– Нет, – начал отказываться он наотрез хриплым от ужаса голосом. – Все должны профессионалы делать: поэты – писать, а чтецы – читать.
– Ой, вы все такие прикольные. Да, Мань? – удивилась нам перешедшая к Илюхе девушка. И Илюха закивал ей в ответ, соглашаясь, мол, да, действительно, жутко прикольные. Ты еще не знаешь, насколько прикольные. Ты посиди еще здесь немного – сама убедишься.
– Ну, пожалуйста. – Манина ладонь все же коснулась Инфантова запястья. – Ну, для меня. Поэты ведь иногда читают свои стихи на публике.
– Это те, которые не уважают свое творчество, – отбрыкивался из последних сил Инфант. – Я не из их рядов…
Но его слова потонули в море просьб, уговоров и заверений, и Инфант оказался сильно прижатым к стенке. Мне даже стало интересно – как именно он от этой стенки отожмется? Я, например, даже представить себе не мог! Да и Инфант, видать по всему, тоже не мог. Он все так же шарил по глазам, то по моим, даже по Илюхиным шарил. Но везде его встречали полные любопытства взгляды, пропитанные жаждой незамедлительной поэзии.
И понял Инфант, что ему несдобровать, если, конечно, он все еще Маню хотел заполучить. А ее он заполучить хотел.
Он долго молчал, наш Инфантик. Сначала он залпом опорожнил стакан вина, потом задумался, потом налил себе снова. Может быть, в этом и заключался его план – быстро напиться и тут же бессознательно уснуть. Но достаточно быстро уснуть у него не получалось. И ему пришлось читать.
Все-таки выяснилось, что он знал приблизительно на память одно стихотворение. А кто бы мог подумать?
– «Ехали медведи…» – выдохнул Инфант, растягивая каждый слог, и здесь же установил первую паузу. Мы все ожидали продолжения – все-таки оно хоть чем-то должно было отличаться от известного с детства текста. – «В частной беседе», – нашел продолжение Инфант, и снова пауза, снова долгая. – «А за ними зайчики», – отдирал от себя в натуге слог за слогом Инфант и снова задумался. – «Милые лезбиянчики». – Тут даже я удивился изворотливости Инфантовой рифмы. – «А за ними кот, мастер апперкот».
Вот что делает с человеком нужда, подумал я.
«А подальше раки».
Ну нет, не может быть, предположил я рифму.
«Знаки, зодиаки», – снова нашел Инфант цензурное продолжение.
С ними велосипедист,
Знойный гомосексуалист,
Едут они все, —
все живее и живее сбалтывал с себя Инфант, входя в шаманский раж.
В розовом купе.
Поезд Москва—Питер,
Кто хочет, заходите…
Я посмотрел на Илюху, он на меня, и наши взгляды совпали. «Век живи, век познавай Инфанта – все равно не познаешь», – согласились наши взгляды и снова навелись на бесчинствующего поэта. Который уже, кстати, не очень себя контролировал и все заходился новыми и новыми поэтическими строчками. В них, возможно, и присутствовало немало скрытых метафор и ассоциаций с аллегориями, но также чувствовалась сильная нехватка обычного здравого смысла. Впрочем, Маня в нем совершенно, похоже, не нуждалась. – «Асса», – заходился Инфант все дальше и дальше в своей безудержной стихотворной пляске.
А не выпить ли нам кваса.
Чавелла,
Как всем все осточертело:
И медведи в их беседе,
И зайчики-лезбиянчики,
И велосипедисты,
Которые иногда бывают
непредсказуемые садисты…
– Какой все же богатый русский язык, – прошептал Илюха давно всем известное. – Если даже этот, – он указал на Инфанта, – может на нем гнать не задумываясь. – Так его богатством большинство отечественных мастеров слова и кормятся, – согласился я.
А вот и Москва,
Оторвать бы ей плинтуса.
Особенно в переходах,
У всех здешних великих народов,
Чтобы полностью обмыться
в священных их водах.
Тоска!!!..
– закончил свое пенное заклинание Инфант и вытер с губ подступившую творческую накипь.
Заклинание подействовало. Маня готова была броситься Инфанту на шею, просто приличия не позволяли. И даже мы с Илюхой кивали одобрительно головами.
– Ну прикол, – повторяла Илюхина девушка, которая еще недавно казалась моей.
– Это полный постмодернизм, – признал Илюха Инфантово творчество. – Полнейший и глухой! Откровенный пост… – тут Илюха заколебался на мгновение, подыскивая более емкий термин, – …ну да, модернизм, – согласился он с собой, не осмелившись, видимо, произнести емкий термин вслух.
