Молодые и сильные с гиканьем сметают всё на пути, для них это выброс адреналина. Старые, малые, слабые и мамочки с детьми жмутся к стене, чтобы не быть раздавленными живой лавиной. Крики, визг, хохот, мат, нередко, что и рёбра ломали.
Но это просто цветочки по сравнению с районными автобусными рейсами в выходные дни. Уж точно зрелище не для слабонервных. Приходилось наблюдать, как люди теряют человеческий облик ради сидячего места. Как мужчина с силой бьёт женщину кулаком в мягкий живот. Как подростки отшвыривают случившуюся на пути бабку – и с торжеством посматривают из окошка…
Где-то в классе девятом наша учительница обществознания вернулась с курсов повышения квалификации. И рассказала о любопытном социологическом эксперименте. В одной столовой обеденный перерыв напоминал кромешный ад: проголодавшаяся толпа, неразбериха, попытки пролезть без очереди и протащить с собой друзей, толкучка, едва ли не потасовка. Повара психуют, раздатчицы швыряют тарелки, посетители грызутся.
И вот эту большую столовую разделили на две маленьких. В одной всё оставили по-старому, но начали проводить энергичную просветительскую, пропагандистскую работу. Внушали, что человек человеку друг, товарищ и брат. Что нужно уметь сохранять человеческое достоинство. Что давайте вместе переживём временные трудности ради светлого будущего… Ничего не помогало, столовский бедлам только усиливался.
А в другой столовой просто расширили штат поваров и количество завозимых продуктов, пересмотрели расписание работы столовой… И порядок водворился сам собой. Никто не толкался, очереди рассосались. Все успокоились и очень скоро научились вежливо говорить друг другу «извините» и «пожалуйста», стали приятно улыбаться и вести себя с достоинством.
Вывод: бытие, увы и ах, всё-таки определяет сознание.
Ещё об обычной, не экспериментальной столовой. Там мы с подружкой однажды стали свидетельницей маленького русского бунта, бессмысленного и беспощадного – скажем так, бунта в зачатке.
Было нам лет по 19, мы заскочили перекусить ближе к обеду. Вот это удача так удача: в меню оказалась жареная колбаса! Мы взяли её с картофельным пюре аж по двойной порции.
Рядом брала свои комплексные обеды бригада, рабочие с ближней стройки. Ближе всех стоящий рабочий заглянул в наши тарелки и решительно разгрузил свой поднос.
– И мне положите с колбасой, – велел раздатчице.
– В комплексный обед колбаса не входит.
– Что значит «не входит»? Я же вижу, колбаса есть в меню! И по цене, как шницель. Замените шницель колбасой, и всё тут!
Стоит заметить, колбаса в то время была вкусной, качественной, ГОСТовской. А шницель лепили из хлеба. Вот работяга, которому тот шницель уже поперёк горла встал, и возмутился.
К нему подтянулась солидарная бригада. Все тоже гремели подносами, били алюминиевыми ложками о тарелки, требуя колбасы. Раздатчица заплакала, позвала заведующую. Та вышла, трясла какими-то бумагами, вся покраснела, раскричалась.
В её адрес тоже кричали нелестное:
– Рожи наели! Ворьё! Лопайте сами свои несъедобные шницеля! Куда из них мясо дели?! Да их собака не сожрёт! Вы за кого нас держите?
Кто-то из мужиков в сердцах грохнул тарелку об пол, раздатчицы взвизгнули.
Мы с подружкой, невольно ставшие виновницами социального мини-взрыва, бочком-бочком со своими подносами убрались в другой конец зала за дальний столик. Наблюдали за происходящим с чувством вины от творимого социального неравенства и испуганно, торопливо поглощали колбасу. А ну как разгневанный рабочий класс того… Экспроприирует прямо изо ртов.
Заведующая убежала куда-то звонить. Вмешался старший из мужиков – прораб или бригадир, стал урезонивать друзей. Колбасный бунт всплеснулся и улёгся. А на броненосце «Потёмкин», если помните, макароны натворили дел – ой, ой.
Ещё про девяностые. Мама рассказывала, как стояла за сахарным песком. Гайдаровский рынок помаленьку начал осваивать просторы страны, и продукты давали без талонов, но, по инерции, ещё ограниченно: кило в руки.
Под ногами весело не без умысла шныряли ребятишки. Пенсионеры из очереди их разбирали, типа это их внучата или племяши – и, соответственно, получали на руки вдвое, а то и втрое больше сладкого продукта. А мальцы, сыгравшие роль внучат и племяшей, получали в награду жвачку или конфету. Такой взаимовыгодный маленький бизнес.
