Оставив Витька, я снова подошла к конторе и только тогда обратила внимание на то, что с двенадцати до четырнадцати она закрыта на перерыв. Мне оставалось подождать почти полтора часа.
Внезапно осознав, что голодна, я решила дойти до центра города, где, по моим расчетам, должно было находиться хоть какое-то едальное заведение.
Витек доплелся со мной до кладбищенских ворот и прошамкал мне вслед:
– А мужика своего ты, девка, брось! Найди другого... Все будет лучше, чем эта зверюга поганая!
От неожиданности я обернулась. Подумала, что у бедолаги – очередной приступ «белочки».
Но он, прочертив в воздухе окружность вокруг своего лица, пояснил:
– Ишь как он тебя по морде отходил, сволочь! Вся аж черная стала!
До центральной площади я дошла за пять минут. Рядом со зданием районной администрации действительно находилось кафе с диковинным названием «Лопе де Вега». Однако обстановка вокруг была напряженная и, мягко скажем, к обеду не располагающая. Окна единственного в городе общепитовского заведения были разбиты. Из дверей торчали обгоревшие обломки пианино «Красный Октябрь». У подъезда администрации еще дымился остов черной «Волги», а вокруг стояло несколько изрядно подержанных иномарок, набитых мрачными бритоголовыми парнями. Все чего-то ждали.
Из здания администрации вышла неопределенных лет тетка в синем халате, очевидно, уборщица. Ее путь лежал как раз мимо меня, и я, рискуя быть далеко посланной, все же поинтересовалась, не знает ли она, что происходит. Вместо того чтобы меня обложить, словоохотливая женщина, наоборот, немедленно представилась как тетя Клава. (Вообще, меня всегда потрясает столь свойственное нашей провинции обращение «тетя» и «дядя». Впрочем, было бы здорово, если бы это было единственной странностью нашей жизни.)
Эта-то тетя Клава с охотой и поведала мне о случившемся вчера скандале. Как она пояснила, этим кафе владеют какие-то «неместные». Кто именно, она охоты разбираться не имела, заявив, что не понимает в «ентих нерусях» ничего. Основных «блюдов», как сказала тетя Клава, в ассортименте было ровно два: жареные куриные крылья и жареные куриные ноги. Напитков тоже два – пиво и водка. И ходил сюда чуть ли не каждый вечер областной авторитет по кличке Пузырь, который несколько лет назад отошел от «больших дел», построил себе на озере дом и очень любил отведать вечерком жареных крыльев. А вот жареные ноги он, наоборот, люто ненавидел. Все официанты это давно знали. Но тут появилась новенькая – какая-то дальняя родственница владельца. Она-то и ошиблась: принесла Пузырю ноги вместо крыльев. Он, понятное дело, озверел и воткнул девушке вилку в мягкое место. Официантка в крик, дескать, режут ее.
– Вопила так, будто у ей от жопы до сердца рукой подать! – прокомментировала тетя Клава.
Ну вот тут все и началось, до сих пор не кончается. Вся милиция из города сбежала – рванули на свои огороды. Глава города на рыбалку умчался прямо ночью, в чем был. А теперь все опять чего-то ждут. Должны, видно, с каждой стороны еще люди приехать – и вот тогда-то они друг друга и поубивают.
– Так что шла бы ты отседа, девка, подальше! – подытожила уборщица. – Чую, вот-вот стрелять, ироды, начнут! Тут и до беды недалеко. Я вот сама работу бросила, домой пойду, а то и вообще в область поеду – кто мне чего скажет? У меня отгулов сколько хошь накопилось! А вообще-то, девка, ты пить бросай. Негоже девке так пить!
– Мне – бросать пить?
– А то! Я не вижу, что ль?! На себя в зеркало посмотри! Нешто я не знаю, как пить надо, чтоб допиться до черноты! У меня муж второй, Колька, года два последних как раз так и зашибал. Даже мать его родная, бабка Катя, узнавать Кольку перестала! Рожа стала черная, аж до синевы! К тому ж он на угольном складе работал. Его все вокруг «негрой» звали. Так теперь он вона, негра моя, возле монастыря лежит, успокоился – не пьет больше, не курит! – Тетя Клава заплакала и прижала к глазам грязный платок, облепленный семечковой шелухой.
На мое счастье, в двух минутах ходьбы от «поля боя» в запущенном здании клуба находился маленький продовольственный магазин. Я купила там полкирпича теплого еще серого хлеба, двести граммов колбасного сыра и пакет томатного сока. В общем, можно считать, что обед удался. По крайней мере, состоялся.
