В то же время я все лучше и лучше понимал, что бал в Форте-Фикс правит именно еда. О ней говорили больше всего.
На втором месте шли бесконечные рассуждения о преступлениях и наказаниях. О чем бы мы ни беседовали, вольно или невольно мы всегда возвращались к прокурорам, судьям, свидетелям и нашим уголовным делам.
«Женская тема» приютилась лишь на третьем месте. Сопутствующие ей сексуальные воспоминания были не часты и, к моему удивлению, – не ярки. Наверное, «запретная тема» не обсуждалась в компании пацанов-по-понятиям.
Четвертую строчку в списке тюремных вербальных приоритетов (во всяком случае – у русских) занимали физкультура и спорт. Через воздержание и полный контроль над телом мы уверенно тянулись к «здоровому духу».
Расстановка тем, как правило, не менялась. Недаром одним из наших основных вопросов оставался самый насущный: «Что сегодня дадут пожрать?» Хлеб уверенно обошел зрелища и на десять голов – сексуально-половую сферу.
Правильно говорили основоположники марксизма-ленинизма – «бытие определяет сознание».
Особенно в тюрьме.
После пикника и праздной болтовни наша тусовка медленно перетекла в сторону тюремного Брайтона – небольшого пространства между двумя корпусами у западного забора зоны.
Два карточных стола «застолбили» еще с утра – они были покрыты привязанными по углам казенными простынями. На белом фоне красовались два штампа: «Собственность правительства Соединенных Штатов Америки» и «Изготовлено корпорацией «Юникор» в федеральном исправительном учреждении Льюисбург».
Обычно по утрам играющее население Форта-Фикс высылало на улицу гонцов. Постоянные игроки в карты, китайское и обычное домино, шахматы, нарды и ямайские кости могли не волноваться: если к столу вовремя привязывали простыню, то посторонний за него уже не садился.
Особенным изыском у местных зэков считались игральные скатерти, сшитые из темно-зеленых шерстяных армейских одеял.
Даже самому затрапезному и зачуханному тюремному столу они сразу придавали вид цивильного казино из соседнего Атлантик-Сити[55]. К тому же для удобства игроков к скатерти пришивали четыре больших кармана. Если нужно было отлучиться из-за стола, туда можно было положить карты. Самые продвинутые столы отличались яркими аппликациями на вольные тюремные темы. Большинство зэков и без скатерок знало, кто обычно тусовался в том или ином углу зоны.
Основные пятачки, местечки, скамейки и столики закрепились за той или иной этнической общиной или на худой конец группой по интересам. Переменить негласного собственника могли только военные действия.
Дима Обман мне объяснил:
– Лева, пойми. Нас здесь мало, но кто на нас с мечом пойдет, от меча и погибнет! И ты конкретно должен делать все, чтобы русских на зоне уважали. Не только сейчас, но и на годы вперед! Ты меня послушай, Дима плохого не скажет и плохому не научит!
Мои уши все больше и больше превращались в авиационные радары. Я начинал понимать, что внешнее спокойствие и тюремная идиллия – явления очень относительные. Устоявшийся «статус кво» и политика мирного сосуществования были субтильны и хлипки – в любой момент снизу и сверху, слева и справа могла начаться очередная Пуническая война.
Именно так много раз потом и случалось.
Но только не Четвертого июля. Народ барствовал, переваривал курочку, ждал концерта и вечернего салюта.
Несмотря на праздничный день, карточные баталии не прерывались. Я, пожалуй, был единственным «русским», кто относился к картам совершенно равнодушно. Пока за столами проигрывались очередные несуществующие коровы, я сидел неподалеку с книжицей.
И в начале срока, и потом читалось мне легко – обычно книга «улетала» за несколько дней. В какой-то степени я даже наслаждался возможностью немного расслабиться и хотя бы недолго побыть эгоистом. Пожить, не о чем не думая. Как в детстве.
Три года борьбы с «нечистой силой» – крысоподобной прокуроршей и всемогущим ФБР – порядочно истощили Леву Трахтенберга и загнали начинающего сидельца в несвойственную ему депрессуху.
Поэтому я тихо радовался и проглатывал книжку за книжкой.
Степень восприятия прочитанного возросла в сотни раз. Три года назад, в своих первых следственных изоляторах, читалось мне на «слабую троечку».
Тогда это занятие походило на название ленинской работы: «Шаг вперед, два шага назад». Прочитав страниц десять любой книги, я вдруг понимал, что совершенно не врубаюсь в ее содержание. Приходилось возвращаться и перечитывать.
В то время мои мысли плавали в совершенно другом измерении – все еще только предстояло.
