Чем ознаменовался развал большого Союза писателей? Тем, что все из него вышли. То есть писатели, выходя, одновременно куда-то входили, вставали, так сказать, на учет – каждый в персональном порядке что-нибудь да подписывал – заявление о вступлении в какой-нибудь другой союз писателей, не сомневаясь притом, что именно его писательский союз истинный и, пожалуй, единственный законный правопреемник большого, переставшего существовать Союза советских писателей.
И лишь один член этого большого Союза из него не выходил и никуда не входил. Ничего не подписывал. Да и не мог подписать хотя бы в силу объективных причин.
Имя этого человека – Борис Пастернак.
Как известно, Б. Л. Пастернак в конце жизни удостоился исключения из Союза советских писателей. А в годы перестройки его в Союзе советских писателей решительно восстановили. Посмертно. Стараниями Андрея Вознесенского и других прогрессивно мысливших писателей. И это было событие общегосударственного масштаба. Почему-то все, что тогда происходило в Союзе писателей, как-то сразу обретало общегосударственный масштаб. Комнаты ли делили, чучело ли Евтушенко жгли во дворе… Публичная угроза одного писателя дать пощечину другому писателю горячо обсуждалась на страницах изданий, выходивших многомиллионными тиражами, и это не было признаком зарождения желтой прессы в Советском Союзе, а совсем даже наоборот – свидетельствовало о накале борьбы самого что ни на есть идеологического характера… Но не будем отвлекаться. Восстановление Пастернака в СП называлось «восстановлением исторической справедливости». Восстановили – и вздохнули свободно: еще одна победа прогресса над реакцией.
Грешным делом я, помнится, по непониманию исторических процессов выражал сомнение в необходимости данного шага. Можно ли принимать в организацию без разрешения принимаемого? А вдруг Борис Леонидович не захотел бы восстанавливаться в Союзе советских писателей? После всего, что этот Союз с ним сделал… Мне это напоминало, беспартийному, один эпизод в кампании, которая, кажется, называлась «обмен партийных документов». Леонид Ильич Брежнев самолично подписывал членский билет за номером один Владимиру Ильичу Ленину. Однако, Ленина из партии, насколько я знаю, никто не исключал никогда.
Я не членствовал в Союзе писателей, а потому мое выступление было не более чем мнение постороннего (ну, если угодно, болельщика); меня не услышали, чему я сейчас даже рад.
Сейчас понимаю, что восстановление Пастернака имело провиденциальный смысл.
Именно Пастернаку мы обязаны сохранением единого, того самого, первозданного СП.
Организация существует, пока в ней есть хотя бы один член.
Посмертное членство Пастернака в Союзе советских писателей гарантирует ни много ни мало бессмертие Союзу советских писателей.
Думали, вышли все, так и Союза нет? Как же нет, когда Пастернак остался?! Восстановить восстановили, сами ушли, а его оставили.
И хорошо. Не надо голову ломать, придумывать новые ассоциации.
Надо обратно – в тот самый Союз, назад – к Пастернаку!
СВ. Михалков прислал письмо петербургским писателям, поздравил с объединением на местном уровне. Вот бы Сергею Владимировичу, как современнику Б. Л. Пастернака, пример показать – написать заявление о восстановлении себя в СП СССР. Первым – по старшинству. А следом и мы, кто помоложе.
Прогрессисты и ретрограды, реалисты и постмодернисты, левые, правые, какие угодно.
Пастернак против не будет. Пастернак всех примирит.
О новой национальной идее
Иногда в голову приходят идеи, которых совсем не ждешь. В том числе и национальные.
Сформулируем новую национальную идею. Какой она должна быть?
Само собой, национальная идея должна быть объединительной. Никакой другой объединительной идеи в России быть не может, кроме идеи борьбы. Борьба бывает «с», а бывает «за». Впрочем, любое «за» – это прежде всего «с». Борьба – это всегда «с». С кем-то борьба. Или с чем-то борьба. «С» не всегда предполагает «за», но если «за», то обязательно «с». За что боремся? «За». Объяснить «за» бывает не просто, тем более трудно поднять на борьбу «за», для этого, как минимум, нужна идеология, организация, духоподъемные лозунги, лидеры, причем желательно харизматические. Однако можно бороться без всяких «за» – ни за что, но с чем-то или против чего-то. Борьба «с» («против») всегда понятнее борьбы «за», потому что то, «за» что, того еще нет, оно в гипотетическом будущем, но то, «с» чем, всегда рядом; его надлежит победить.
Пусть американцы озадачиваются поисками внешнего противника. Наш враг – всегда с нами. Его не надо придумывать, его не надо искать, его надо увидеть и назвать по имени. Обозревая нашу действительность, мы нередко говорим: «Абсурд, абсурд!..» – а между тем все наше жизнеустройство овеяно смыслом – смыслом борьбы с общим врагом. Наш враг – ОБСТОЯТЕЛЬСТВА.
Вот ключевое слово. Оно произнесено.
И президент, и медсестра, и олигарх, и бездомный – все борются с обстоятельствами. И власть, и не-власть. Некоторые думают, что нет иных, кроме враждебных, отношений между властью и невластью, – это не так. Нас больше объединяет, чем разъединяет. Мы все по одну сторону баррикад. Потому что враг у нас общий – и в семье, и в государстве, и в измерении экзистенциальном. Наш враг – обстоятельства. Они бросают нам вызов, и мы его с готовностью принимаем.
Стало быть, есть он, существует – фактор объединения. Заметьте, не обстоятельства объединяют нас, но борьба с обстоятельствами. Ибо иной, повторяю, объединительной идеи в России быть не может – только идея борьбы.
Спросят: а как быть с благоприятными обстоятельствами? С ними тоже борьба? Отвечаю: борьба! Именно с ними, с благоприятными обстоятельствами, у нас накоплен поистине уникальный опыт борьбы; пренебрегать этим опытом было бы безрассудно. Давно установлено: с благоприятными обстоятельствами гораздо легче бороться, чем с неблагоприятными. Если мы желаем вкусить радость победы немедленно, лучше начать с них. В процессе борьбы благоприятные обстоятельства неизбежно превратятся в неблагоприятные, что и будет означать победу над благоприятными обстоятельствами.
Вообще говоря, благоприятные обстоятельства неустойчивы. Многое зависит от взгляда. Стоит посмотреть с другой стороны на так называемое благоприятное обстоятельство, и оно уже неблагоприятное обстоятельство, но это не отменяет необходимость борьбы с обстоятельством. Ибо на вызов любых обстоятельств мы обязаны ответить одним – борьбой.
Обстоятельства у каждого свои – да, безусловно, – но ведь от этого они не перестают быть обстоятельствами.
По Далю, обстоятельство – это «побочный случай, происшествие и отношенья, совместные с каким-либо делом». Вот очень важный момент: обстоятельства всегда при деле. Указав на обстоятельства, мы подразумеваем наличие дела. Нет необходимости объяснять суть общего дела, достаточно указать на общие обстоятельства. И станет ясно, что дело есть. И что делать. Бороться. Бороться с обстоятельствами. За дело.
На любой вопрос «почему?», к чему бы он ни относился, всегда можно дать универсальный ответ: «Такова логика борьбы с обстоятельствами».
Логикой борьбы с обстоятельствами объясняется все.
Перед лицом обстоятельств мы все – вместе!
О нравственном превосходстве Шарикова над профессором Преображенским
[1]
Общеизвестно: даже обыкновенное изменение пола требует помимо клинической операции особых мер по психологической и социальной адаптации индивидуума. Здесь же мы имеем дело не с изменением пола, а с более драматичной метаморфозой – изменением биологического вида. Без продуманной программы адаптации, как психологической, так и социальной, переход из состояния «собака» в состояние «человек», естественно, невозможен. Однако никакой программы у Преображенского не было и быть не могло, он просто безответственно самоустраняется от участия в судьбе произведенного им на свет Шарикова.
Более того, профессор открыто выражает свою незаинтересованность в том, чтобы человек Шариков забыл свое собачье прошлое. «Не забывайте, что вы… так сказать, – неожиданно явившееся существо, лабораторное», – втолковывает профессор вполне разумному уже человеку, единственное прегрешение которого заключается в том, что он захотел получить человеческие документы.
Чем ярче проявляется индивидуальность Шарикова, чем быстрее формируется его характер, тем большее раздражение вызывает Шариков у профессора Преображенского. Но нет у вивисектора ответа на справедливые упреки подопытного: «Разве я просил мне операцию делать?.. Ухватили животную, исполосовали ножиком голову, а теперь гнушаются. Я, может, своего разрешения на операцию не давал».
И ведь верно – не давал. Преображенский ненавидит уже за то Шарикова, что он оказывается способным задуматься о юридической стороне своего положения: «Я иск, может, имею право предъявить».
