– Первое обострение было года три назад, – сказал Адмиралов, следуя примеру психотерапевта (яблоко оказалось с кислинкой). – Ну, мне боль снимают на несколько месяцев, потом – опять заново. Я терплю.
– О да, я вижу, вы очень терпеливый.
– На самом деле она у меня застарелая, хотя мне это слово и не нравится… но это только три года как меня прихватило, а так она у меня уже с юных лет есть, только не проявляла себя…
– Да я вижу, она у вас необычная, особенная.
Адмиралов насторожился:
– Как это вы видите, разрешите спросить?
– Ну если б она у вас обычная была и если б вы знали, что она обычная, то и реакции у вас были бы соответствующими. А вы знаете, что она необычная, и реакции у вас, как бы вам объяснить… В общем, для этого, для того чтобы понять, о чем я сказал, надо быть самому психотерапевтом… как минимум.
Оба приподняли стопарики, и, посчитав, что аромат уже распробован и уяснен, оба, не сговариваясь, опрокинули махом.
– Она у меня действительно необычная, – сказал Адмиралов.
Он стал рассказывать, чем необычна и какие у нее особенности. Говорил без обиды на нее, без раздражения, даже с нежностью заметной, избегая грубое определение «межпозвоночная грыжа», он ее все местоимением «она» обозначал, и никак не иначе. Крачун слушал внимательно, сочувственно, участливо, чутко, он все ждал, что Адмиралов назовет наконец заветное имя, сам должен был произнести – без подсказки, но этого не случилось пока. Пока он не настолько раскрылся. Но говорил увлеченно.
– Когда я впервые пришел к вертеброневрологу, – увлеченно говорил Адмиралов, – и показал ему томограмму, знаете, что он мне сказал? Он воскликнул: да вы что, в детстве на голове стояли?
– Почему в детстве?
– Да потому что он сразу определил, что она у меня совершеннолетняя, понимаете? А я действительно… ну не в детстве, в отрочестве… на голове много стоял. Очень много.
– Йогством увлекались?
– Типа того.
Крачун наполнил.
– Не знаю, зачем это я вам говорю, – опомнился Адмиралов.
– Говорите, говорите, – подбадривал Крачун. – Мне нравится, как вы уважительно отзываетесь о своем недуге. Болезнь надо уважать, относиться к ней по-человечески, с достоинством…
– Вы тоже говорите уважительно, я заметил. А то часто пустяк говорят, раз-два и вылечим. А вы – без пренебрежения.
– Спасибо. Видите, как много общего у нас. То, что вы сказали, для меня ценно, поверьте. Мои коллеги, к сожалению, к болезням относятся действительно без должного уважения, часто пренебрежительно… в лучшем случае амбивалентно… А болезнь следует уважать, и врачу в первую очередь. Но чтобы это понимал пациент… с таким я впервые сталкиваюсь. Это для меня особенно ценно. И в человеческом плане, и в познавательном тоже… Впрочем, вы не мой пациент. С пациентом бы я не стал коньяк пить. Это нарушение профессиональной этики – пить коньяк с пациентом, да еще у себя в кабинете…
– Курить захотелось.
На это Константин Юрьевич ответил:
– «Мартель» предполагает сигару. Терпите! Вы терпеливый! Вы можете! – Он приподнял стопарик. – Ну? За нее. В том смысле, чтобы свой характер она показывала исключительно с лучшей для вас стороны. Ведь есть же у нее лучшая сторона?
– А вы знаете, – горячо отозвался Адмиралов, – есть!
Но, выпив, замкнулся, не стал продолжать.
Психотерапевт Крачун решил подступиться с другой стороны – рассказать о себе:
– Помню, когда в студенческие годы у меня зуб прихватило, я эту боль воспринимал как нечто предметное, как одушевленное почти… Я с ней разговаривал, как с живым человеком. Случилось это по дороге на юг, и вот, помню, вышел на перрон, это где-то на станции не помню как называется, люди туда-сюда, туда-сюда, а я ей говорю: боль-боль, покинь меня, уйди к тому с бакенбардами… И вы знаете, помогло.
– Магия какая-то, – пробормотал Адмиралов.
– В магию я не верю, – сказал Крачун. – Просто самовнушение.
– Однако жестоко.
– Самовнушение, и ничего более. Неужели вы думаете, боль моя действительно к тому с бакенбардами перешла?
– Вы же психотерапевт, кто вас знает…
– Только не надо наши возможности преувеличивать. Мы не маги, не колдуны.
Он бы с удовольствием поговорил на тему магии и шаманства, но сдержался – разговор мог бы в сторону уйти. Адмиралов сказал:
– Я бы ее не стал гнать…
– Боль?
– Я в целом о ней… о том, что вы называете моей позвоночной грыжей…
– А вы как ее называете? – спросил Крачун с напускной небрежностью.
Но и сейчас не удалось поймать на слове Андрея Андреевича, он словно не услышал вопроса.
– Вот, говорят, недуг, – рассуждал Адмиралов. – Ну да, недуг. А ко всему привыкаешь. Вот так рукой шевельну, да – чувствительно. Но чувствую, что это я, я шевельнул, а не кто-то другой. Значит, я существую! А что, скажем, жена когда пилит, оно лучше?
– Да, жена – это очень интересный момент.
– Зубы болят у всех одинаково. Там никаких нет эксклюзивностей.
– Ну не скажите.
– А вот с шейными позвонками иначе бывает. Задняя протрузия межпозвонкового диска, между четвертым и пятым, совершенно у меня особенная, вот это да. А что зубы!
– Вы сказали, что вам не нравится слово «застарелая».
– «Застарелая» – с негативным оттенком.
– Да, лучше «старая».
– Какая же старая? Она мне в дочки годится!
– Зрелая!
– Вот.
– Вижу, вам с ней не скучно.
– Абсолютно не скучно.
– Но и слово «грыжа», я заметил, вам тоже не нравится.
– А вам нравится? Были бы вы грыжей, вам бы понравилось?
– Ну как-то надо называть?
– По имени, – сказал Адмиралов. – По-человечески.
Крачун приподнял поощряюще брови, словно спрашивал: ну? ну? ну? – только брови долго не подержишь приподнятыми – пришлось опустить.
– В молодости, – произнес Крачун тоном человека, решившего излить душу, – когда я пытался зубную боль убаюкивать, то ее по имени называл: Зоя, Зоенька… У меня подружка Зоя была, и она меня бросила.
Ну куда же ближе еще… Совсем уж подсказка. Даже подумал: не переборщил ли?
– Зоя, Зоенька, – пожал плечами Адмиралов. – Что-то болезненное в этом есть.
– А как вашей?
– Нашей – что?
– Вашей – имя.
Так и спросил в лоб.
– А кто вам сказал, что у моей имя есть?
– Да вы только что сами сказали, что по имени…
– Да? Так сказал?.. Нет. Вы неправильно понять можете.
– Поверьте, я правильно пойму.
– Просто без имени действительно неудобно…
– Так ведь и я про то…
– А когда она ни на кого не похожа… И всегда рядом… То – да.
Он замолчал, глядя куда-то в сторону и в пол. И вдруг сказал:
– Франсуаза.
Крачун затаил дыхание. Затем выдохнул:
– Очень.
Адмиралов скользнул по нему взглядом и вновь отвернулся.
– Очень, – повторил Крачун.
– Вам действительно нравится?
– Яхты этим именем называть. Очень.
Они выпили за красивые женские имена.
Оба почувствовали, что произошло между ними что-то очень важное.
– Вы не рыбак? – спросил Крачун.
– Нет.
– А я до подледной рыбалки охотник. Я приглашаю вас на рыбалку, на подледную. Скоро зима. В нашем центре многие увлекаются. Ящика у вас, конечно, нет?
– Какого ящика?
– Неважно. Я дам.
– Хорошо, – сказал Адмиралов.
– А еще за грибами. Но это потом.
– Хорошо, – повторил Адмиралов.
– Андрей, мы одного возраста примерно, давайте на «ты».
– Только без брудершафта.
– У нас правильная ориентация, Андрей!
– Хороший коньяк.
– А то.
Чокнулись.
– Можно вопрос? – спросил Крачун.
– Пожалуйста, – разрешил Адмиралов.
– Не знаю, может, тебе не понравится, но я хочу поинтересоваться у тебя по поводу этого…
– Чего по поводу?
– Насчет обладания… Насколько важно для тебя, что оно… эксклюзивное, персональное?
– В смысле?
– Ну, если бы я сказал, что мне бы тоже хотелось быть несколько ближе к ней, чтобы ты на это ответил?
– Ближе – это к кому?
– Ну к ней, к Франсуазе.
– Позволь, но у нас разные позвоночники… У меня мой, у тебя – твой… Как это ты себе представляешь?.. И потом, она все-таки принадлежит мне… прошу не забывать… Это очень странное предложение, ты не находишь?
– Не так понят, – огорчился Крачун. – Речь не идет о физическом обладании. Что ты, у меня и мысли не было… Я говорю лишь о персональном знакомстве… чисто дружеском. Мне бы хотелось познакомиться ближе… Стать другом… не только твоим, но и Франсуазы, то есть вашим общим другом, если вы меня правильно понимаете…
– Это профессиональный интерес психотерапевта, не так ли?
– Да, я не скрою, это в известной степени профессиональный интерес психотерапевта. Я преимущественно не кто иной, как психотерапевт, даже когда смотрю телевизор или вот пью коньяк с приятным собеседником. Если мы подружимся, а я, надеюсь, так и случится, то вам придется с этой моей особенностью как-то мириться, хотя лучше ее вообще не замечать, как я сам часто не замечаю, что я психотерапевт, но это у меня уже в силу профессиональной привычки: нельзя же все время себя ощущать психотерапевтом, на это никаких сил не хватит. Что вы скажете на этот счет?
