхом на звезде, тоже заходи. Я Джелли Стар – сечешь – верхом на звезде? Я на шестом живу, двадцать третья квартира. Можешь с книжкой про «это», почитаешь вслух; только меня нужно будет к кровати привязать, а то я много слушать не буду, несвязанная, – она опять расхохоталась. – Никому не расскажу, обещаю, если ты потом станешь монахом.
– Буду иметь в виду.
– Ну, ага, давай, пока. Маттиасу привет передавай. Он реально моя большая любовь. Только он монашек. А ты говоришь – справедливость.
…Позавтракал Дэмьен в магазине – за прилавком опять была Мюриэль, в белой футболке с Битлз, винтажной, Дэмьен восхитился вслух; она покраснела; «кофе? круассан?» – оказалось, что Дэмьен вчера не заметил стойки у огромного окна, которые выходило на улицу; он купил какао и свежей выпечки; и еще местные газеты; какао был отличный; посетителей в магазине было навалом, Дэмьену пришлось поджать локти; извините, пробормотал человек в кепи, сером пальто, забрызганных уже ботинках; будто Шерлок, гонялся все утро по полям за уликами; с другой стороны примостилась целая толпа школьников, девочки в сползших гольфах, в безумной бижутерии, все с ярко накрашенными глазами, мальчики в светлых рубашках и жилетках, они обсуждали какое-то аниме; гвалт со всех сторон; но Дэмьена это ничуть не раздражало – радовало; Дэмьен вдруг понял, насколько замкнутый образ жизни вел несколько лет – Братство, университет, Тео; часто кроме Тео никого ближе, только Артур Соломонов – по переписке – и еще тысячи людей, – ему шли тонны писем – с тех пор как редактором «Искусство кино» стал Артур Соломонов, журнал, оставаясь сносбским и черно-белым, стал настолько популярным, что забил уже по всем параметрам весь мужской глянец – все читают «Искусство кино» – а, значит, Дэмьена Оуэна; и вот это и была жизнь Дэмьена – журналы, книги, письма, размышления; я, наверное, и не вешу ничего, такой я духовный, посмеялся он про себя; сказал Мюриэль «спасибо», она кивнула из-за кассы; заметила даже в наплыв, приятно; может, и не совсем духовный; и вдруг она вышла из-за кассы и нежно прикоснулась – он был уже в дверях; он был потрясен.
