– Суууууууууукаааа, – протяжно застонал он и кончил.
А потом, тяжело дыша, отвалился от нее. Наташа осталась лежать с широко разведенными ногами. Красивые красные туфельки валялись на полу, на них из самого центра девушки капала сперма. Наташа медленно стянула платье с лица. Лицо было в слезах и слюнях, потекшая тушь размазалась по щекам. Девчонка посмотрела на него широко открытыми синими глазами, закусила губу, отвернулась, рухнула животом на стол и громко, не сдерживая себя, по-бабьи, по-деревенски почти, заплакала. Огромные сиськи выглядывали из-под худой спины, руки обхватили растрепанную голову, ягодицы с красными следами от шлепков мелко тряслись. Алику стало не то что стыдно, бывал он и большим негодяем с девками, но неловко как-то. Удовольствие прошло быстро, а в сухом остатке имелся один, но зато огромный вопрос: зачем? Надо было выправлять ситуацию.
– Ты от счастья плачешь или из меня такой хреновый любовник?
Алик подумал, что это смешно, типа пошутил. Но по реакции Наташи сразу догадался, что ошибся. Рыдания усилились.
– Почемуууу тыыы эттооо сде-сделал? Я же-же не-не шал-шаллавва. Я бы-бы тебббе самммаа да-да-дала. Нра-нра-вился ты-ты м-ммне. Я-я-я не-не-не так-так-такааааяяя!!!
– Конечно, не такая – это я такой. Свинья я, ну, правда, прости меня. День сегодня дурацкий, совещание тяжелое, бури магнитные. А хочешь, все забудем? Как будто и не было ничего.
Наташа взметнулась, как салют на Девятое мая, а глаза ее загорелись намного ярче салюта. Она метко плюнула Алику между глаз и для верности отвесила мощную пощечину.
– Дерьмо, козел, тварь, значит, поимел – и все забудем, ублюдок волосатый. Да что ты о себе возомнил, урод престарелый. На себя посмотри внимательно, дебил!
«И это все за то, что она хотела мне дать сама, а я взял не тем способом? – удивился Алик. – И что теперь делать? Забыть все – плохо, не забывать – еще хуже. Хрен разберешься в этих бабах».
Утираясь от плевка и массируя избитую щеку, он пробормотал:
– Вот это правильно, Наталья Владимировна, вот это хорошо, вот это по-нашему, по-бразильски, так мне и надо козлу старому…
– Сволочь, еще издеваешься, мразь самовлюбленная. И не прикасайся ко мне, – с ненавистью прошипела Наташа, начиная одеваться.
Он и не думал прикасаться. Прикоснулся уже, куда уж больше. Наташа приводила себя в порядок долго и трудно. Алик вообще сомневался, что ей это удастся. Он вытащил сигарету, прикурил ее фильтром, выбросил, закурил другую. Надо было издавать какие-то звуки, а не хотелось.
– Наташ, серьезно, ты мне очень нравилась всегда. Прости меня, правда, не хотел тебя обидеть. Ты же знаешь мои принципы – на работе ни с кем. А вот с тобой не удержался. Ну что мне сделать, чтобы ты меня простила?
– Сдохни.
Разговор не клеился. Алику стало обидно. Чего он, собственно, такого сделал? Она с ним заигрывала, сиськами трясла перед носом и удовольствия получила наверняка не меньше, чем он. А он во всем оказался виноват. А в чем это во всем?
«Вот как выкручивать надо, Евина школа, древняя, стиль бешеной телки. А я еще себя манипулятором считаю. Да пошла она…» Словно почувствовав его мысли, Наташа снова зарыдала.
– Я же думала, ты не такой, как все, я же почти любила тебя, у меня фотография твоя есть с корпоратива, а ты, а ты…
«Влюбилась, – обалдел Алик, – похоже, правда влюбилась дура. Вот только этого не хватало. Ко всем моим проблемам, видениям, заморочкам и махинациям не хватало только этого – большой и чистой любви красивой саратовской дуры. Бинго. Десятка. Яблочко. Вот я попал…»
Ситуацию усугубил мобильник. Поставленный еще на совещании в режим виброзвонка, он противно, как бормашина в советском детстве Алика, гудел и подпрыгивал на столе. На дисплее высветилось совсем неуместное сейчас, короткое и емкое слово «жена». Наташа тоже увидела это слово, всхлипнула, из ее носа вывалилась большая зеленая сопля.
«Резать, – подумал Алик. – Резать, не дожидаясь перитонита. Рубить концы на хрен. Сейчас, или потом будет поздно». Он посмотрел на Наташу, неторопливо взял телефон и нажал на зеленую кнопку.
– Здравствуй, любимая.
Жена испугалась, Алик никогда так ее не называл, тем более по телефону.
– Ты что, заболел? Что случилось, у тебя УБЭП в кабинете?
– Да нет, все нормально, просто соскучился. Виноват я перед тобой, но ты все равно знай: я очень тебя люблю.
Он в упор смотрел на Наташу, лицо ее покрылось красными пятнами, на скулах заплясали желваки. Механически, как робот на конвейере, она водила помадой по губам. Не попадала. Рот стал как у вампирши, напившейся свежей крови.
– Правда не УБЭП? – продолжила взволнованно жена. – Если обыск, ты прямо не говори, ты намекни только.
– Да все у меня хорошо. А знаешь, почему хорошо?
– Говори, говори почему, я все пойму, намекай.
Версия с УБЭПом крепко застряла у Ленки в голове.
– Потому что ты у меня есть, глупенькая. Я вот сейчас сидел, вспоминал вчерашнюю ночь, как мы с тобой… и захотелось мне тебя очень сильно.
Этих слов Наташа вынести не смогла. Она яростно стерла помаду с губ, вскочила и побежала к выходу.
«Беги, беги, дорогая, – подумал Алик, – лучше так, больно и быстро, чем…»
У самой двери Наташа вспомнила, что она босая. Красные туфельки валялись под столом у Алика. Она развернулась и пошла обратно.
– А как ты меня хочешь? – наконец отбросила версию с УБЭПом жена.
– Я хочу тебя долго, нежно. Хочу видеть твои глаза и целовать их…
Наташа подошла к сидящему на кресле Алику и наклонилась за туфлями.
– Я хочу трахать тебя и знать, что не просто какая-то девка раздвигает ноги, а моя самая любимая, родная женщина, мать моих детей. Я хочу, чтобы ты мне еще родила… девочку, как Сашку, маленькую и красивую, похожую на тебя.
Алик почувствовал какую-то возню вокруг своей ширинки. Он опустил голову и увидел, как Наташа берет в рот его член. Это было слишком даже для него. Впервые в жизни он целиком понял смысл слова «кощунство». Так, наверно, чувствовали себя религиозные крестьяне, когда под револьверами революционной чрезвычайки плевали в икону Божьей Матери. Что-то лопнуло у него в груди, дышать стало нечем, пальцы закололо. Он резко поднял руку, собираясь ударить, оттолкнуть эту бесстыжую стерву. Наташа смотрела на него своими огромными синими глазами. Сосала и смотрела. Ее голова равномерно двигалась, размазанная помада раз в секунду пачкала брюки, но взгляд от Алика не отрывался. И было в этом взгляде столько покорности, столько понимания своей незавидной горько-сладкой бабьей доли, что он опустил руку.
– Ну чего молчишь, – игриво поинтересовалась в телефоне жена, – раз в сто лет говоришь слова такие приятные и молчишь.
И тут Алик понял значение другого слова. Всю жизнь он думал, что знает, что это такое, а оказалось, нет. Его накрыла такая похоть, которую и похотью-то уже назвать было нельзя. Черная, с красными огненными прожилками лавина обрушилась на него. Там было все: и стыд, и страх, и осознание собственной подлости, и возбуждение, и преступление, и святотатство, и жизнь, и слезы, и любовь. Он положил руку на затылок Наташи и стал тянуть ее на себя, прижимая, не отпуская, не давая вздохнуть. А потом все же отпускал, а потом снова тянул. Наташа тихонечко, чтобы не было слышно в телефоне, покашливала, из уголков накрашенных вампирских губ сочилась слюна.
– А еще я люблю только тебя, и любить буду только тебя, и трахать буду только тебя, всегда, всюду: и в рот, и везде… – прерывисто говорил Алик жене.
На этих словах он особенно сильно притянул голову Наташи к ширинке. У нее начались рвотные позывы. Она терпела сколько могла, а потом отстранилась, метнулась под стол, закрыла рот руками, чтобы приглушить звук, и стала надрывно кашлять. Когда приступ прошел, Наташа снова начала насаживать свою голову на его член. Девочка пыталась задержаться подольше у ширинки. Девочка старалась…
– Хочу, чтобы ты в рот брала, – продолжил он, – глубоко, прямо в горло, хочу кончить туда…
– Ну, чего-то ты разошелся сегодня, как будто из армии вернулся.
– Нет, просто мне очень нравится, как ты сосешь, просто…
Он сам не знал, кому это все говорит. Наташе, жене, или черной лавине, которая уже почти сбила его с ног, или всему этому миру с его аферами, несправедливостью, радостями и подлостями. Только показалось ему на миг, что взял он этот мир за его глупые, отвислые теплые уши и заставил отсасывать у себя, и кончит он сейчас в самую глубину ненасытного, вечно жрущего горла этого мира. И навечно станет его хозяином, властелином, богом. Сдерживаться больше было нельзя. Огромным усилием воли ему удалось сказать жене: «Ладно, Лен, ко мне люди зашли, потом…» – и положить трубку.
Наташа почувствовала приближение финала и так вжалась лицом в ширинку, что ему стало больно. «Как у нее все только там помещается, – напоследок удивился он. – Ничего, потерпит, должна терпеть, будет…»