– Да, да, – подтвердила Маня, – глубоко и энергетично. Сколько эстетики, и череда образов, особенно зайчики и велосипедисты эти. Просто все наше общество в разрезе. А про Москву как сильно! Точь-в-точь мифический Вавилон! Вы абсолютно правы, давно уже пора оторвать ей «плинтуса». Как вы все-таки цепко заметили! Вам бы, Инфант, на музыку все это положить. Потому что, может, вы не знаете, но русский рок жив.
Тут Инфант взметнул в удивлении свои густые брови, потому что про живой русский рок он не знал приблизительно ничего. Даже кто это такой.
– Энергично, это точно, – разделил я с Маней мнение.
– И про разрез общества тоже правильно. Действительно, все в полном разрезе. На многие мелкие кусочки, – согласился Илюха и тут же предложил: – Может, тебе, Инфантище, все же в Гвинею-Бисау податься, там шаманы еще, кажется, требуются. Мелкий рогатый скот ты, наверное, неплохо сможешь заговаривать.
– Почему только мелкий? Зачем себя мелким ограничивать? – возмутился Инфант, которому первые признаки славы подменили, как часто бывает, чувство реальности. И его тут же потянуло на крупный.
Впрочем, по всему было ясно, что Инфант обессилен от вышедшего поэтического заряда и не осталось в нем больше сил на натужно злобствующего БелоБородова. А тот не сдавался, глазки его все сильнее и сильнее наливались всепожирающим огнем, что не обещало ничего хорошего. Именно Инфанту не обещало.
– А чего-нибудь более консервативное, в классической традиции у тебя имеется? Что-нибудь по поводу амфибрахия или хорея? – вышел Илюха с новой идеей.
– Сам ты амхибрахий, – тут же обиделся на сомнительное слово Инфант еще и потому, что несправедливо обиженные имеют полное право своих стихов обидчикам не читать. Тем более стихов консервативных, в классической традиции.
Да и я тут за Инфанта заступился. В конце концов, он выдержал испытание, и нечестно было его еще одному подвергать. Во всяком случае, поэтическому.
– Б.Б., – предложил я Илюхе, – давай согласимся: Инфант крупный поэт, и по росту, и по весу. И вообще, по всему крупный. Ты бы про зайчиков и садистов, согласись, вот так с ходу не смог бы. Тут, старикашка, специальный улет от реального мира должен происходить. Который у Инфанта, по всему видать, имеется. А ты, Б.Б., приземленный, да и я вместе с тобой, и за Инфантовыми полетами нам с поверхности не уследить.
– Это я согласен, – легко согласился Илюха, но как-то уж неестественно легко. И по этой неестественности я сразу понял, что вскоре Инфанта ожидают новые, невиданные им доселе испытания. – Конечно, если бы он весь свой талант да способности на одну поэзию направлял, – коварно продолжил Илюха, – наверняка бы внес новое слово в изящную русскую словесность. Вернее, в не совсем русскую. Просто… – И тут мы все замерли, ожидая подлого Илюхиного поворота. – …Просто слишком много он времени на живопись тратит, – круто повернул Илюха и как-то удовлетворенно хмыкнул носом. – А еще на скульптуру.
– Как, вы, Инфант, еще и ваяете? И картины пишете?! – воскликнула Маня, которая сама, по ее же признанию, была пробующей себя художницей. – А где ваши произведения? – Она оглянулась на мрачные, голые стены.
– Они в запасниках, – нашел я самое простое пояснение, добивая последним глотком вино в стакане.
– Ага, – поддержал меня Илюха, – он их запасает.
– На зиму, – вставил зачем-то Инфант и хихикнул непроизвольно. Видимо, поэтическая жилка от него еще полностью не оторвалась.
– Ну прикол, он еще и художник, – удивилась Илюхина девушка, отпечаток тела которой еще не сошел с моей груди.
– А чем вы пишете, Инфант? – поинтересовалась Маня, которая, видимо, в технических живописных приемчиках знала толк.
Инфант потер нос и в свою очередь глотанул из стакана.
– Да чем попадется, – не нашелся он на конкретный вопрос.
– Он как Пикассо, – вспомнил я имя человека, который тоже, похоже, ничем не чурался.
– Ага, он кубист, – вспомнил за мной еще одно слово Илюха.
А вот Инфант их не вспомнил, потому как неоткуда ему было их вспоминать. Не была замутнена его память лишними графическими терминами.
– Вы правда кубист? – не верила своему счастью Маня.
– Губист, губист, – пробормотал Инфант, скромно соглашаясь. – Хотя вообще я по-разному умею.
– Их в Строгановке всему этому разному учили. Разным всевозможным течениям и направлениям. Как они теперь только не умеют… – пояснил я за скромного Инфанта.
– Ой, – еще больше разошлась Маня, – так вы, Инфант, Строгановку кончали? Я так мечтала туда пойти учиться, но меня туда папа не пустил.
