– Нет.
– Ну, вообще об искусстве? О новых постановках? О пьесах? Рецензиях? Нет? Ну, об интригах? Кому какая роль досталась, все такое…
– Нет.
– Неужели о политике? – удивился я. – О Сталине? О Жданове?
– Тьфу! – сказал Борис Гаврилович. – Конечно, о женщинах! О чем еще могут говорить три сравнительно молодых мужика?
Азеф, Гапон, Исаич клуб книголюбов
В рассказе про коммуналку на Покровке я написал, что был сосед, которого считали доносчиком и провокатором. Мне вдруг стало неловко. Да, считали. Но вдруг это была только сплетня?
Не знаю. Может быть. Я тогда был еще маленький.
Вот история более зрелых лет.
Семидесятые годы. На работе знакомлюсь с немолодым интеллигентным человеком. Разговариваем. Он говорит, что все прогнило. Кругом ложь. Брежневу навесили орден Победы. Придумали «Малую землю». Хлеб закупают в Америке.
Я осторожно киваю. Вздыхаю.
– И все молчат, – горестно говорит он. – Вот вы человек молодой, а тоже молчите. А ведь русская молодежь не молчала! Декабристов помните?
– Май на дворе, – отшучиваюсь.
Вроде отстал. Потом говорит:
– У вас почитать что-нибудь есть? Что-нибудь интересное ?
– Ну, например?
Он приблизился и вполголоса:
– Исаич у вас есть?
Ладно, думаю. Хорошо.
– Есть. Завтра принесу.
Прихожу, он навстречу. «Принесли?» – «Принес, вот в портфеле». – «Лучше давайте я пойду в буфет, и вы мне там отдадите».
Книжка маленькая, завернута в газету. Вхожу в буфет. До последней секунды надеялся, что пронесет. Что ошибка. Но нет! Сидит мой старший друг, а за соседним столиком – два малознакомых паренька.
Вхожу, сажусь, кладу книгу на стол.
Они к нам – цап ее из моих рук. Весело так:
– Что это тут наши книголюбы читают?
Я говорю:
– NN просил Исаича почитать. Вот я принес.
Разворачивают. На книжке написано: «Егор Исаев. Суд памяти. Поэма»
– Это не Исаич, а Исаев, – говорит паренек.
– Исаев, Исаич, – говорю. – Какая разница? От слова Исай. Хорошее издание. С иллюстрациями Бисти. Тоже лауреат Ленинской премии.
– Почему тоже? – спрашивает паренек.
– Потому что Исаеву тоже Ленинку присудили. Пойду чаю возьму. Вам взять?
– Пожалуйста, если нетрудно, – говорит NN. – Вот, возьмите денежку. Спасибо за книжку!
– Читайте на здоровье.
Он даже виду не подал. Ни тогда, ни потом. А я, между прочим, не поленился сходить за этой книжкой в магазин «Москва». Рубль десять заплатил.
А поэт Егор Исаев, как началась перестройка, тут же перестал писать поэмы и начал разводить породистых кур на своей даче в Переделкине. Говорят, добился больших успехов.
оскорбление величества, или по-латыни — Laesio majestatis
Лет тридцать пять тому назад по делам службы я посещал одно очень закрытое и почти военное учреждение. Чиновника, к которому у меня было дело, я застал в кабинете главного начальника. Кабинет был просторный и солидный, а над столом для совещаний, как положено, висели портреты членов Политбюро ЦК КПСС.
Довольно, кстати, дорогие. Уж на что наша контора была небедная, но у нас руководители партии и правительства висели в виде фотографий в латунной окантовке. А здесь – маслом на холсте, в тяжелых буковых рамках.
Указанного товарища я застал за интересным занятием. Под его руководством двое мужчин в синих спецовках снимали один портрет, а на его место вешали такой же – новый. Товарищи Брежнев, Андропов, Громыко и так далее. Тоже маслом на холсте. Но живописная манера сильно отличалась. Снимаемые портреты были исполнены в духе заглаженного академизма, а новые – написаны широкими пастозными мазками.
– Вы это зачем? – спросил я.
– А ведь неплохо, правда? – торопливо заговорил он. – Хорошего художника нашли, верно? Смело! Современно! Вот товарища Суслова и не узнать сразу, надо шагов на пять отойти.
Ну да, конечно… Так я и поверил, что начальство этого очень закрытого и почти военного учреждения вдруг разочаровалось в школе Бродского-Лактионова и увлеклось исканиями лианозовцев.
– Ладно трепаться, – сказал я. – Что случилось?
– Дежурного офицера застукали, – признался товарищ. – Ночью. Вернее, под утро. Вот на этом самом столе. Трахался, сукин кот, с уборщицей. Прямо вот тут, на столе, – повторил он.
– Ну и что? – спросил я. – А портреты при чем?
– То есть как при чем? – возмутился он. – Это же при них было!
