Исходя из данного выражения, пятый префект Иудеи не торопился въехать в «столицу167» своей провинции. Сказать, что он не любил Иерусалим, – значит не сказать ничего: он этот город ненавидел. Утомляли нескончаемая суета, вечно палящее солнце, известковые плоскогорья и пронырливые, дотошные евреи, сующие нос везде, где можно. Жители этого города были неуправляемы, вспыльчивы, набожны и фанатичны. Они продавали и покупали всё и всех, учили и воспитывали всё и всех и презирали всё и всех, даже себе подобных.
Вдобавок ко всему они не умели или не хотели признавать себя виноватыми, что порождало многочисленные конфликты. Считая себя всегда правыми, иудеи были заносчивы и нетерпеливы. Сначала дали ему деньги на строительство водопровода, а потом, когда рухнула Силоамская башня168 и погребла под собой восемнадцать каменщиков, обвинили его в том, что он самолично взял корбан169 из храмовой казны и этим навлек беду на город, вызвав своим святотатством Божий гнев.
«Если у криворукого родится криворукий, то прежде всего винят отца, а не соседа», – сказал он им, прежде чем отдал приказ солдатам бить палками иудеев, которые поносили и его, и императора. Поколотили немногих, больше было задавленных от скученности и неуправляемости толпы. «Дубина в руке солдата была им наукой. А то что, учась, подавилось множество людей, так это от их тяги к знаниям», – писал он императору, защищаясь от нападок иудеев, обвинявших его в жестокости и неуважении их законов. Ответ не замедлил прийти: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись».
В храме три раза протрубили в рог, извещая жителей города и бесчисленные толпы паломников, ночевавших вокруг города, об открытие ворот. Приближалась Пасха, и каждый правоверный иудей обязан был войти в храм и вознести жертву Богу Израиля.
Не успели стихнуть шофары, как огромные гурты и отары скота в тучах пыли и осоловевших от крови оводов мыча, блея и ревя потянулись к городу по окрестным дорогам, чтобы стать Пасхальными агнцами и быть закланными после полудня в четырнадцатый день нисана. Караваны верблюдов и ослов, груженые всем чем можно, беспрерывным потоком потекли в город, расплываясь по узким улочкам. Город заволновался и загудел, напоминая растревоженный пчелиный улей.
Стук колес по камням вернул Пилата к действительности. Уступив дорогу водовозу, спешащему к дымящейся кухне, префект прошел мимо своей палатки, куда одна за другой запархивали стройные рабыни, и направился к раскидистому платану, в тени которого уже стоял стол, окруженный диванами. Завтракать должны были трое: Пилат, Клавдия и Петроний – командующий когортой римлян, расквартированной в претории. Все остальные могли лишь ожидать, мечтая, когда префект соизволит позвать их к столу. Это правило не распространялось лишь на двух людей: Ирода Антипу170 – тетрарха Галилеи и Пиреи – и Помпония Флакка – наместника Сирии, куда входила Иудейская провинция. Ирода он ждал после обеда, а Флакк был далеко – в своей благоухающей Антиохии, под охраной двух легионов.
За завтраком надо было решить, покинуть лагерь до захода солнца или задержаться еще на сутки. Сегодня был день Луны, а завтра – Марса, весьма несчастливый день. Во вторник не совершали жертвоприношений, не отправлялись в путешествие и не женились. Он не очень верил во все эти приметы, но должность обязывала соблюдать хотя бы минимум почтения и приличия к богам, праздниками и приметам.
Рассудив, что новостей, привезенных Петронием и Иродом, хватит, чтобы принять решение, Пилат прилег на диван, сказав рабу, чтобы тот подал ему легкого вина и ящик с почтой, полученной из Рима.
***
Вскрыв печать, префект нашел в ящичке три восковых таблички, свиток пергамента, перевязанный кожаным шнурком, и маленький деревянный скребок для удаления воска. Почта была от Луциния – брата его жены. Пергамент содержал подробное описание Иудеи, а письма – одно пояснения к пергаменту, второе – последние новости из Рима, а третье – к жене Пилата от жены Луциния.
Письмо для Клавдии он пробежал глазами и отложил в сторону: муж должен знать, о чем думает его жена, о чем ей пишут и что пишет она. В империи стало неспокойно, и его обязанность – знать, о чем шепчутся не только квесторы.
