А ты им не нужна. Да, моя дорогая, ты им не нужна.
Аделаида чувствует, как по спине снова ползёт предательская капля, лицо заливает жаром. Она вскакивает с кровати. Ингалятор… ингалятор… где? В какой сумке?.. Да вот же он. Успокоилась… успокоилась, я сказала…
Два «пшика» – и можно прилечь на ставшую влажной простыню…
Надо что-то делать… так тут лежать невозможно. Невозможно лежать и думать про «это». Надо ехать на полуостров. Да, машины нет, последний автобус ушёл три часа назад. Но ведь есть попутки, такси. Конечно, это стоит почти месячной Аделаидиной зарплаты, а что делать? Пускай, деньги это бумажки. Это же просто бумажки, за которые мы имеем возможность позволить себе что-то. Она хочет себе позволить увидеть сейчас, сию минуту Лёшечку, своего любимого и замечательного. Пусть он рассердится, что она среди ночи «прискакала» к нему, скажет, что она ненормальная, что это опасно, что если она не думает о себе, хоть о нём бы подумала. Всё это ерунда. Главное, она сможет до него дотронуться, обнять его, прижаться губами.
Одинокую фигуру на трассе, периодически выскакивающую из темноты, водители объезжали, пересекая двойную сплошную. Кто пристально всматривался в неё, силясь понять, не знакомый ли кинулся под колёса, кто крутил пальцем у виска, дескать – ненормальная и лечить тебя некому, по морде бы дать не помешало в качестве профилактики. Такси… такси… такси… такси несётся по пустынной трассе, слава Богу, на крыше светится лампа с надписью «Радио». Ура, это радиотакси, вызванное кем-то в курортную зону. Адель почти кидается под колёса. Всего сорок минут разделяют её с любимым. Каких-то сорок несчастных минут и месячная зарплата. Какая глупость, какая ерунда. Вот уже и яркие огни пятизвёздочного отеля, в котором Лёшка сегодня должен ночевать. Он сегодня звонил и жаловался, как ему плохо, потому что он «ненавидит этот отель», «бунгало на горе» и он «ноги уже сломал бегать вверх-вниз». У них в каждом отеле есть номер для турагентов, в котором девчонки и ребята, дико уставшие от беготни по жаре, ночуют вперемешку. Два часа ночи. Ресепшен не спит, он бодрствует.
– Алекси? – девушка за перегородкой удивлённо рассматривает Адель. – А вы ему кто?
– Я? – Адель старается смотреть влево, как если б безбожно врала. – Я его жена…
– Да?.. – на лице девушки появляется замешанный на брезгливости интерес.
Адель и сама понимает, что здесь и сейчас, в своих чёрных джинсах и тёмно-синей
майке выглядит как случайно забредшее на праздник жизни экзотическое создание из стран третьего мира, то ли без уха, то ли без носа, и на фоне до зеркального блеска отполированного белого мрамора смотрится очень вызывающе. Так вызывающе, что хочется вызвать охрану. Она молча копается в заднем кармане штанов и извлекает оттуда внутренний паспорт, где в графе «семейное положение» действительно указано, что Лёша – её супруг.
Девушка, всё ещё недоверчиво рассматривая «тавтотиту», высокомерно произносит:
– Алекси сегодня был в гостинице, но недавно уехал со своей напарницей Яной. Она живёт недалеко, в соседнем отеле. Пешком по трассе минут пятнадцать, – девушка вдруг разулыбалась совсем по-приятельски. – Там около центрального корпуса справа есть бунгало. Вот там они и живут, эти студентки из России, которых турагенгсва берут на сезонную работу. Сходи, сходи, – девушка уже улыбалась во всю ширь, – они были здесь на дискотеке.
– Девочки из России? Знала бы, вообще бы пораньше приехала и на дискотеку бы попала!
– Поняла? От центрального корпуса справа. Ну, там ещё спросишь.
«У кого спрашивать? Ведь почти три часа ночи, – Адель шла по совершенно тёмной трассе. Луна так и не захотела бросить свою дорожку на чёрную Землю. – Вот тебе и бунгало справа, вот тебе и „спросишь“. У кого спрашивать? Ни одного освещённого окна. Вот в полуподвале просто спущена ставня, да и голоса какие-то слышны. Точно! Там весело болтают два голоса – мужской и женский. Ой, как стыдно и нехорошо подсматривать в чужие окна. Так я и не подсматриваю. Просто они болтают на русском так классно, так беззаботно, что просто завидно. Скорее всего – это муж и жена, потому что это интонации людей, давно знающих и любящих друг друга. Это не то, что мы с Лёшкой – гав-гав. Отрывистые фразы, глупые споры. Тут же прямо реченька. И голоса такие приятные – у него бархатный, нежный, у неё – шкодный, заигрывающий. Что она столько хихикает? Он её щекотит, что ли? Не хочется их беспокоить, но надо же спросить, где живут девчонки из России? Чмок – чмок. Что за ласковый муж?»
