– Прошу вас, графиня, – говорил адъютант, придерживая Фрею фон Мольтке за локоть, чтобы она не поскользнулась на черной распутице, – не делать поспешных выводов. Не забывайте, что мы на войне. То, что вы увидите сегодня, не радостно. Но это война.
– Благодарю, – отвечала Фрея, – я здесь для того, чтобы видеть. Идемте, Елена.
– Фрау фон Мольтке, – сказал галантный адъютант, – делают то, без чего никакая армия не может считать свой долг выполненным до конца. Милосердие к побежденным, забота о проигравшем сражение враге. Вас поставил в известность полковник Маршалл, полагаю? Это – господин Ханфтштангель, канцелярия фюрера. Я – полковник Мэкер, представляю штаб Девятой армии.
Рудольф Мэкер поднес руку к кокарде – вермахт не признавал приветствия «хайль».
Лицо майора Клачеса стало совершенно желтым, но постепенно восстановило прежний перламутровый оттенок.
– Хайль Гитлер! – отозвался майор, но адъютант руки в ответном жесте не поднял. Не поднял руки и я.
Мы встали во внутреннем дворе первой зоны, там, где снег был съеден до черной земли. Возле нас стояли эсэсовцы, удерживая на поводках овчарок, а блокфюрер, что привел нашу делегацию, объяснял нам схему расположения бараков.
– Здесь – военнопленные солдаты, а здесь – офицеры; условия не позволяют их перевести в офлаг, в этом помещении содержатся женщины и женщины с детьми.
– Евреев содержите отдельно? – спросила Елена.
– Евреев и комиссаров выявляем непосредственно в день доставки.
– Что вы с ними делаете? – резко спросила графиня.
Ей никто не ответил. Адъютант Рудольф Мэкер попросил ознакомить нас с отчетностью.
Два охранника (нам объяснили, что это русские пленные, завербовавшиеся в германскую полицию) приблизились, ожидая приказов от блокфюрера. Один из охранников постоянно щурился и тянул шею вверх, стараясь понравиться начальству. Другой охранник был грузен, с широким задом и короткими ногами. Блокфюрер крикнул им – и оба бросились на административную половину лагеря, к канцеляриям, видимо за отчетностью. Пока бежали, с одного из охранников упала шапка, он оказался совершенно лысым. Овчарка с лаем побежала за шапкой, принесла шапку солдату-эсэсовцу.
Майор Клачес объяснил, что русских в комендатуре лагеря достаточно; в охране и на хозяйственных работах используются в основном русские. Переход русских солдат на сторону вермахта – явление сейчас массовое. В деревне Дубровка формируется 247-й карательный батальон из русских, согласных с новым режимом. И Бранденбургский полк тоже вербует некоторых русских.
– Эти двое, сотрудники Бимбом и Сиповский, – он указал на охранников, – ходят по баракам, выясняют настроения. Следят за внутренней дисциплиной.
Бараков в лагере не было: использовали бывшие склады зерна и навесы для хранения расфасованных мешков – только у двух помещений были стены, остальные представляли собой крыши на столбах. Под навесами люди спали в три слоя, я знал и прежде, что так делают, чтобы те, кто лежит в середине, согрелись между телами товарищей. Перед бараками были вырыты ямы для трупов; раз в сутки свежий пласт трупов забрасывали землей. Я отметил про себя эту странность: обычно в лагерях имелась всего одна яма – впрочем, в дулаге № 240 смертность в те дни была высокая в каждом бараке.
Комендант майор Клачес предупредил, чтобы мы не приближались к баракам – возможно заражение тифом.
– Вы не проводите дезинфекцию? – спросила графиня. Я видел по лицу Фреи, что она сдерживает себя с трудом.
– В данных условиях, фрау Мольтке, дезинфекция – нереалистичная задача. На морозе невозможно мыть заключенных. Больных мы переводим в другие помещения – лазарет имеется на станции Ржев-2.
– А здесь разве люди здоровые?
– Более здоровые, – сказал майор Клачес.
Адъютант Рудольф Мэкер спросил, не хотим ли мы говорить непосредственно с заключенными – возможно, есть жалобы на содержание. Впрочем, инспекция была не столь давно.
Посреди черного квадрата съеденной земли стояла сумасшедшая женщина, прижимая к груди ребенка. Шею ее закрывала тряпка, замотанная вокруг тощей шеи как шарф, а грудь была открыта морозу, потому что полой телогрейки женщина прикрывала ребенка. Она была настолько худа, что на ее груди можно было считать ребра. Кожа груди была серая. Грязные свалявшиеся волосы серыми космами висели вдоль лица.
– Почему не побрили заключенную? – резко спросил коммендант Клачес. – Вот вам и причины эпидемий!
– Виноват, господин майор!
