(Бабушка – та, конечно, попивала, но всегда тайком от меня, так что только сверхобычная говорливость и красные пятна на щеках её малость выдавали. Но она скрывалась всегда, прятала бутылочку – и я считаю это здоровой чертой. Не надо вываливать на детей свои пороки!)
Удерживала меня на проспекте Космонавтов, кроме убежища в 8,5 метра, мощная рука искусства – кинотеатр "Планета". С десяти до тринадцати лет я пересмотрела в нем, наверное, все советские фильмы, снятые в те годы. Эта доступность прекрасного совершенно снимала всякое ощущение бедности – впрочем, как бы скромно я ни жила, этого ощущения и не было, не знаю, отчего так.
Мама, привлекательная женщина, работала в мужском коллективе, но никогда не наряжалась. Два платья, костюмчик, демисезонное пальто, зимнее пальто – и всё. Не было привычки к тряпкам, и модниц мама презрительно именовала "тряпичницами". Почти не было и украшений. Красилась мама утром, при мне, и я отчётливо помню – голубыми тенями подмажет веки, чёрным карандашом проведёт твёрдую черту с мнимой раскосинкой, чуть тронет тушью ресницы (длинные, загнутые от природы). Потом неяркая помада, и всё – пошла! Она была так задорна и моложава, а мужчины в её области (механика) водились так густо, что не было нужды в искусственной красивости, в нарочитом выпячивании прелестей. А я не знала косметики лет до семнадцати.
Что ты летаешь, моя птица, над чахлыми кустами старых уже новостроечек, приговаривая "а здесь химчистка была, а тут нашлась кошка Симка", что ты здесь оставила, глупая? Ну, голуби ворковали в вентиляции, ну, дорожка на станцию, ну, сдавала стеклотару, чтоб купить билет на "Мою прекрасную леди", ну и что? Пустяки, право, пустяки…
Позже, лет в двадцать, я сочинила такое:
Я житель новостроек,
Хамовитый и беспамятный,
Но у меня
Заветное припрятано до поры.
Произрастаю возле помоек,
Шагаю, порожней посудой звеня —
На-кось, выкури меня из норы!
Да не ступит чужая нога на мои богоданные метры,
Да не взглянет недрёманый глаз на мои припасённые
литры,
Я не ваш
Я ушёл.
Я вот наемся спинки минтая от пуза
Чаю с сахаром тихо напьюсь и пойду искать музыку.
Бездомные кошки укажут дорогу мне,
И в тишине
Один я один я на тысячи тысяч
Расслышу две бедные ноты —
Всё, что смогла, дорогая, ты высечь
Из этой жизни за долгие годы работы.
Всё ж таки какой-то внутренний опыт жизни «птицы-души» в этих строчках есть, потому и привожу их здесь – долгие годы я сочиняла не для печати, а из потребности сформулировать прожитое, что, как вы понимаете, сразу выводит меня из славного и ничуть не презренного мною племени графоманов… или нет?
Глава шестая
Парле франсе!
Между тем школа, в которую я пошла в шесть лет, была «языковая», «с преподаванием ряда предметов на французском языке». Так значилось на фасаде, и, ей-богу, не знаю, что означало. Никаких предметов на французском языке нам не преподавали, а просто со второго класса шел французский язык, а потом и французская литература. Мама сама учила в школе французский и была рада, что под боком, у работы, нашлась такая школа.
Моя 275-я известна всей смотрящей телевизор стране, но не как школа, а как здание РУВД. Не помните? Такое, с белыми колоннами? Именно там служат "менты" с "улиц разбитых фонарей". Фигурирует это здание с колоннами и широкими коридорами, совершенно излишними для ментовки, и в "Тайнах следствия" – в нём шустрит бравый опер Винокуров (хороший артист Сергей Барышев). Поскольку ленинградская школа кинематографа всегда тяготеет к "прравде жызни", замечу: в здании моей бывшей учебной юдоли действительно с давних пор трудится РУВД. Перемена произошла, когда я заканчивала седьмой класс, – чтоб доучиться до восьмого, нас перевели в школу по соседству, а потом расформировали. Доучивалась я у Нарвских ворот…
Но семь лет жизни – это немало. Советский переулок прочно вошёл в моё личное время, в личную историю, тем более что спустя много лет там поселилось издательство "Лимбус-пресс", где вышли многие мои книги. Так что я как ходила по Советскому переулку, так и хожу, прямо как в песне "Ноля":
Так и живу на улице Ленина,
И меня зарубает время от времени…
И ведь улица Ленина в самом деле осталась улицей Ленина. Кстати, и она играла в моей судьбе некоторую роль – там располагался «писательский дом», где жили друзья родителей, Жарковы. Алексей Жарков и его жена, Майя Серебровская, дочь писательницы Елены Серебровской. Их дети, круглолицые и добродушные Алёна и Алёша, были моими «зимними» друзьями, а потом стали родственниками – ибо в третий и последний раз папа женился на Майе Серебровской.
(Его друг Жарков был этим убит, страдал отчаянно, потому что любил Москвина чисто и пламенно, не прозревая ни малейшей возможности для такого предательства.)
И что может быть хорошего на улице Ленина!
Советский переулок – другое дело, в его названии есть простая констатация факта ("советский" – исторический, неотменяемый эпитет в жизни страны). Тогда в Стране Советов разгорался настоящий бум образования – все валом валили учиться в институты, а потом тащили своих детей в спецшколы – языковые, математические – всякие, но удивительно было то, что этих школ было предостаточно, целая сеть, целое море.
Потом я сформулировала жёстко: дескать, это была садистская идея – дать нищим людям образование. Развить в них тонкость ощущений, изобилие запросов – и оставить в бедности, примитивности материальных нужд.
Ведь в "цивилизованном мире" образование прочно сопряжено с достатком. Учиться трудно, тяжко, муторно, к тому же дорого. Чем дольше нужно учиться той-иной профессии – тем выгодней будет в ней работать. У нас такого не было. Мы учились неведомо зачем, на будущее, впрок, по завету Ильича. Он же сказанул, что "коммунистом нельзя стать, если не обогатишь свою память знанием всех богатств, которые накопило человечество". А ведь каждый из нас мог потенциально стать коммунистом – стало быть, "учиться, учиться и ещё раз учиться" (ещё один лозунг, провозглашённый Ильичём на съезде комсомола, а комсомольцами были вообще почти все).
Французский язык явно был составной частью списка накопленных человечеством богатств.
Но где, где нам, детям обычных советских людей, он мог бы пригодиться? Мы и мечты свои не выпускали за границу, просто не думали в эту сторону. Никто из наших родственников и друзей никогда за границей не был. Оказаться там, где фланирует Ив Монтан, обретается Жерар Филипп, бегает Луи де Фюнес? С тем же успехом можно было воображать, что гуляешь с Мольером или Дюма…
Вы будете смеяться, но французский язык нам пригодился, многим из нас!
Моя одноклассница Алла Беляк стала переводчицей (она переводила, скажем, Аготу Кристоф и Мишеля Турнье), работала во Французском институте. Света Калашникова отучилась в университете на французском отделении, много лет трудилась в совместной с французами фирме. Татьяна Кондратович (пишет под псевдонимом Маруся Климова) – знаток творчества Л. Селина, тоже переводчица, удостоена ордена Почётного легиона. А я, каждый раз приезжая в Париж (последние годы завела такую простительную слабость), не устаю благодарить Провидение за свою французскую школу – для нормального бытования "туриста" моих знаний более чем достаточно.
Найдя на Пер-Лашез могилу Альфреда де Мюссе, я знаю о судьбе злосчастного любовника Жорж Санд, могу продекламировать на языке оригинала его стихотворение "Майская ночь". Сидя в "Комеди франсез" на пьесе Мюссе "Фантазио", я в силах оценить трактовку режиссёра и игру актёров. Бродя по Лувру, читаю сопроводительные тексты без напряжения. Могу объяснить в кассе музея, что нет у меня, простите, другой купюры!
Прав был Ильич. Правы были суровые догматики, покрывшие страну сетью спецшкол. Учиться, учиться!
Но когда меня, в белом праздничном переднике, привели в школу, я сначала была в панике. Однако одна из форм паники была здоровая.
Однажды, расхрабрившись, я подсела к симпатичной девочке с широкой белозубой улыбкой, нос картошкой, круглые карие глаза, и сказала: "Девочка, давай с тобой дружить".
Инстинктивно я сделала наилучший выбор, потому что девочка Ирина Порошина была доброй, славной девочкой, хоть немного и задавакой (будущая круглая отличница!). Она никогда надо мной не смеялась, приглашала в гости к себе домой на Вторую Красноармейскую, кроме того, Ире без труда давались кошмары типа геометрии, и я у неё преспокойно списывала и срисовывала.
Как известно, советское образование было построено по принципу средневекового университета и стремилось к Абсолюту. Мы должны были знать всё. Поэтому потенциальные гуманитарии мучились с алгеброй и тригонометрией, а потенциальные технари – с сочинениями про образ Печорина и Базарова. Но у Иры способности были сбалансированы, к тому же её бабушка Анна Абрамовна многие годы работала в редакции журнала "Звезда". Порошина тоже была из племени читателей беллетристики и пристрастила меня к Диккенсу. Чуть не сто томов в тёмно-зелёной обложке…