Мама тоже подозвала маленькую девочку, приласкала, прижала к себе (тогда за подобные развратные действия людей ещё не объявляли педофилами, даже слова такого не знали. А тамошние дети ещё безбоязненно играли во дворах). Итак, мама получила два кулька песка: на себя и на девочку. Полезла в карман… Конфеты забыла! И деньги, как на грех, были взяты впритык – на два кило сахара.
Вечером рассказывала: «Ты знаешь, так и стоят передо мной её недоумевающие глазёнки. И из них медленно-медленно ползёт слезинка». Она потом специально приходила к магазину с шоколадкой – но девочку больше не видела. Наверно, та решила не иметь дела с вероломными взрослыми.
…Ещё помню огромную, раскачивающуюся волнами, заполонившую весь отдел очередь за водкой. Напирали слева, справа и сзади, вздохнуть невозможно. Стояли все, даже непьющие: водка тогда была самой желанной валютой. Без водки и жэковский сантехник не станет с тобой разговаривать.
Нам сорокаградусная требовалась – для сварщика. Мы тогда въехали в однокомнатную квартиру с нишей. Нишу хотели перегородить и поставить туда детскую кроватку. Сварщик пообещал соорудить перегородку в виде ажурной, витой решёточки и затребовал за это дело 6 бутылок водки: работа плюс материал. Да-да, так дорого ценился тогда алкоголь. Мы накопили уже 4 бутылки.
Отстояла два часа, до прилавка далеко, а я измучалась: дома спит ребёнок, вот-вот должен проснуться. Испугается, зайдётся в крике, начнёт заикаться. И, когда передо мной оставалось человека три-четыре, плюнула: да пропади всё пропадом, и водка, и витая решёточка!.. Слава богу, малыш ещё спал.
В другой раз пришла в магазин с грудным малышом: выбросили яйцо. Встала в хвост очереди – малыш предсказуемо начал капризничать. Покупатели надели на лица индифферентное выражение «ничего не вижу – ничего не слышу». Пришлось подойти ближе к прилавку и морально давить на продавца живописной картиной «Мадонна с орущим младенцем в очереди за яйцом. Холст, масло». Продавец долго сохраняла каменное лицо, потом взорвалась:
– Специально ребёнка с собой берёте? Что, совсем-совсем не с кем оставить? Постыдились бы, молодые! Инвалиды, старики стоят. Подвиг она совершила: ребёнка родила! Как щитом, прикрывается, – и ещё много других слов… Впрочем, произнося это, она уже подталкивала в мою сторону кассету с яйцами – под укоризненными взглядами пенсионеров в мой адрес.
Перечитываю – мрак. Неужели всё так было плохо и беспросветно? Да нет же, конечно. Мы были молоды, жизнь била ключом и сверкала всеми красками радуги. Справлялись и с очередями, и с дефицитом и прочими невзгодами: просили друзей, соседей. Кооперировались с другими мамочками: кто-то сидит с малышнёй, кто-то отоваривается.
Ну да, я чуток преднамеренно сгущаю краски: для чистеньких мальчиков и девочек. Пусть знают, какой чудовищный монстр, какая многоголовая гидра может родиться из невинно обронённых слов: «заморозка цен», «ценовое госрегулирование», «контроль за наценками».
По мне, лучше голод и холод терпеть, чем те кошмарные очереди. А лучше, конечно, чтобы ни голода и ни холода. В такой-то богатейшей стране – срам.
Возвращаюсь к продавцам. Куда до них экспертам, учёным, докторам экономических наук со своими прогнозами. Продавцы кожей своей, всей сущностью, носиками своими чуют, откуда ветер дует. Ещё вчера вы не знали, куда деваться от назойливых приставаний в магазине: «Вам помочь?» «Что вас интересует?»
Сегодня интуиция подсказывает торговым работникам что-то смутно забрезжившее… Возвращение дефицита… Былое могущество и величие человека за прилавком… Презренное покупательское быдло по ту сторону прилавка… Нужные человечки у чёрного входа…
Всё то, о чём они с необъяснимой тоской, не смея признаться себе, ностальгировали последние четверть века. О чём мечтательно рассказывали своим юным ученицам, а те восторженно вздыхали: неужели были такие времена? Неужели продавец когда-то был – сила, силища, ух?!
Во всяком случае, первые ласточки перемен уже появились. Знакомая учительница несколько раз за зиму заглядывала в меховой салон. Мерила приглянувшуюся шубку и всё не решалась. Цена кусается, но скоро весна: не подождать ли сезонной уценки? Вокруг неё увивались продавщицы, не знали куда усадить, предлагали кофе, чай с карамельками.
Ах, а шубка хороша! В последний раз, когда она попросила её для очередной примерки, девочка продавец недовольно процедила сквозь губку:
