Хуже всего в отделении для душевнобольных. Их вообще все забыли.
Деньги обещают, но не выдают, папа кормится своей основной специальностью. Горько шутит: «Гонококкам все равно, какая власть на дворе».
Озверели все, даже персонал. Папа рассказал страшный случай. В хирургическом отделении лежала раненая медсестра-большевичка. Надзирательницей была Мария Михайловна Андреева, я ее прекрасно помню, она бывала у нас в гостях. Сын у нее учился в кадетском корпусе и был замучен красными казаками. Раны у той женщины гнили, ей не делали никаких перевязок – Мария Михайловна не позволяла, говорила: «Собаке собачья смерть».
9 августа 1919 г. Пятница
Вот уже сказывается успех в «Солее»! Сегодня пригласили петь в «Мозаику»!
Торшин обещал устроить выступление в «Гротеске»! Уже говорил с Алексеевым. Там будут выступать актеры из киевского «Кривого Джимми». Буду на одной сцене с Владиславским, Курихиным, Хенкиным, Бучинской!
Итак, я уже пела в «Дивертисменте» и «Яхте». Сейчас «Солей». Теперь будет «Мозаика»! А еще открылся, наконец, «Буфф» на Сенной! После всех митингов там был сплошной разгром. Зашла туда взглянуть – не узнала! Роскошная отделка зала, уютные кабинеты, электрическое убранство! И там буду петь! Да, буду! И сцена Асмоловского будет моя! И Машонкина! И Нахичеванского! Все сцены – мои! Вот увидите!
Перечитала – и самой смешно стало. Просто Хлестаков какой-то.
Но так хочется!
10 августа 1919 г. Суббота
Были с мамой на панихиде по Саше. Прошел год, как его больше нет.
Мама стала в последнее время такой потерянной. Так жалко ее!
Пришли домой и помянули нашего Сашеньку. И мама пригубила, и я.
Вспоминали разное. Как будто все это было в чьей-то чужой жизни. Вспомнили, как Саша тогда вбежал в комнату с криком: «Как, вы ничего не знаете?» Все перепугались, мама схватилась за сердце. Оказалась, что соседская собака ночью родила. Как сейчас вижу: мама идет к буфету, где у нее хранился флакончик с лавровишневыми каплями, мы с Катей и Машей хохочем, бежим смотреть на щенят. А позже в тот день мы узнали, что началась война.
У мамы теперь на ночном столике все время лежит Аввакум. Она то и дело повторяет: «Время приспе страдания. Подобает вам неослабно страдати». Сегодня она сказала, что когда-то эти слова прочитала, и они запомнились, но не поняла. «А теперь все стало так просто: наказание дается не за грехи вовсе, а за счастье. Все имеет свою цену: за счастье – горе, за любовь – роды, за рождение – смерть».
Вспоминали весь тот ужас в прошлом феврале, что мы тогда пережили, когда Саша прятался несколько дней на Братском кладбище вместе с другими студентами и гимназистами из Студенческого полка генерала Боровского, которые не ушли с Корниловым. Несчастные мальчики ютились в склепах. Морозными ночами! Один из них ночью пробрался в город и передал весточку своим родителям, так, по цепочке, дошло до нас. Я ходила к нему, приносила теплую одежду, еду. С узлами идти было опасно, и я обматывалась как можно большим запасом белья, старалась пролезть в какую-нибудь дырку в заборе, чтобы не заметили у главных ворот. Там в отдаленных склепах пряталось много офицеров. Саша рассказал, что один сошел с ума и стал петь – его придушили, чтобы он своими криками их не выдал. Папа через доктора Копия, у которой муж ушел с добровольцами, достал документы, и ночью Саше с несколькими товарищами удалось уйти. Потом кто-то донес, на кладбище устроили облаву и остальных, кого нашли, всех расстреляли.
Кругом шли обыски. Мы сожгли тогда со страху, из-за Саши, много бумаг – и погиб мой дневник.
Мама собрала все наши золотые вещи и закопала в жестяной коробке – а потом мы так и не смогли их найти. Кто-то, наверно, подсмотрел и выкопал. А Сашин новенький велосипед папа – он еще жил тогда здесь – из опасения реквизиций разобрал по частям и рассовал их по разным углам квартиры. Помню, как Саша гордился своим «Дуксом». Они все с папой перед покупкой спорили, что лучше, наш «Дукс» или иностранные «Триумф» или «Гладиатор».
