Может, я и не решилась бы без звонка явиться к ней, но на душе было очень гадко. Душа просила исповеди, разрядки. Пока сидела на пляже, переговорила по «трубе» с Лёлькой Озирской. Как мы и предполагали, всех ЧОПовцев отпустили. У них нашлись влиятельные защитники. Я уж не говорю о свояках – на них и ветру пахнуть не дали.
Пошла волна и в прессе. Наших противников не только пытались отмазать, но ещё выставляли героями. Действия, предпринятые в Питере против людей Глинникова, называли проплаченными Госдепом США в интересах западной пропаганды. Якобы бизнесменов, оказывающих помощь Новороссии, объявили бандитами. Хотели подвести под санкции и под арест, начать розыск через Интерпол. Невинных людей назвали наркоторговцами, контрабандистами и прочими нехорошими словами. Оружие в детский сад, конечно же, подкинули. И вообще, повесили на патриотов чужие грехи.
Всё это случилось вчера. Я впала в глубокий депресняк. Уехала на Рублёвку, где царил глубокий траур. Лежала в постели, слушала через наушники с плейера композиции Леонарда Коэна и Джона Кэша. Раньше грустная, красивая музыка омывала душу, помогала справиться с хандрой. Но сейчас хотелось ещё чего-то.
Случилось чудо, и Чарна вдруг позвонила сама. О том, что я в столице, ей сообщил Старик.
– Как дела, Марианна? – бодро спросила она. – Почему такой голос вялый? Как жизнь?
– Да ничего, Чарна Моисеевна, живу в достатке. То есть всё уже достало.
– Приезжайте немедленно! – скомандовала она, заразившись моей тоской. Я поняла, что спорить бесполезно. Признаться, не очень-то мне и хотелось спорить.
Теперь у меня появилась ещё одна отрада. Гуляя по Москве, я заходила в детские магазины, присматривала вещички в голубых тонах. Белорусские валенки спрятала подальше – чтобы ненароком не увидели гости. Собиралась пойти к юристу и узнать, положен ли мне маткап – ведь Маамуна-младшего я практически не воспитывала. Представляла, как выйду с коляской на улицу – пусть все завидуют! Мне ведь часто каркали, что после таких загулов детей больше не будет.
Чарна жила неподалёку от станции метро «Славянский бульвар». Меня она встретила одновременно радостно и тревожно. Приготовила свой фирменный «Суп пити» – с бараниной, горохом и картошкой. Сварила томлёную кашу с тыквой и мёдом. Она специально выбирала такие блюда, которые готовятся сами – как в русской печке. Чарне всё время было некогда. Но, в то же время, хотелось вкусно накормить мужа и гостей.
Выйдя за армянина, Чарна быстро освоила «визитную карточку» их кухни. Это был острый суп со свежей зеленью, перчиком, чесноком и хмели-сунели. В духовке у Чарны постоянно что-то поспевало. Даже когда муж уезжал к себе в Гюмри, она всё равно держала глиняные горячие горшочки. Мало ли, кого занесёт случайным ветром…
Пока я ела, причём с отменным аппетитом, Чарна рассказывала, как они с мужем провели майские праздники. Ездили в Кинешму, где недавно приобрели дом.
– Вы не представляете, Марианна, какие там теперь великолепные дороги! Почти автобаны. Я была в шоке! И газоны рядом аккуратно подстрижены. Могут же и у нас нормально всё делать, когда захотят! Погодите, я подарю вам шуйское мыло. Купила себе целую коробку. Я знаю, что вы избалованы. Но это что-то особенное! Если понравится, привезу ещё. Сразу приглашаю вас в гости. Можем ехать вместе – на нашем «Ниссане». Вы знаете, что я люблю кататься с ветерком. Только внедорожник, никаких поездов! Сколько уже сменила их… Продаю старый, покупаю новый. И муж такой же сумасшедший. А ведь нам за семьдесят! Так и сгинем когда-нибудь на дороге. Этот раз едва не нарвались. Я одному амбалу замечание сделала. Он на шикарный газон бросил пивную банку и полиэтиленовый мешок. Да ещё и плюнул! Я заставила всё убрать. Он якобы сделал мне одолжение. Потом сел в свою машину и обрызгал нас из лужи, дурак! Неужели самому не хочется, чтобы красиво было? Будто не его страна. «О, свобода, у тебя капризный климат! Ты наступишь, а тебя не примут!» – пропела Чарна. – Гадить на газоны – это не свобода…
– Повезло ему, что уехать успел, – хмыкнула я, разомлев от блаженной сытости. – А то бы вы ему класс показали. Всё еще занимаетесь кикбоксингом?
– А как же! Макияж, красивые платья, дзюдо, кикбоксинг – это же прекрасно, Марианна! Запомните на будущее – у вас ещё многое впереди. Ни в коем случае нельзя превращаться в развалину – это страшно. А вы как, тренируетесь? Смотрите, не ленитесь, а то утратите навыки…
Я промямлила что-то неопределённое. Инессе и Анастасии я во всём призналась сразу, а вот Чарну стеснялась. Наверное, потому, что она не была матерью и смотрела на всё это иначе. Тонкая, лёгкая, в коричневом кружевном платье на плотной прокладке, с цветочными узорами, сама по себе создавала атмосферу праздника. Её рыжие волосы полыхали пламенем под светом люстры.
Совсем не красивое лицо, пёстрое от веснушек, как яичко перепёлки, было вдохновенно и привлекательно. Чёрные лакированные лодочки на каблуках делали Чарну выше и моложе. И я уже твёрдо знала, что хозяйка не отпустит гостью без культурной программы. Чарне до всего было дело. Для неё не существовало чужих проблем. И за каждую она переживала так, будто от решения зависела вся жизнь. Прямо-таки огонь в глазах и слёзы на ресницах от того, что мир несовершенен.
– Марьяна, вы себе вообразите! Во что превратилось наше телевидение? Одна пошлятина кругом. А настоящее искусство презрительно называется «духовкой». И этак, отмашечкой, его отправляют на канал «Культура» – как в помойку…
Об этом мы говорили в прошлый раз, за кофе. Сегодня же Чарна бегала из угла в угол по гостиной, то и дело сжимая сухонькие кулачки.
– Представляете, мент Стаховцев в девяносто первом году получил расстрел – совершенно заслуженно. Но через два года Ельцин заменил ему «вышку» на пожизненное, хоть тогда ещё казнили. Борис Николаевич же добрый был, правда? Особенно в отношении убийц и насильников. А вот теперь сообщили, что Стаховцев на волю просится. Ему уже семьдесят, так что может прокатить. Его, гада, на воле до сих пор ждут. Нормальным людям так не везёт. Вот уж верно говорят: «Бог любит грешников»…
Обложив Стаховцева отборным матом, Чарна Моисеевна перешла к эпизоду с арестованными в Цюрихе футбольными чиновниками. Они с мужем были страстными болельщиками, и теперь не понимали, как жить дальше. Во время чемпионатов мира и Европы Чарна с Паэруем просто выпадали из социума. Потом они долго приходили в себя, с трудом возвращаясь к обычной жизни.
– Везде скверна, милая Марианна, везде! А я-то сдуру думала, что только у нас. Считала, что всякая дрянь – удел рабов. А свободный человек выше этого. И вот, пожалуйста. Арестованы по подозрению в коррупции! Ведь Блаттеру под восемьдесят, ему о душе пора подумать. На тот свет, что ли, заберёт всё это? Мне плохо с сердцем сделалось – впервые в жизни! Недаром у Зеппа с нашими были шуры-муры. Я знала, знала. Но радовалась из-за того, что нам достался мундиаль восемнадцатого года. Ох, Марьяна, где теперь взять идеалы? Хочется чего-то высокого, понимаете? Просто бегать и крыса может. Как я рада, что вы пришли, дорогая. С вами мне стало легче…
Да, моя метресса была немного смешна. Но именно такой я её и любила. Предчувствия не обманули, и Чарна усадила меня слушать «Венгерский танец» Брамса в исполнении Лианы Исакадзе. В результате я, потрясённая и онемевшая, долго сидела в кресле. Мучительно подбирала слова в своём скудном лексиконе, чтобы выразить впечатление. Кажется, первый раз за всю жизнь пожалела, что долго жила, как дикарка. Изъяснялась междометиями, жаргонными словечками и неприличными жестами. Показать сейчас Чарне большой палец я стеснялась, а обычные человеческие слова не шли с языка.
Вспоминала Инессу Шейхтдинову, которая умела хлестать фразами лучше всяких пощёчин. И понимала, что сама так никогда не смогу. И уж совсем невыносимо получится, если Чарна насмешливо скажет: «Всё в вас чудесно, Марианна, только бы манеры подтянуть…»
Но хозяйка квартиры ничего такого не сказала. Она уселась за древний рояль и своим низким голосом спела ноктюрн «Ночью, в узких улочках Риги слышу поступь гулких столетий…» Закрыв глаза, я представляла, как там «ночью умолкают все птицы, ночью фонари лишь искрятся».
Так было не только в Риге, но и здесь, в конце Кутузовского проспекта. Много раз доводилось проезжать этой дорогой в посёлок к дяде. И всё время я вспоминала о Чарне. Они кидалась на клавиатуру с размаху, драла широкие аккорды и надрывно кричала: «Жду тебя, жду тебя, жду я!» Мне казалось, что я тоже чего-то жду. Но плохо понимала, чего именно. И только когда вспомнила, как заходила сегодня в магазин и качала белую кроватку, поняла – я жду сына…
– А вот ещё одна история! – говорила между тем Чарна, жестикулируя и сверкая серьгами, перстнями, бусами. – Нынче встретила на Кутузовском одну знакомую. Она при Януковиче входила в украинский бомонд. Где-то под Донецком имела поместье, розы выращивала. А теперь все они здесь. Скупают дорогую недвижимость. И такие хоромы требуют, что трудно подобрать даже в центре! Тогда начали в области земельные участки к рукам прибирать. Замкадышей соблазняют разными посулами. Им ведь поближе к городу нужно дворцы свои построить. Вот они, несчастные беженцы, о которых сердце болит у русского человека! Им по щелчку пальцев туда доставляют всё – от егерей до девиц лёгкого поведения. А ведь замуж эта особа выходила за полуграмотного ханыгу, на которого в те годы все плевать хотели. А теперь по их милости мы должны затягивать пояса и терпеть плевки в лицо!..