– …ладно. Яночка, тебе завтра рано вставать. У тебя Афины, и вы выезжаете в четыре утра.
«Яночка»? Так, надо постучать, пока она правда спать не легла. Ой, ну до чего неудобно…
Адель согнула пальцы в кулак, чтоб постучать в окошко, и замерла. Они болтали громко, очень громко, но она не разбирала слов. Они говорили по-русски, они говорили за тоненькой стенкой. Их голоса сливались в единый поток звуков. Сердце почему-то заняло всю грудь. Может, Адель не разбирала слов именно потому, что оно так громко бухало, как заводские меха, подающие воздух. Как маленькое сердце может заглушать все звуки вокруг? Как язык может не проворачиваться во рту, рука замереть на полпути?
Он успел натянуть на себя штаны, когда хлипкая дверь распахнулась под ударом её ноги. Она когда-то видела, что именно так в вагоне проводник открывал примёрзшие двери, и почему именно этот заледенелый вагон пришёл ей на память. Всё плыло в липком тумане – одноместная кровать, раскинувшиеся по белой подушке длинные каштановые волосы и женское бледное лицо, ночной столик рядом с кроватью. На нём недопитая бутылка красного вина, два мобильных телефона – Яночкин и Лёшин, сваленные на соседнюю пустую кровать вещи – белая мужская рубашка, цветное короткое платье, бюстгальтер…
Адель схватила недопитую бутылку со стола и с силой опустила её на ночной столик. Багровая жидкость брызнула на простыни, на каштановый волосы, беспорядочно разметавшиеся по подушке, на белёные стены…
– Молодец! – голос Лёши всё ещё доносился очень издалека. – Браво!
Адель снова не узнала этот голос, до того он казался спокойным. Всё-таки из
Алексея вышел бы неплохой адвокат:
– Молодец! – повторил он. – О чём с тобой говорить?! О чём с тобой говорить, если ты вести себя не научилась? Ты хотела это увидеть? Увидела? Успокоилась?
«Он сошёл с ума! Если это действительно говорит Лёша, а не начались галлюцинации!»
– Что ты себе позволяешь? Что ты вообразила? – Лёша совсем оправился, сел на пластмассовый стул, такой, как продавали цыгане, и вытащил сигарету из початой пачки. – Хотела посмотреть, до чего ты меня довела? Смотри, любуйся. Это твоя вина. Это ты меня никогда не понимала, всегда была чужой.
– Лёша… – теперь и её голос был не её. Она слышала его со стороны и сама удивлялась. И вообще, всё было со стороны. Как в кино, всё это происходило вовсе не с ней и не с её милым и любимым Лёсиком, всё было рядом, в параллельном мире, а она просто присутствовала. Чтоб убедиться, что всё это не взаправду, не всерьёз, Адель вытянула руку вперёд, потому что была уверена – сейчас из рукава вылезет вовсе не её рука. С ней такое произойти не может. Но из рукава вылезла ужасно знакомая кисть с едва различимыми шрамами на костяшках – следами зубов, когда она прокусывала их, чтоб не плакать. Значит, это всё-таки она? А это в кровати лежит настоящая живая курва и сука, которая прикасалась к её Лёшечке, которую он целовал?
Невидимая пружина подкинула Адель. Она вдруг вспомнила, что тут они вовсе не вдвоём. Одним прыжком она оказалась на кровати, залитой красным вином, где всего несколько минут назад Лёшечка обнимал эту тварь, и их тела впивались друг в друга, извиваясь от страсти. Она вцепилась в горло ненавистной «студентке» обеими руками и большие пальцы с нечеловеческой силой сомкнулись на её гортани. «Студентка», судя по очертаниям голого тела под тонкой простынёй, была выше Адель и, по всей видимости, сильнее, но от растерянности и неги от бурных объятий самца, сопротивлялась очень вяло. Адель кончиками пальцев ощущала как вибрируют хрящи трахеи. Ещё – секунда и разлучница начала хрипеть.
– Ах ты дрянь! – Адвокат с силой толкнул жену в плечо. – Нет, ты совсем ненормальная! Ты же задушишь её!
– Так ты боишься за эту шалаву? Тебе её жалко?! Ты переживаешь о ней, а не обо мне?
– А чего тебя жалеть?! Ты за что боролась, на то и напоролась. Ты – взрослая женщина, а она – младше тебя. Ты перебесишься и забудешь, а ты подумала, как она должна с этим жить?!
– Да чтоб ты сдох! – Адель захлестнула такая ненависть к этому Лёше, что она пожалела, что начала душить эту большеротую обезьяну, а не его. – Я больше не хочу тебя ни видеть, ни слышать! Хочу, чтоб ты убрался из моей жизни навсегда!
– С преогромным удовольствием! Ты вообще на себя в зеркало не смотришь? Неужели ты думаешь, что я бы с тобой прожил хоть один день своей жизни, если б мне не нужно было получить европейский паспорт! Ты ведь даже ребёнка родить не можешь, корова недорезанная!
