Дина захлопнула телефон. Вдруг поняла, как сильно соскучилась по работе. По Стелке, по своему прокуренному кабинетику, по бешеному ритму пёстрой тележизни, где неделя пролетает в одну секунду, а телефонная трубка, за многие годы расплавившись от жарких переговоров, приняла точную форму Дининого уха.
Там, и только там творится настоящая жизнь. И у Дины есть доступ к волшебной голубой палочке, играющей с распростёртым, угрюмо замершим, сонным, как Дробышева, телом страны.
– Девушка, чего суёшь обратно грязную газету? Запачкала помадой – так покупай. Кто после тебя её купит, в губной-то помаде?! Нахалка.
– Но мне не нужна газета… Мне только взглянуть. Да и не заметно совсем, чуть-чуть на уголке…
Марина бочком-бочком, сопровождаемая ворчанием киоскёрши и неодобрительными взглядами покупателей, дезертировала от киоска «Союзпечать». Дурацкая вредная, сохранившаяся с детства привычка слюнявить палец перед пролистыванием… Но ей действительно не нужна газета. В редакции она может взять их бесплатно хоть пачку и раздарить знакомым. Она только хотела полюбоваться первой в своей жизни статьёй во весь разворот, именно среди НАСТОЯЩИХ ЖИВЫХ читателей…
Слава представлялась по-другому. У киоска она небрежно полистает газету и, как бы между прочим, небрежно эдак, утомлённо, скучающе скажет… Как бы сама себе скажет, но чтобы окружающие слышали:
– Ну вот, не успеешь написать – сразу ставят в номер. Как что ставят? Статью. Видите подпись: «М. Ночёвкина». Это я. Автограф? Ну что ж, можно…
Толпа напирает. В задних рядах подпрыгивают, направляя в воздетых руках фотики на счастливчиков, которым удалось заполучить автограф самой М. Ночёвкиной. Киоскёрша, заикаясь от счастья, рассказывает, что вот только что на этом самом месте, разрази её гром, стояла живая авторша! Газету расхватывают в один миг, заказывают ещё! Извините, тираж кончился! В издательство несутся загнанные курьеры: немедленно допечатать сто тысяч экземпляров!
Какое счастье, что Марина не успела похвастаться авторством до обнаружения губной помады. Киоскёрша бы огрызнулась: «Мне-то что! Много вас писулек ходит, и все будут товар пачкать? Эй, корреспондентка, куда? А за испорченный товар кто заплатит?»
Sic transit Gloria mundi. Как не уставал повторять преподаватель введения в журналистику: «Профессия сия, юные друзья мои, обещает не столько пироги да пышки, сколько синяки да шишки».
Однажды, просматривая книжку, Марина наткнулась на фразу. Несколько раз перечитала: «…Меня посадили в клетку, будто я был зверь. Тотчас, цокая копытцами, за своими тридцатью сребрениками набежали, облепили клетку журналисты с камерами и диктофонами. Бугорки рожек – у кого жёлтые и закостеневшие, у кого мяконькие, едва проклюнувшиеся, – прятались под модными беретками и кепи. Невидимые волосатые хвостики от возбуждения тряслись под джинсами и мини-юбочками…»
Вообще, по мнению Марины, журналисты при получении диплома должны торжественно давать что-то вроде клятвы Гиппократа. Только там: «Не навреди», а здесь: «Не соври».
В редакцию из Сусловки приехал молодой фермер. Весь такой большой, свежий, вкусно пахнущий лесом. Молодая рыжая борода завивается стружкой. Ручищи – трёх Марин легко охватит. Глаза круглые, как у обиженного ребёнка. Обидели: взял кредит, насадил ранней капусты на 15 гектарах. Весь май и июнь пластался, спасал от заморозков, поливал, пропалывал, окучивал… Вырастил на диво: белую, хрусткую, сладкую как сахар, туго завившуюся. И, главное, ни грамма химии! Весной районная власть клялась-божилась взять капусту для садиков и больницы. А летом отреклась: пришла капуста из Нидерландов, склады забиты.
Куда сусловскому фермеру против Нидерландов?! Марина растерялась, сбегала к завотделом. Тот улыбнулся: нам-то не трудно написать. Но статья ничем не поможет, понимаете? Ни-чем!
– Всё равно напишите, – упрямо попросил фермер. – Хоть люди прочитают – мне легче будет. А то прям дышать больно. Капуста гниёт на глазах – а я её ведь как ребёнка…
Он отвернулся, утёр глаз рукавом. И вскинул на завотделом вопрошающие глаза:
– Вот скажите, вы учёные люди. Это что, в масштабе страны: вредительство? Жадность? Или тупость наша непроходимая?!
– Всё вместе, – сказал завотделом и ушёл. А Марина с фермером допоздна сидели в пустой редакции, пили чай. Он подбросил девушку в своей «Ниве» до дома. Прощаясь, обеими руками поймал Маринину ладошку.
– Вы, извините, замужем будете или как?
– Или как, – засмеялась Марина. На прощание обменялись телефонами, хотя фермер жаловался: связь плохая.
