«Кто здесь?» – послышался бранчливый возглас сторожа, Абдуллаев зашикал: «Атас, атас!» – и мальчики побежали прочь, оставив Русика валяться среди кирпичей. Марат потом внушал сам себе: пойми он сразу, что Русик не может встать, ни за что не удрал бы за остальными. Однако недоверчивая совесть не верила и щипалась: «Предатель, предатель»!
Гвоздь, как потом оказалось, сломал ногу. Поймавший его на месте падения сторож рассказал о случившемся родителям и директору школы. Русика с загипсованной лодыжкой заперли дома с учебниками и запретили соваться на улицу. Передавали, что отец выстегал его по спине резиновым шлангом. И всё же как только опека дала слабину, Русик вылетел к товарищам на костылях и гонял со всеми в футбол и в «утки-охотники», ни разу ни словом не упрекнув никого в измене.
– Слушай, – вдруг вспомнил Шах, – тут же завтра такая тема. В клубе будет собрание.
– В каком клубе?
– В нашем, поселковом клубе, в актовом зале. Вроде даже концерт дадут. В честь Халилбека.
– Сторонники?
– Да все, кто хочет на всякий случай выслужиться. Народ уверен, что Халилбек вот-вот вернётся на свободу, и надо показать лояльность. Сходим посмотреть?
– Давай! – поддержал Марат.
Шах остановил свою «Ауди» у дома Марата, они весело распрощались. Один умчался готовить какие-то апелляции, а другой поспешил к домашнему компьютеру узнавать у московских коллег свежие новости по главному делу.
Вечером родители Марата были дома. Отец сидел, обложившись рабочими рукописями, а мать стояла в центре веранды и отводила душу:
– Нерадивая, высокомерная, села отцу и матери на шею и ножки свои тощие свесила! Вот она какая, эта дочка Шаховых! Да кому её дипломы нужны, если она чай подать не может?
– Да понял я, Хадижа, понял, – не глядя на жену, отмахивался Маратов отец.
– А как она закрытых защищала! Ты слышал, Марат? Небось скоро сама закроется, а Шаховы ничего поделать не смогут. Упустили ребёнка! А пылища у них на полках! Я специально пальцем провела, когда мимо проходила.
– Больше тебе делать было нечего?
– Молчи, Асельдер, тебя там не было! Сам бы ужаснулся! А мамаша её, мамаша…
– Что?
– Строит из себя министра здравоохранения. Ну и что, что она Халилбеку сердце лечила? Небось в карман от него получила не меньше штуки.
– Не знаешь точно – не говори, Хадижа. А ты что молчишь, Марат? – оторвался отец от исписанных листов.
– Да что об этом говорить? – равнодушно ухмыльнулся Марат. – Ты, мама, сама мне эту Сабрину расхваливала. Теперь вычёркивай её из списка.
– А ты и рад, да? – всполошилась мать.
– Что значит «рад»? Но что-то мне кажется, что до тринадцатого августа никто для меня не найдётся.
– Найдётся, ещё как найдётся! – заверила мать уверенно. – Вот пойдём на сватовство к Абдуллаевым, там присмотришься.
Марат встал, вышел на крыльцо и зашагал, грохнув воротами, на улицу. Ветер сразу метнул в него горстью песка. Воздух был сух и душен, пели сверчки и хрипло перелаивались собаки. По пустой неосвещённой улице прошёл человек, приблизился к Марату, тихо – «Салам алейкум» – поздоровался с ним за руку и последовал дальше. За воротами покойного Адика было глухо. Видно, полковника полиции, который, согласно услышанным за последнее время свидетельствам, занял этот дом, избил сына Мухтара Алишку и залез в окно к салафитке[18] в никабе, не было дома. Марат вдруг вспомнил, что никто не упоминал о семье этого зловредного полицейского. Скорее, живут не здесь, а в городе.
Улица однообразно тянулась дальше сплошными воротами, пока внезапно не обрывалась мусорной свалкой и степью. За проложенными к посёлку газовыми трубами, вдалеке в стоячей воде буйно росла осока. Там же, на окраине, мигала красными огоньками вышек тюрьма, в которой томился Халилбек и где по кафельным коридорам елозила швабра уборщицы, матери разгульной Анжелы.
Марат побрёл вдоль пустынной улицы в сторону этой тюрьмы, вспоминая вздорный носик Сабрины, взволнованного Шахова и поджидающие в Москве деловые заботы. Отпуск был короток, и фантастическая затея матери катилась к провалу. Невесты, он был уверен, ему не сыскать, и банкетному залу, уже заказанному к тринадцатому, быть пусту. Ему стало жаль родителей и в то же время забавно до слёз. Он шёл по засыпающему посёлку и не то кашлял, не то смеялся.
Утром, сразу после уборки, я надела по совету Аиды синее платье с блёстками и в отчаянии вперилась в своего зеркального двойника. Волосы, отросшие до выпирающих ключиц, торчали пышно и густо, как разваливающийся стог сена. Лицо поэтому казалось широким и плоским. Можно было бы метнуться к соседке и выклянчить плойку, но Тимур уже ждал меня на условленном месте, рядом с запертой на каникулы школой. Вообще-то по телефону он настаивал на встрече у моей калитки. Меня это пугало, и я отнекивалась. Тимур напирал:
– Ну мне же надо знать, где ты живёшь, самое, чтобы к отцу твоему зайти.
– Зачем? – охала я.
– Как зачем? Тебя в жёны просить.
Меня от этих шуток (а может, и не шуток) слегка передёрнуло, и в конце концов порешили на школе. С волосами между тем нужно было что-то делать, и я прибегла к трюку поселковых старшеклассниц, распускавших и укладывавших волосы втайне от суровых домашних. Воткнула в розетку вилку обыкновенного утюга, разметала, присев на колени, свою шевелюру по гладильной доске, расчесала гладко, придавила сверху разогревшимся утюгом и стала с силой вытягивать из-под него свои волосы. Хорошо, что никто не застал меня за этим нелепым занятием. Через пять минут пряди выпрямились и легли распрекрасно, как после салона.
– Хорошо выглядишь, – отметил Тимур, когда, на проваливающихся в землю каблуках, я торопливо подошла к воротам школы.
О нет, о нет, он оказался вовсе не таким, как я представляла по фотографиям. Волосы у Тимура были светлые и росли жёстким ёжиком. Рот – безгубый, над наморщенным загорелым лбом – ромбики залысин, фигура – борцовская и приземистая, бицепсы под рукавами пиджака (в такую жарищу!) раздувались, как лопающиеся от фарша толстые колбасы. Мы медленно шли вдоль забора, и я казалась себе рядом с ним нескладной каланчой. Ветер порывами приподнимал платье, и Тимур, я заметила краем глаза, то и дело посматривал на мои оголявшиеся колени.
Я чувствовала, как все мои прежние ожидания и надежды спекаются в чёрствый комочек, который скачет внутри и пищит: «Убегай, убегай!»
Но я не могла убежать так скоро и только ругала сама себя за согласие встретиться с этим кряжистым и чужим человеком прямо в посёлке, под носом у знакомых и близких. По дороге я мучительно сочиняла, как выкрутиться, если нас заметят в романтическом уединении и станут душить противными домыслами. Но Тимур, похоже, не смущался, а очень даже наоборот – обращался ко мне залихватски и по-хозяйски, не как к давней знакомой, а практически, как к собственной девушке. Выспросил про родителей, про бабушку, рассказал про своих домашних (сестра учится в колледже, родители достраивают двухэтажный дом недалеко от мечети) и съехал в отчаянное самовосхваление:
– Я, самое, стимулирую молодёжь, самое, к общественной работе, самое. Организовал ячейку, самое. Собираемся, самое, обсуждаем пути духовного, энергетического, финансового развития региона, самое.
Обо всей этой яростной общественной работе он писал мне ещё в интернете, и, что удивительно, это-то меня и подкупило. Да и лицо его на нечётких, снятых на телефон фотографиях выглядело умнее и многозначительнее. Я воображала, что увижу «мыслящий тростник», борющуюся личность, героя-преобразователя, а при встрече вживую выходило, что Тимур – обыкновенный болтун, долдонящий пустые чиновничьи штампы. Да ещё и с неприятно развитыми бицепсами.
Мы вышли на Проспект, где разгуливало довольно много народу. Все собирались в клуб, на бесплатный концерт в поддержку Халилбека. Я обрадовалась, что можно смешаться с толпой и не привлекать внимания, но на нас с Тимуром всё равно поглядывали и мужчины, и женщины. Казалось, сейчас все хором разинут рты и с издевательством грянут:
– Тили-тили-тесто! Жених и невеста!
Тимур вёл меня самодовольно, как купленную на базаре козу, не примеряясь к моему отстающему шагу, подавая прохожим мужчинам руки и важно кивая поселковым матронам в цветастых косынках и колыхающихся на ветру бесформенных балахонах.
– Тимур, ты, наверное, будешь занят. Давай увидимся уже на концерте, – предложила я наконец.
– Ты забыла, самое? – удивился он. – Сначала зайдём на собрание. Я, самое, уже сказал нашим активистам, что придёт наша землячка с опытом, самое, работы в московском суде.
– Да я ничего не знаю, только бумаги подшиваю.
– Ну ты что, Патя! Как я могу тебя, самое, коллегам не представить? Ты же мне уже родной человек! – И Тимур улыбнулся.
Как? Когда я успела стать родной человеку, которого встречаю в первый раз в жизни? Ну конечно, пять месяцев переписки, пусть скупой, нерегулярной, отрывистой, но переписки. Неужто я могла забыть, что для местных парней это верный залог симпатии, влюблённости и верности? Как я могла так ошибиться? Зачем давала надежду?