На комментариях задержался чуть дольше, наслаждаясь мягкостью слога, каким писал Луциний: «Посылаю тебе выдержки из Страбоновой «Географии». Как ты и просил, я упорядочил некоторые его сочинения и систематизировал всё, что он написал об иудеях и их стране. Сведений немного, но живость языка, которым великолепный Страбон изложил свою «Географию», доставит тебе явное удовольствие от прочитанного». Пилат покосился на пергамент и, преодолев тягу к знаниям, взял в руки письмо с новостями.
Луциний Пилату – приветствую!
Рим погряз в разврате, во всём подражая островитянину171. Доносы, казни, извращения поглотили великий город. Нет дня, когда наш принцепс думал бы о государстве более, чем о своих похотях. Поговаривают, что он завел особые постельные комнаты, гнезда потаенного разврата, где собранные отовсюду девочки и мальчики…
Дальше Пилат не стал читать. Вынул из сундучка скребок и одним движением счистил всё, что там было написано. Как говорится, береженого боги берегут. Сменив позу с лежачей на сидячую, префект сдул с таблички восковую стружку и втоптал её ногой в белую известковую пыль, покрывающую окрестности гор, одновременно думая от том, что не все Прокулы плохо кончили, но Луцинию точно не сносить головы за его длинный язык.
С некоторых пор префект Иудеи стал осторожным, малопьющим и неболтливым. Причина крылась в том, что человек, который подвинул172 ему под зад кресло прокуратора, – префект преторианской гвардии, консул Луций Элий Сеян173 – был обвинен в измене, арестован и казнен. В ходе следствия выяснились такие подробности, о которых страшно было помыслить, не то что сделать. Тот, кому доверял Тиберий, отравил Друза – сына Тиберия. Для этой цели Сеян развратил Левиллу, жену Друза и невестку Тиберия. Пообещав на ней жениться, уговорил, чтобы та ежедневно подмешивала своему мужу в пищу яд. Когда всё вскрылось Цезарь приказал казнить Сеяна и его детей, заморить голодом Левиллу и взять под стражу Апикату – первую жену Сеяна, но та, страшась пыток, опередила преторианцев, посланных за ней, и покончила с собой.
Тетива была спущена…
Империя заходила ходуном, захлебываясь в крови консулов, преторов и легатов. Дня не проходило без казни, будь то праздник или заповедный день174. Обвинителям, а часто и свидетелям назначались любые награды. Конфисковывались имения, отбирались рабы, вывозилась мебель, уводился скот – всё шло в оплату услуг доносителя, ибо никакому доносу не отказывали в доверии.
Префект взял со стола серебряный кубок, наполненный вином, посмотрел на раба, стоявшего недалеко от платана, и одними веками подозвал к себе. Словно молния, метнулся раб к столу, выхватывая из-за пояса деревянную чашку. Мгновение – и струя вина ударила по дну чаши, заливая края темно-бордовым творением Бахуса175. Пилат вздохнул и засопел, ожидая, когда раб допьет вино. Слуга допил и склонился в поклоне, прижав чашу к груди.
– Налей и иди, – Пилат лег на диван, думая о превратностях судьбы. У Сеяна было всё, что нужно человеку для счастья: слава, золото, рабы, имения, приносящие в год более ста миллионов сестерций176. И это притом, что еще Август установил имущественный ценз для сенаторов в миллион, а для всадников – в четыреста тысяч сестерций. Сам виноват. Жалко было только Элию Юниллу, одиннадцатилетнюю дочь Сеяна. Старинный обычай запрещал убивать девственниц, и её отдали палачу, который надругался над ней, растлив, после чего девочку задушили удавкой, а труп выбросили на Гемонии177.
– О времена, о нравы178! – сказал он вслух, наслаждаясь терпким вкусом фалернского вина, привезенного из Рима.
Глава 7. Притча о неразумной смоковнице
Иерусалим! Иерусалим! избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст. Сказываю же вам, что вы не увидите Меня, пока не придет время, когда скажете: благословен Грядый во имя Господне!
Евангелие от Луки, 13:34–35
Скажу вам как на духу: я не спал всю ночь. Только вздыхал громко и протяжно, не давая уснуть скотам во дворе и людям в доме…
Светильник в горнице задули под утро. Не знаю, о чём они там шептались, но я бы на их месте тоже не заснул. Слишком много чего произошло за один день, слишком сильно было потрясение людское, слишком велико было искушение сказать: «Я видел Мессию, входящего в Иерусалим. Я открывал городские ворота, впуская Праведника в город Святой. Я играл на свирели, видя Спасителя, озирающего царство Свое. Я шел одесную179 от Судии Небесного. Я касался одежд Царя Иудейского», «Я… я… я…» – только и могли говорить люди, хвастаясь друг перед другом.