Контора, как и было написано, открылась ровно в два часа дня. Меня вежливо встретил не старый еще толстенький монашек в очках с толстыми стеклами. Я попросила его показать, где находится могила моего отца, и, вынув из сумки урну с прахом Алексея Матвеевича, объяснила, что этот человек мне был больше чем родня и потому я хочу похоронить его рядом с моим папой.
– А если родной, то что же вы в крематорий его понесли? Не христианское это дело! – В голосе монаха слышался упрек.
– Он так завещал... – ответила я.
– Некрещеный, что ли? – продолжал недоумевать чернец.
– Думаю, что родители его крестили, – со-врала я.
На самом деле я просто не знала. Мы никогда не обсуждали этот вопрос. О вере говорили, да. Алексей Матвеевич прекрасно знал историю всех основных мировых религий и много мне об этом рассказывал. Я не все запомнила, но интересно было очень.
– Но он никак не атеист! Русский человек – значит, православный! – Я не хотела, чтобы прием Алексея Матвеевича на место постоянного упокоения сопровождался ненужными разговорами и сомнениями.
– Да что уж там! – монашек вздохнул и махнул рукой. – У нас тут полкладбища татар лежат. Даже два еврея, муж и жена, учителя. Земля, она всех примет. Из праха рождены – в прах обратишеся.
От беседы так и веяло оптимизмом.
– Еще раз повторите, как батюшку вашего величали?
Я повторила. Он достал из стола расчерченный вручную план и стал сверять его с записями в толстой канцелярской книге. Спустя минуту брови его полезли наверх.
– Ах вот вы кто! – воскликнул он тонким надтреснутым голосом. – А мы вас и не знали, как найти! Старая контора еще при коммунистах погорела, и книги вместе с ней. У всех здесь хоть кто-то из родни живет. Восстановили потихоньку. А с вами не знали, что и делать!
– Простите. Но мы с мамой тут не виноваты. Мы не скрывались.
– Знаю, что не виноваты. Не о том речь. – Он распихал по сторонам мелкий хлам, покрывавший стол, и расправил лист с планом. – Тут у нас с вами такое получается, что я не знаю, как и сказать. У нас такого еще и не было никогда.
– Что же случилось?
Я не могла взять в толк, какие такие необычные происшествия могут произойти на старом провинциальном кладбище.
– Да вот, вы посмотрите сюда. – Он ткнул пухлым пальцем в самый край кладбищенского плана. – Вот место, выделенное, как вы видите, отцу вашему, Воронову Петру Владимировичу. Участок номер сто сорок один, возле участка номер сто сорок, где упокоились родители его, а значит, ваши дед с бабкой. Правильно я говорю?
– Наверное, – кивнула я головой. – Я маленькая была, когда папа погиб. Мама все заказывала – и могилу, и памятник.
– Это верно, – согласился монашек. – Она и для себя рядом с мужем место оставила. Имя у нее немного странное, Эда. Нерусское?
– Эфиопское имя.
– Ага, значит, это вы не болеете – просто в маму такая черненькая! – Он обрадовался своей догадливости. – Эфиопы – они тоже, говорят, православные. У вас тоже свой патриарх есть, правильно?
– Да, большинство эфиопов – ортодоксальные христиане, – подтвердила я.
– У нас и поэт великий русский, Пушкин Александр Сергеевич, тоже корнями из эфиопов, – просветил меня мой собеседник. Потом оглядел меня повнимательнее и с сомнением спросил: – Вы про Пушкина-то слыхали?
– Я в России родилась, здесь школу кончила...
Он просиял.
– И крещение здесь, в отечестве нашем, приняли?
– Разумеется! – Родители действительно крестили меня в какой-то подмосковной церквушке.
– Ну вот, – развел он руками. – Крещеные все люди, а такая вещь случилась...
– Так объясните же, наконец! Что случилось? – Меня раздражало, что монашек никак не мог добраться до сути.
– Вот, видите на плане склон вот этот, что к реке выходит и где участки сто сорок один и сто пятьдесят семь?
Я кивнула.
– Так вот, склон этот три года назад по весне подмыло. И все обрушилось. И ограды просыпались, и надгробия, и могила оказалась открытой на всю глубину.
Меня передернуло.
– Ну, наняли мы бульдозер, другую технику, чтобы укрепить эту подмытую сторону. Даже бетонный забор на сваях установили. Все за счет монастыря. А бульдозерист, то ли по неосторожности, то ли выпивши был, прости Господи, на гроб-то и наехал...
– И что, папу без нас, то есть без меня перезахоранивали?
Но мой собеседник в ответ скорбно покачал головой.
– Нет! Не перезахоранивали! Некого было перезахоранивать! Во гробе том тела отца вашего Петра Владимировича Воронова не было!
У меня перехватило дыхание.
– А чье тело там было?
Монашек перекрестился и проговорил, почему-то свистящим шепотом:
