Пахучие подробности этой порномоды описаны в журнале VICE.
Для разведения такого специфического сорта розы женщине требуется отчаянная тренировка и принесение в жертву не только комфорта, но и здоровья, поскольку при долгой практике женщину ожидает разрыв стенок прямой кишки на фоне недержания кала.
Завелось немало мужчин и женщин, которых это зрелище выпирающей кишки и даже прикосновение к ней весьма возбуждает.
И тут вступает в действие мой критерий приемлемости – он задаёт вопрос женщине, выпускающей наружу розу: может ли это принести ей наслаждение?
Разумеется, что в порнобизнесе женщине за это платят хорошие деньги. Но деньги – это не сексуальное наслаждение, разве что деньги можно отождествить с ним, согласно анекдоту:
Мужик выеб свою содержанку и спрашивает её: – Ты кончила? Она отвечает: – Конечно! Причём я от тебя кончаю всегда два раза.
– Правда? – удивился польщённый мужик. – А почему всегда два раза?
– Первый раз, когда ты мне даёшь деньги, а второй раз, когда я их трачу.
Так вот денежная ситуация не подпадает под мой критерий приемлемости, поскольку наслаждение должно возникать от сексуального контакта, а не от денег, иначе приемлемым окажется всё, что женщина согласится делать за деньги, испытывая безразличие или отвращение, вместо наслаждения, которое необходимо согласно моему критерию.
Само собой разумеется (но надо бы получить массовое подтверждение у «модниц»), что выпихивание прямой кишки наружу не приносит сексуального наслаждения женщине, и наслаждение от этого процесса получает только мужчина. А это уже достойно порицания в сексуальном эгоизме.
Могут сказать, что и при любом совокуплении распределение наслаждения может быть точно таким же – его получает только мужчина. Но здесь разница в том, что, в принципе, женщина может получать наслаждение при любом совокуплении, если оно происходит с умелым и привлекательным партнёром, тогда как выращивание «красной розочки» не приносит женщине сексуального наслаждения в принципе, а делает это она только ради денег или в редчайшем случае, чтоб удовлетворить прихоть любимого или любимой.
Общеизвестно, что многие женщины готовы на отчаянный дискомфорт и даже переносить боль, лишь бы привлечь к себе внимание мужчин: они подвергают себя операциям на лице, груди, бёдрах и ляжках, они морят себя голодом, делают дыры в разных частях своего тела, чтобы привешивать украшения и т. д. В связи с этим возникает вопрос: нельзя ли рассматривать розовый бутон как ещё одну отчаянную женскую потугу привлечь внимание теряющего к ней интерес любимого мужчины или клиентов? Может ли такая подоплёка оправдать очередное женское самоистязание? Под мой критерий приемлемости это не подходит, но зато подходит под критерий, созданный жизнью, ибо жизнь наставляет, не ведая морали: ради выживания делай всё, что позволит тебе выжить. Аналитики порнографии утверждают, что именно выдувание из зада «розы ветров» и есть то, что позволит ныне выжить в этой индустрии, подверженной быстрому пресыщению.
Насколько я помню, в 120 днях Содома, где наиболее подробно перечислены-пересказаны сексуальные извращения, эта «розочка» не упоминается. Также не она вовсе имелась в виду в песенке со словами:
Красную розочку, красную розочку я тебе дарю.
Но как это нередко случается в примерке на себя сексуальных одеяний, возымело место компромиссно-притягательное перешагивание через самовозведённое табу: «А что если, – подумал я, – женщину, выполняющую “розовый” трюк, возбуждать клиторально? Ведь тогда неминуемое и потому очаровательное наслаждение наложится на этот неприглядный ландшафт, сделав его даже романтичным».
Другими словами, женщина может запросто испытать клиторальный оргазм, выдувая розовый мясной шар максимального диаметра, а оргазменные конвульсии сфинктера обеспечат надёжное убирание восвояси вылезших стенок прямой кишки. Таким образом, и волки-мужчины будут сыты и овцы-стенки целы. Поистине, как я некогда писал
…клитор – это точка опоры, опираясь на которую рычагом языка, можно перевернуть мир женщины[9].
В итоге получается, что даже выдувание розового бутона при заботливом отношении к женщине может удовлетворить моему критерию приемлемости. Как и всегда, главной задачей становится – благодарно доставить партнёрше наслаждение, но особенно в процессе того, когда она, ради тебя, безрассудно и самоотверженно наносит вред своему телу.
