– Садись ешь, и сразу ложись, на тебя смотреть страшно.
Ратников так и сделал… Лишь в постели он смог в общих чертах поведать жене о случившемся в Алма-Ате. Анна сказала, что по телевизору, в новостной программе «Время» не сказали об этом ни слова. По ее тону чувствовалось, что в отличие от Ратникова, она не видит в случившемся ничего особенного и совершенно не обеспокоена. Более того, она сразу перевела разговор на куда, по ее мнению, более важную тему:
– Слушай Федь, пока не уснул, я тут хотела с тобой посоветоваться. Тебе не кажется, что нам надо Ольгу Ивановну как-то отблагодарить?
– Ты же отвезла ей продукты, – ответил, словно отмахнулся Ратников, находящийся целиком и полностью под впечатлением оглушившей его новости.
– Да нет, это не то. Она ведь не просто нам оказала услугу, она ведь и еще помочь может не раз. У нее ведь и авторитет в поселке, и связи. Сам видел, какой она вес сейчас имеет. И в школе от нее многое зависит. Игорю же аттестат скоро получать, – лицо Анны выражало озабоченность.
– Что же ты предлагаешь? – всем своим видом Ратников показывал, что не желает сейчас обсуждать эту проблему, к тому же его уже основательно клонило ко сну.
– К ней надо еще съездить, а лучше привезти сюда, к нам. Я её в магазин отведу, и пусть там она сама себе выберет, что захочет. Ну, и как водится, к нам пригласим, стол накроем, угостим. Неужели ты не понимаешь, что она сейчас очень нужный нам человек, – Анна была далека от «глобальных» мыслей беспокоящих мужа, ее волновали куда более приземленные вещи, касающиеся непосредственно её семьи.
– Ладно, после Нового Года подумаем, – решил «отложить на полку» это дело Ратников.
– Не после Нового Года, а завтра, или, в крайнем случае, послезавтра, её надо привезти сюда, пока у меня в магазине последний привоз не разобрали, – решительно возразила Анна.
Ратников, не сказав ни слова в ответ, отвернулся, но Анна бесцеремонно повернула его лицом к себе и негромко, но упорно стала втолковывать необходимость вынашиваемого ею «мероприятия»… пока, наконец, и он был вынужден согласиться, что на данном этапе судьба семьи и детей важнее судьбы страны.
– Надо ж… если бы кто несколько лет назад вот так бы мне сказал, что я буду наряду с директором совхоза и прочими местными тузами искать расположения обыкновенной учительницы, да еще с таким махровым белогвардейским происхождением и соответствующим поведением… Я советский офицер, коммунист, из крестьян, – Ратников чуть слышно рассмеялся. – И кто меня к этому подталкивает, собственная жена, так сказать, боевая подруга, тоже стопроцентный советский человек. Ну и докатились мы с тобой Аня, – совершенно безо всякого сожаления говорил Ратников, поправляя подушку под головой, и тут же намереваясь под тот же веселый тон потрогать то ли полные матовые плечи жены, то ли ее пухлый подбородок, как он делал довольно часто лежа в постель.
Но Анна, обычно относящаяся к этому благосклонно, сейчас вдруг воспротивилась, не дала его руке, ни коснуться ее плеч, ни пощупать нежный валик под подбородком.
– Не лезь, ничего тут смешного нет, все это очень даже серьезно. А насчет стопроцентной советскости. Ты что такой уж советский, или я? – в свою очередь совсем не игриво говорила Анна.
– Ну, не знаю, сам себя всегда советским считал. Да и вся родня моя кто они, простые крестьяне, в свое время крепостными были. Нет, для нас все-таки я думаю советская власть это благо, хоть какие-то шансы в люди выбиться дала, хотя бы тем кому повезет. А если бы при царе… так бы и сидели в деревне, света божьего не видели, – высказал свое мнение Ратников, правда, не очень уверенно. Да и твоя родня не из графьев. А ты вон и в техникуме выучилась, и в институт могла поступить, если бы я тебя не захомутал, – Ратников вновь попытался перевести разговор в шутливую форму, приобнять жену, но та отстранилась. – Разве твои предки могли такое себе позволить до революции, хоть и в городе жили? Так бы и жили, как вон у Горького описано «В моих университетах» про старую городскую жизнь.
– Горький, похоже, вообще нормальной жизни в детстве не видел, потому и описал всю эту грязь, – с некоторым раздражением отвечала Анна. – А городская жизнь она от деревенской, как сейчас отличается, как небо от земли, так и тогда отличалась. Мама моя со слов своей матери и бабки про нее знала. Так вот не так уж и плохо они, предки мои жили, во всяком случае, у моих деда и прадеда свой дом был. Богачами не были, но и так как Горький писал, не жили.
– И все одно не пошли же они предки твои за белых воевать, предпочли отсидеться, как и мои. Значит, не стоила та жизнь того, чтобы за нее биться. Потому и так мало за белых пошло народа, а за красных во много раз больше, тех, что старую жизнь ненавидели и сломать ее хотели. Разве не так? И чтобы сейчас эти брехуны перестроечные не болтали, не хотел тогда народ по-старому жить, вот и сковырнул и царя и всех этих буржуев. Верно, или нет?…
Ратникову казалось, он говорит настолько прописные истины, что жена не может не согласиться. Но она молчала, и он откинувшись на подушку собирался уже прикрыть глаза, уверенный, что спор закончился, когда Аня чуть не шепотом, словно боясь чего-то заговорила:
– Не так уж мало за ту жизнь людей встало. И у нас тоже встали. Ты что не знаешь, что было в Ярославле в восемнадцатом году?
– Ты это о чем… ааа, про эсеровский мятеж что ли? – удивленно спросил, вновь вскинувшись Ратников. – Ну, так это ерунда, что там, заварушка какая-то на день или на два, а потом быстро придавили.
– Федь… ты откуда родом? – в свою очередь приподнялась на локте Анна.
– Здрасьте барышня, с Пошехонского района я, – с вызовом ответил Ратников.
– А я уж думала с Луны. Какой день, какой два, это в Москве тот мятеж быстро придавили, а у нас большевиков скинули и две недели эти эсеры верховодили, всех большевиков местных перестреляли. И только когда с Москвы войска подошли, тогда все кончилось. Деревня ты и есть деревня, до сих пор истории своего областного центра не знаешь. Ты хоть помнишь, что Ярославль старше Москвы? – в своем возмущении Анна уже не могла сдержаться и повысила голос.
– Что ты говоришь… неужто две недели?… Да откуда же мне знать, нигде ж про то не говорилось, не писалось. Даа… во как Савенков шухарил-то, на две недели город захватил, – искренне удивлялся Ратников. У него сна, что называется, не осталось «ни в одном глазу».
– Да какой там Савенков… Это все ерунда, не Савенков тем восстанием руководил, а наш, местный ярославский, полковник Перхуров. Потом, когда красные город осадили, он с отрядом прорвался и к Колчаку ушел, – продолжала опять уже шепотом говорить Анна.
– Во дела, первый раз про то слышу… Стой, а ты-то откуда про все это знаешь, ведь мать твоя говорила, что ее родичи простыми рабочими были? – изумленно спрашивал Ратников, глядя на жену так будто видел ее впервые, уставившись на бретельки от комбинации, которые бесчисленное количество раз спускал с ее покатых плеч.
– Откуда, откуда… я ж не деревенская, историю своего города знаю не из учебников, а от мамы. Да нет, не бойся, не из бывших я, так что за карьеру свою и без того неудавшуюся не опасайся. И мать моя не врала тебе, просто небольшую неточность допустила. Ее дед не работал на фабрике или заводе, он ремесленником был, бондарем, и работал на дому, бочки делал и тех рабочих, что с заводов за путных не считал. Он, мой прадед, своего первенца, старшего сына, брата моей бабки, очень выучить хотел и в реальное училище отдал… ну это как сейчас техникум. Мама говорила со слов бабушки, сами впроголодь жили, а его учили. Ну, вот он этот бабушкин брат тоже с теми эсерами якшался и в восстании участие принимал. Мама сама про то всегда вполголоса говорила, отец его в погребе запирал, чтобы не ходил туда, а он все одно сбежал. Вроде даже участвовал в расстреле самого Нахимсона.
– Какого Нахимсона? – недоуменно спросил Ратников.
– Ой, ну ты лапоть деревенский, ничего не знаешь. Нахимсон это первый председатель ярославского Совета, еврей. Потом ему уж в городе никак нельзя было оставаться, и он с Перхуровым ушел на прорыв.
– И что?
– Откуда я знаю что… пропал, сгинул, погиб скорее всего. Бабка потом горевала, столько денег в него вбухали пока учили, ее саму как чувырлу деревенскую одевали, куска лишнего съесть не могла, все экономили, а он вот так поступил. В семье про него потом никогда не говорили, как и не было его. И сейчас бы не вспомнила, если бы не эта Ольга Ивановна, не ее поступки. Так что все не так просто Федя, и завтра ты ее обязательно пригласи…
На следующее утро Ратников позвонил в полк и, узнав от оперативного дежурного, что повышенную готовность вроде бы объявлять не собираются и из Алма-Аты пока тревожных сведений больше нет… Он, как и планировал, поехал старшим на школьной машине. Высадил сначала детей у школы, отвез Дмитриева к дому его матери, потом заехал на почту, где находился переговорный пункт. Заказал переговоры с Люберцами. Дома у сестры телефона не было, и он обычно звонил ей на работу. С Верой связался только где-то часа через два. К счастью она сразу развеяла его беспокойство насчет матери. Ей Ефросинья Васильевна тоже необычно долго не писала, но два дня назад, наконец, пришло письмо. Медвежье, оказывается, целых две недели было отрезано от внешнего мира. Прошли сильные снегопады с метелями, замело дороги, оборвало линии электропередач… Потом Вера долго расспрашивала брата о его семье и, конечно, о племяннике, пока ее не позвали там, на работе. Ратников после разговора с сестрой сначала облегченно вздохнул, поняв, что письмо от матери должно и ему вот-вот прийти, в то же время в душе забушевало возмущение. Отрезало несколько деревень и две недели не могли расчистить дороги и восстановить подачу электричества… Где!? В центральной России, в трехстах километрах от Москвы!! «Суки, гады… кому только не помогают, куда только не суются, в космос летают, а в исконно русских областях до сих пор человеческую жизнь наладить не могут. Не руководители, а какие-то сплошные враги своего народа… Недаром вчера казахи возбухнули… Неграм, индейцам в Никарагуа помогают, в Афгане средстава миллиардами зарывают, вместо того чтобы свою страну хоть мало-мальски в порядок привести, обустроить… у нас самих все вкривь и вкось. Неужто трудно это понять!?… И что за гады раз за разом у нас в правительство вылезают!?…»