Как только судебная тяжба и «Mein Kampf»[56] прекратились, я вновь начал читать запоем. Как в студенческие и раннеперестроечные годы.
Три года назад моими первыми тюремными книжками стали жизнеутверждающие «12 стульев» и «Похождения бравого солдата Швейка». На этот раз в репертуаре появились Татьяна Толстая, Леон Урис, Людмила Улицкая, Василий Аксенов, Дина Рубина, Ромен Гари, Оскар Уайльд и неизвестно откуда взявшийся Аркадий Петрович Гайдар.
В тот день я ностальгически перечитывал «Чука и Гека». Неожиданно у моего уха раздался голос Бори Глухмана, бензинового жулика и хорошего человека:
– Слушай, Левка, я что-то подустал дуться в карты, пойдем лучше погуляем. Тебе как прокатчику артистов будет интересно. Ты такого никогда в жизни не видел – концерт художественной самодеятельности! В тюряге! Пойдем, не пожалеешь.
– Конечно! Здорово! Кстати, а ты знаешь, что в Москве проводят настоящий песенный конкурс «Калина красная»? Я сам по телику недавно видел, в российских новостях показывали. Но самое главное – трех победителей выпускают из тюрьмы прямо на сцене. Представляешь, если такое устроили бы здесь? – предавался я праздным разговорам.
– Я вам не скажу за всю Одессу, но впечатления от концерта в Форте-Фикс обещаю, – сказал улыбающийся Боря. – Все, хватит, еще начитаешься!
Он протянул руку и сильным рывком поднял меня с травы.
Мы пошли в сторону тюремного спортзала и тренажерки. Именно там, на центральной площади, происходило праздничное действо.
В отличие от «Славянского базара», Евровидения и конкурса «Американский Идол» в Форте-Фикс сценой и не пахло. Выступление десятка тюремных ВИА проходило на фоне побитого временем спортзала и двух баскетбольных вышек.
На безрыбье и рак рыба.
Метрах в пятидесяти от «концертного зала» начинался первый из пяти заборов, сделанных из особо прочной сетки. Над ними закручивалась спиралью колючая проволока, утыканная острейшими стальными лезвиями.
Она празднично блестела на солнце и красноречиво предупреждала: «Не влезай – убьет».
Серебряная колючка окружала нас повсюду. Как будто мы находились на съемочной площадке старой советской киносказки «Снежная королева».
Вообще цветовая палитра этой тюрьмы легко умещалась в шести основных красках: серебряной (колючая проволока и заборы из сетки), бордовой (кирпичные стены всех построек), зеленой (пожухлые лужайки и спортивное поле), серой (бетонные дорожки и площадки), хаки (официальная форма заключенного) и белой (футболки зэков на выходных).
Как правило, отклонений в этой веселенькой радуге-шестицветке не случалось. Любая цивильная одежда (даже самая простая: джинсы и цветная майка), которую мы видели на тюремных посетителях, воспринималась нами как крутой многокрасочный экспрессионизм.
Мы с Борей влезли в потную толпу зрителей, стремясь спрятаться под огромнейшим платаном – единственным на площадке деревом.
В это время тюремные группы выдавали американские эквиваленты «Мурки» и «Не жди меня, мама». На моем лице появилась глупейшая улыбка, которая не сходила с лица до самого конца этого запредельного концерта.
Сама ситуация казалась мне невероятным «сюром»: еще недавно я был на свободе, а теперь – на шоу-программе в тюрьме.
Американская зона, русские зэки, многочисленные негры, праздничная курица, необыкновенный концерт с участием иноязычных ВИА и предполагаемый вечерний салют. Такая жуткая жуть могла свести с ума любого начинающего арестанта.
Тем более меня, с пока еще неустоявшейся психикой.
Я невольно сравнивал российский и американский тюремный шансон. Отличие было налицо – никакой трагедии и надрыва, полнейшее отсутствие образа «старушки-матери» и «стервы-жены».
Наоборот – да здравствует жизнь!
В ритме рэпа, рока и латиноамериканских напевов. Песни – на любой цвет кожи и этнические корни. Практически на все вкусы.
Плавильный котел по-форт-фиксовски.
Каждая группа музыкантов развлекала ликующую и танцующую на жаре публику минут пятнадцать. Программу вел настоящий конферансье – здоровенного вида доминиканец. Похоже, что народ его знал и любил.
Как и положено, он активно шутил и развлекал публику во время смены коллективов.
Отыграв свое, «артисты» моментально растворялись в толпе. На их место сразу же залезали участники и техперсонал следующей группы.