Потом вспомнили с мамой тот обыск, когда ввалились пьяные, злые: «Что вам известно о вашем сыне?» И начался кошмар – со срыванием обоев и взламыванием досок с пола. Еще потребовали чаю – пришлось греть им воду. Об обыске мне до этого рассказывала Тося Городисская, ее брат Петя ушел в Ледяной поход и погиб где-то на Кубани. Когда Тося рассказывала со скрежетом зубов, что и как у них забрали, я только удивлялась такой привязанности к вещам. У нее отец – богатый биржевик. Ведь жить можно и без персидских ковров, и без серебра! Что за несчастье, если люди, которые работали в поте лица и ничего не имели, заберут землю, или дом, или мебель, которую они заслужили всей своей жизнью и которую у них, по сути, украли! Ведь не трудом праведным нажил Тосин отец палаты каменные! Они и сами должны были поделиться или что-то сделать для других – ведь это стыдно жить богато в нищей стране и при этом еще хвастаться своим богатством! И поделом им – возмездие. Ведь гениальный Блок все объяснил в своей поэме! И только когда пришли к нам, я поняла, что дело вовсе не в вещах и не в их ценности. Мама тогда стала упрашивать, плакать, как стали забирать все, что приглянулось, а я поняла: дело в человеческом достоинстве. Лучше стоять и молчать! А спас всех тогда папа. Обыск закончился тем, что они заперлись с ним в его кабинете, и он всех осматривал. А уходя, еще и благодарили: «Спасибо, доктор!»
Эти части от велосипеда и сейчас лежат по всему дому, как их тогда спрятали. И Саша никогда их уже не соберет.
11 августа 1919 г. Воскресенье
В первом ряду увидела Забугского. Старик совсем спятил и совершенно опустился. Грязный, помятый, но поджидал меня с букетом цветов. Бедный Евгений Александрович! Как забыть то, что он тогда отчудачил? На его экзамене плыву, а Забугский все время мимо проходил – ничего не спишешь! Бросаю украдкой умоляющие знаки Ляле прислать шпаргалку – и вдруг Забугский незаметно кладет на стол аккуратно сложенный листок. Развернула – а это его почерк! Все решения, все ответы! А после экзамена попросил меня зайти в свой кабинет и стал объясняться в любви и делать предложение!!! И смех и грех!
Какой же он жалкий! И какая я слепая – ничего не видела! Когда он ходил по классу и останавливался у моей парты, дышал прямо в затылок, мне все казалось, что вот он еле сдерживается, чтобы не схватить за косу, отодрать. А он, наверно, хотел потрогать, погладить.
Мои поклонники! Как на подбор! Не знаешь, куда и прятаться!
Чего стоит только тот безымянный мальчик, мой молчаливый пунцовый воздыхатель! Вот уже месяц подкарауливает меня, а подойти боится. Так и хочется приманить его конфеткой и отшлепать хорошенько, чтобы учил уроки, а не занимался глупостями!
А тот дантист с его шедевром: открываете рот – и ни одной пломбы!
А Горяев! Ведь он мне нравился, и еще как! До той самой минуты, пока мы с ним не столкнулись, когда я забежала к папе. Сидит и ждет приема! Увидел меня и позеленел. Что у него там – сифилис? Гонорея? Вот и вся любовь.
Я знаю, что я умею нравиться. Я все время ощущаю на себе эти голодные, жадные взгляды.
Но разве этого я хочу?
Ночью плачу и умираю, а утром встаю опять смелая и сильная. А потом опять ночь и страх. Мне нельзя оставаться одной. Вдруг начинает душить тоска, такая жажда любви, ласки, внимания – что кажется, пойду за первым встречным, кто ласково позовет!
Иногда, очень редко, мне снится Алешенька. И я снова гимназистка, у меня только и есть что эта любовь. Это самые чистые, самые печальные и самые светлые мои сны. Потом хожу как сомнамбула, вырванная из жизни. Испытываю отвращение ко всем мужчинам, неважно, кто рядом. Это, наверно, болезнь. Болезнь прерванной смертью любви. Так и буду, наверно, болеть Алешей всю жизнь.
И тут еще Павел!
Как хорошо, что Алеша этого не видит.
А если видит?
12 августа 1919 г. Понедельник
На следующей неделе Павел вернется.
Когда думаю о нем, сердце сжимается от странного ощущения какой-то виновности, какой-то тоски, одиночества и скуки, которые описать невозможно!
Как вылечить его от этой ненужной любви? Чушь! Любовь ненужной не бывает. Но что мне делать? Я хочу ему счастья и мучаю его.
Отчего я его мучаю? Оттого что мне самой плохо.
Иногда мне кажется, что Павел – самый близкий мне друг. Так хочется прижаться к нему, спрятаться у него на груди. А иногда, наоборот, чувствую, что все не так, что это мне чужой, непонятный человек.
Мама говорит: «Зачем ты мучаешь Павла – выходи за него!» Он сделал предложение по-старинному – пришел к моему отцу, поговорил с мамой. Будто они, а не я, решают мою судьбу.
Выйти замуж! За кого-то надо выйти замуж. Надо? Почему надо?
Меня ошеломила его влюбленность. Я сдурела от восторга. Любовь заражает.
Знаю, что буду любить только одного, но этот один не будет им!
Как долго еще могу это выдерживать? А если расстаться, то что со мной будет?