Первый в жизни фельетон она написала на одном дыхании. Стоял яркий, ослепительный солнечный день. Полгорода сияло иллюминацией: все фонари включены! Позвонила в электросети. Директор в командировке, зама на месте не оказалось, диспетчер что-то невнятно буркнул в трубку… Марина выглянула в окно: горят! Ещё понаблюдала с часик: горят же!
Села и набрала едкий текст о том: что же днём с огнём ищут наши доблестные энергетики? Видать, де-енюжки они ищут в карманах налогоплательщиков. Вот и растут тарифы не по дням, а по часам. И то ли ещё будет, если фонари горят посреди бела дня – то не фонари, то денежки наши горят… И так далее на двести строк. Заголовок поставила хлёсткий: «Днём с огнём».
Фельетон вышел. На планёрке все хвалили Марину. А в обед ответственный секретарь вызвал её и раздражённо сунул телефонную трубку. В ней немолодой казённый голос устало объяснил, что в городе идёт плановый ремонт кабельных сетей, опор ЛЭП. Проверить повреждения и неисправности можно только, врубив электричество. Под конец инженер сказал:
– Девушка, я не учился на газетчика, потому не лезу в вашу сферу. И вам советую не лезть туда, где вы чёрта лысого не смыслите.
Марина поплелась писать опровержение.
– Ночёвкина, где тебя носит? Тут к тебе твой фермер приезжал. Солёной капустки привёз, огурчиков малосольных, банку мёда.
Быстренько соорудили стол. Марина – с детства сладкоежка. Лакомилась мёдом, возила в банке большой ложкой, урчала как медвежонок. Вымазала подбородок, слизывала прозрачные янтарные медовые усы.
Рассказывала, какие нынче пошли юридически грамотные бомжи. Недавно на помойке отыскала колоритную бомжиху для зарисовки, уговорила позировать за поллитра рябиновки. Бомжиха её тут же и выдула. Отшвырнула пустую бутылку и говорит: «Или ставь ящик водки, или давай тыщу рублей. Прав не имеешь, папарацыя хренова, щёлкать рыло без мово разрешения». – «Но рябиновка…» – «А хде та рябиновка?» Фото бомжихи всё-таки появилось в газете. И вот – пожалуйста: повестка в суд. Вмешательство в частную жизнь, нанесение морального вреда.
Посмеялись.
Фермер оставил Марине письмецо: как он по ней скучает, какую славную баньку протопит к её приезду, и какой жирный налим ловится у них в реке, и какую налимью уху они вместе сварганят… В конце письма фермер просил Марину, не в службу, а в дружбу, дать объявление в газете, в рубрику «ПРОДАЁТСЯ»:
«Сруб 3 х 4. Недорого. Срочно. Качественно. Желающим звонить…»
Оператора Гали не оказалось на месте. Марина сама села на её место. Набрала текст и поставила в ближайший номер.
…– Чтоб ты подохла, журнашлюшка. Каждый день буду ставить свечку тебе за упокой…
Марину от неожиданности и противности затошнило. Заколотилось сердце, ослабли ноги.
– Кто это?!
– Что, забыла уже? Признайся, многим нагадила за свою журалюгину жизнь? Знай же: каждый день свечку за упокой…
Марина бросила трубку. Телефон тут же зазвонил.
– От меня не спрячешься, жмурналистка от слова «жмур»! Рука не отсохла писать такое? Отсо-охнет!
Марина выдернула шнур, уже догадываясь, кто это. В редакцию пришло плаксивое письмо из СИЗО. Женщина, по фамилии Быкова, рассказывала, как её бессовестно оболгали, оклеветали. А она вовсе не мошенница, и не крала никаких шуб и золотых украшений.
Марина взяла у следователя разрешение на свидание. Купила то, что советовал следователь: чёрный листовой чай, сигареты, твёрдые конфеты – «подушечки».
В комнату свиданий привели Быкову: низенькую, уютно полную женщину в байковом халате. Говорок бабий, воркующий – и вдруг из-под низкой чёлки сверкнули мышиные бусинки глаз. Марина подумала: «Такая в камере точно паханка». Быкова рассыпалась в благодарностях за сигареты и чай. Очень просила придти на заседание.
В суде, когда её ввёл конвой, первым делом огляделась, отыскала взглядом Марину. И, плакатно воздев руки, выкрикнула: «Здесь присутствует моя знакомая пресса! Она не даст свершиться неправедному правосудию!» Все в зале, и судья, посмотрели на Марину. Марина со своим блокнотом чуть не провалилась сквозь землю.
Быковой дали три года условно. А Марина написала судебный очерк, из двух частей. В первой дословно привела рассказ Быковой о самой себе: бедной обиженной овечке. Во второй части очерка следователь сухими убедительными фактами срывал с волка овечью шкуру. Как Быкова знакомилась с дурочками на улицах, втиралась в доверие, напрашивалась в гости, гадала. И, пока те приходили в себя и обирали лапшу с ушей, скрывалась с их портмоне, шубами, серёжками и позолоченными ложечками.