Сумасшедшая пошла к нам, и эсэсовец поднял автомат.
– Хочу предупредить, – сказал комендант Клачес, – это, по нашим предположениям, жена комиссара.
– Не знала, что есть такое звание – «жена комиссара», – сказала графиня.
– Такого звания действительно нет, – сказал Мэкер.
– Комиссаров выявляем в день поступления, согласно инструкции, – сказал комендант Клачес. – По поводу жен комиссаров указаний нет. Руководствуясь наблюдениями, могу сказать, что агитацию может вести и жена.
– Агитацию ведет, – сказал лысый русский охранник, приближаясь. Комендант покосился на заговорившего без спроса охранника, и тот вжал голову в плечи.
Охранник принес бумаги из канцелярии. Передал бумаги блокфюреру, сощурился, вытягивая шею, потом поклонился, попятился. Забрал свою шапку из рук эсэсовца и еще раз поклонился.
Сумасшедшая подошла близко и заговорила. Она говорила по-немецки без ошибок, но со странным акцентом. Она открывала рот, и мы видели длинные зубы. Потом я понял, что ее десны гниют, обнажая корни зубов, оттого зубы кажутся длинными. Возможно, дурная дикция была вызвана плохим состоянием десен.
– Мой муж красный командир Сергей Дешков. Мой муж красный командир Сергей Дешков. Мой муж Сергей Дешков. Спасите его ребенка. Это Яков, наш сын.
Елена и Фрая глядели на ребенка. Младенец был обернут во все тряпки, которые могла собрать женщина. Открытым оставалась половина красного сморщенного личика, на котором жили глаза. Елена и Фрая глядели на маленькое лицо азиатского человечка.
– Это наш сын Яков, – сказал женщина.
– Характерная деталь. Русские сотрудники, – комендант кивнул на охранника Сиповского, – составили представление, сходное с моим. Он, – кивок на охранника Бимбома, – подтверждает факты агитации. Здесь своеобразный коллектив, разобраться в котором с первого взгляда непросто.
– Мой муж красный командир Сергей Дешков, – сказала сумасшедшая. – Это наш сын Яков.
– Вы слышите? – сказал майор Клачес. – Сугубо характерный текст.
– Комиссаров ликвидируем, а сталинистка живет, – сказал лысый охранник, окрыленный похвалой.
– Русские люди устали от пропаганды, – сказал майор Клачес.
Майор говорил это, обращаясь к Елене или графине, иногда к адъютанту Мэкеру, но говорил исключительно для меня; на меня смотреть он не хотел, меня он по-настоящему боялся. Человек из канцелярии фюрера – это было страшно для него.
Ему казалось, что в нашем визите есть неясная цель – а цели не было. Я не вмешивался в разговор, наблюдал за Еленой. Ты хотела видеть войну, думал я, вот, перед тобой война, посмотри.
– Хочу пояснить, – сказал комендант дамам. – В нашей деятельности есть своя специфика. То, что может казаться строгостью, есть просто лагерная дисциплина. Идут бои, немецкие солдаты гибнут. Муж этой женщины – убийца. Бывает трудно сохранять объективность в отношении пленных. Мы подвержены эмоциям, когда гибнут товарищи. Но мы беспристрастны.
Елена не слушала его. Елена не могла оторвать взгляда от сумасшедшей. На моих глазах безумие сумасшедшей русской женщины перекочевало в зрачки Елены, словно безумие женщины с гнилым ртом было заразным. Я увидел, как исказились черты Елены, как искривились ее губы.
– Мой муж Сергей Дешков, красный командир, – повторила сумасшедшая; космы грязных серых волос висели вдоль скуластого лица.
– И так постоянно, – сказал майор Клачес. – Теперь вы меня понимаете.
– Это Яков, его сын.
– Говорю же: палачи красные! – и лысый охранник ударил сумасшедшую дубинкой по руке.
Она крикнула тонко, как птица. Когда перед грозой резко кричит птица, вспоминаю этот крик. Выпустила из рук ребенка, но звериным движением извернулась, поймала ребенка у самой земли.
– Сталинисты! – сказал лысый охранник Бимбом и сощурился, заглядывая нам в глаза.
Графиня фон Мольтке сказала:
– Комендант, распорядитесь убрать это животное.
И – пропал лысый охранник Бимбом, утащили прочь.
Елена подошла к сумасшедшей, погладила ее по руке:
– Вам больно?
Трудно спросить глупее.
– Нет.
– Простите нас, – сказала Елена.
– Нет, – сказала сумасшедшая.
– И меня не простите?
– Нет.
– Елена, – я потянул ее за рукав, – уйдем отсюда.
– Вам холодно. Возьмите мое пальто, – сказала Елена.
Сумасшедшая с ужасом посмотрела на черное пальто.