Сексапильность грамматики
Языки, грамматика которых учитывает род существительных и глаголов, являются сексапильными, ибо в разговоре или в письме человек постоянно напоминает родовыми окончаниями о своём поле: все фразы кричат об их творце: я – мужчина или я – женщина. А слушатель разговоров или читатель текстов непрестанно регистрирует в подсознании, с кем он имеет дело: с самцом или самкой.
Так, английская безродовая фраза: «I went for a walk» не вызывает никаких эмоций, так как непонятно, человек какого рода пошёл погулять.
А вот в русском языке фразы «Я пошёл погулять» и «Я пошла погулять» сразу определяют направление сексуального подсознания: что же произошло во время гуляния – её выебли или он выеб? Или его выебли гомосеки?
Из этого можно смело заключить, что русские и другие народы с подобной родовой грамматикой значительно свободнее в обращении с сексом, чем англоязычные народы. И это не гипотеза, а констатация реальности.
* * *
Мечта – это воображаемое преступление.
Мечты – всегда о преступлении: в мечтах нарушаешь либо уголовный кодекс, либо законы природы.
Раскрутка эстетики
Почему длинные ноги у женщин считаются красивыми, а короткие – нет? Как всегда, эстетические критерии есть лишь отражение сексуальных.
Для мужчины развести ноги у сопротивляющейся женщины гораздо легче, если они длинные, ибо рычаг больше – расстояние между точкой опоры (бёдерным суставом) и пяткой или даже коленом. Поэтому сила, которую мужчине надо приложить, оказывается меньше.
А у коротконогих женщин рычаг получается маленький, и насильно развести им ноги становится значительно труднее.
Таким образом, эстетика способствует овладению женщиной не только согласной на совокупление, но и сопротивляющейся ему.
О новизне
Слово new – самое влекущее в торговле, науке, искусстве – повсюду! Люди стремятся к новому, которое обещает и вызывает свежие и сильные чувства. Мода живёт этим словом. Если это новое изделие, то любопытство, интерес, тяга у потребителей возникают непременно. Если это новое в науке, то все замирают в предвкушении улучшения и упрощения жизни. Если это новое в искусстве, то все стремятся узнать и посмотреть, в чём же это новое состоит и как оно сладко поиграет на нервах.
Разумеется, что не всё новое есть лучшее, но это узнаётся позже, после того, как новое опробовано, и только после этого может возникнуть разочарование.
Есть определённая категория людей-консерваторов, которые ко всему новому относятся скептически, пессимистически и даже со страхом.
Однако подавляющее большинство людей стремится к новому и предвкушает в нём разного рода упоения. Стремление к новизне – залог существования человечества.
Так вот, при этой всеобъемлющей магии нового люди ввели на него запрет, причём в той сфере, которая во многом определяет суть человека и в основе которой лежит новизна – в области сексуальной. Концепция моногамии есть ни что иное, как абсолютное отрицание новизны, а при её отсутствии, как и во всех других сферах, жизнь, лишённая новизны, умирает. Потому-то в моногамии половая жизнь обречена на смерть или, в лучшем случае, – на больное и нищенское существование. Отсутствие новизны удушает всякую жизнь. Именно для этого и установлена моногамия – чтобы секс перестал интересовать парочку и чтобы все силы направлялись на воспитание и содержание потомства или другое общее дело.
Но и сама жизнь человека построена на том, что он с годами отгораживается от новизны, а это и есть старость с грядущей смертью, в которой абсолютно нет ничего нового. И вследствие этого, за её нулём новизны открывается необъятная новизна потустороннего.
О вечности сознания
В смерти нас страшит то, что мы теряем сознание не временно, как во сне, а навсегда, что проснуться будет невозможно, нас страшит вечная разлука со своими ощущениями и чувствами. А значит, нас волнует не сама потеря, а прежде всего временной аспект потери. Кратковременная потеря сознания, как во сне без сновидений, не страшна, но даже необходима (недаром я писал, обращаясь к смерти:
Если смерть на сон похожа,
я тогда её люблю[10]),
а вечная потеря сознания ужасает. Таким образом, нас ужасает вечность.
С другой стороны, вечная жизнь нас не только не страшит, а мы о ней мечтаем и к ней стремимся.