И он показал на снятые и стоящие на полу портреты, оскверненные созерцанием бесстыдства.
Теперь их меняли на другие. Непорочные.
Стола, однако, никто не трогал.
Кира Викторовна и Ян Янович не для всех
Хорошие книжки в стародавние советские времена – были. Издавались. Но купить их почему-то было нельзя.
Мой отец был писатель. А на Кузнецком Мосту был такой магазин – «Книжная лавка писателей». На первом этаже все обыкновенно, а на втором – такой специальный магазинчик. Только для членов Союза писателей. Причем если приходил какой-то неизвестный член, то у него требовали членский билет.
Главным человеком там была Кира Викторовна. Очень строгая женщина. Я просил папу позвонить Кире Викторовне, чтобы она меня допустила до недлявсехних книжных сокровищ. Он иногда звонил, хотя неохотно. Ну, кто он был? Писатель, которых в одной Москве тысячи три. Или даже пять (да кто считал!). А она – распорядительница Кафок и Цветаевых. И писем Ван Гога. И вообще. Поэтому он не мог с ней раз и навсегда договориться – мол, вместо меня будет приходить мой сын. Надо было предварять звонком каждый визит.
А в магазине «Академкнига» на Советской площади в иностранном букинистическом отделе царил Ян Янович, чудный сухонький старик, похожий на профессора филфака. Там с книгами было почти свободно. Знаешь немецкий – вот тебе Кафка, знаешь английский – вот тебе Джойс.
Но тоже были свои сложности. Однажды я разжился двумя книжками Агаты Кристи. Даже названия помню: “ Sparkling Cyanide” и “Cat Among the Pigeons”. Прочитал. Ничего особенного. Дай, думаю, продам их в букинистический. Приношу Яну Яновичу, он говорит: «Нельзя». – «Как нельзя?» – «А так. Есть список книг, запрещенных к приему. Да, молодой человек. Не только литература, но альбомы репродукций тоже. Абстракционистов не берем. Сюрреалистов. Дали – ни-ни! Из реалистов – Модильяни запрещен. А вот Дюфи – можно».
Ну, хоть Дюфи можно. Понятно почему. Он веселый такой, жизнеутверждающий.
Бежевая папка пятнадцать лет или чуть старше
Давным-давно наша семья дружила с семьей писателя Юрия Нагибина. То есть с ним и его тогдашней женой Беллой Ахмадулиной.
Однажды Б.А. читала стихи в Музее изобразительных искусств им. Пушкина. Там есть такой лекционный зальчик. После чего к ней подошел какой-то неизвестный старик и подарил ей бежевую папку с широкими тесемками.
А она подарила эту папку мне.
Я развязал тесемки. Там на первой странице было написано: «Н. Гумилев. Избранные стихи из разных книг». Толстая пачка машинописи. Хорошая белая бумага. Первый экземпляр.
Я никогда не слышал про такого поэта. Раскрыл наугад посередине.
И прочитал:
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
И руки особенно тонки, колени обняв…
На всякий случай я захлопнул папку.
Посидел минуты три. Раскрыл снова. И увидел:
Созидающий башню сорвется,
Будет страшен стремительный лёт,
И на дне мирового колодца
Он безумство свое проклянет…
Я помотал головой. И в третий раз раскрыл наугад:
Милый мальчик, ты так весел, так нежна твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, изменяющем миры.
Ты не знаешь, ты не знаешь, что за чудо эта скрипка,
Что такое темный ужас зачинателя игры…
Ах, милые дамы и господа 2008 года времяпребывания! Это потом я понял, что Гумилев – поэт, конечно, хороший, но не великий. Что он чрезмерен в своей кокетливой силе, красив до жеманства, экзотичен до какой-то как будто «переводности» его стихов и так далее и тому подобное.
Но тогда он пришелся в самый раз.
Я узнал, что он был расстрелян в 1921 году. Об этом было написано в Литэнциклопедии. Автором энциклопедической статьи был Андрей Синявский. Которого совсем недавно посадили за антисоветскую клевету. Все сплелось в общий узел.
Я читал Гумилева у костра ребятам.
Меня слушали полчаса, час, полтора.
И так по нескольку раз. Мои товарищи учили Гумилева со слуха. С моих слов.
Я знал наизусть – и до сей поры помню – двадцать, наверное, его стихотворений. И столько же – в кусках и отрывках.
Поэтому я не стал покупать стихи Гумилева, когда запрет с него был снят.
А бежевую папку я подарил. Вернее, так – дал почитать и не попросил назад.
Сыр «Виола», свежий воздух и Марина Цветаева кольцо-кольцо, выйди на крыльцо
Каждый понедельник к нам в дачный поселок привозили заказы. Маленький пикап был нагружен серыми пакетами, перетянутыми бумажной веревкой. Гречка, мясо, колбаса, сыр. Сыр «Виола» в том числе. В круглых коробочках. Со скандинавской блондинкой на крышке.
