Прапорщик повесил клинок на место, а потом, переминаясь с ноги на ногу, подошел к камину, снял и там со стены одну из рапир и осторожно повертел в руках.
– Эти самые лучшие, – резюмировал прапорщик.
– Почему? – спросил Банько.
– Ну, они тяжелее. И сталь лучше. И старинные где-то, как-то…
Банько заулыбался и, обратившись ко мне, спросил:
– Вы, Алексей, что думаете?
– Видите ли, – я пожал плечами. – Не могу назвать себя специалистом по холодному оружию, но, на мой скромный взгляд, самые лучшие рапиры те, что висят по отдельности. Эти, – я указал пальцем на рапиры над камином, – новодел, по-моему. А вот этот клинок, – я взял рапиру, висевшую над караулкой, – насколько я понимаю, это Франция, девятнадцатый век.
Толик явно расстроился. Он подошел ко мне, с некоторым даже благоговением взял клинок из моих рук и пробормотал:
– Ну, да! Я просто их не посмотрел. Они отдельно висели.
И я уж хотел было сказать Анатолию что-нибудь нравоучительное о неверности простых решений, но слишком уж довольная и хитрая рожа была у Банько. Банько развернул свой листок и показал нам. На листке было написано: «Анатолий – над камином. Алексей – над караулкой».
– Видите ли, господа, – сказал Банько торжествующе. – Все эти рапиры совершенно одинаковые. Я знаю, потому что сам их заказывал по просьбе хозяина дома, когда тот еще не был в бегах.
Прапорщик хмыкнул, и мне пришлось хмыкнуть тоже:
– Да! Обмишурился!
– Вы, Алексей, правы в том, что, – поспешил Банько поддержать мой авторитет, – такие рапиры действительно использовались на уроках фехтования во французских кавалерийских полках в середине девятнадцатого века. Но это все, – Банько обвел взглядом стены, – это все копии, причем изготовленные здесь в России. Вопрос в другом! Вопрос в том, как я угадал, что Анатолий выберет рапиры над камином, а Алексей выберет рапиру над караулкой?
– Хрен его знает, – честно сознался прапорщик.
– Маркетинговая задачка какая-то? – предположил я.
– Совершенно верно! – вид у Банько был, как у заправского лектора. – Понимаете, экономика – это наука о том, как люди принимают решения. Как мы покупаем? Есть люди, которые покупают самое дешевое. А есть люди, которые покупают самое дорогое, полагая, будто оно и есть самое качественное. Оба решения неверны. А есть люди, – Банько посмотрел на прапорщика, – которые слишком не уверены в себе и выбирают то же, что выбирают все. И есть люди, – Банько посмотрел на меня, – которые уверены в себе чрезмерно и оттого выбирают уникальные вещи.
– И оба решения неверны? – улыбнулся я.
– Я не понял, – честно сознался прапорщик.
– Ладно, – Банько махнул рукой. – Ты, Анатолий, просто подумал, что самые хорошие рапиры повесят на самом видном месте. А вы, Алексей, подумали, что самые хорошие рапиры должны висеть как-то по особенному. Вот вам и весь маркетинг с мерчендайзингом. В крупных компаниях за это людям платят огромные зарплаты и бонусы по итогам года.
– За что, не понял? – замотал головой Толик.
– Мерчендайзинг. Расстановка товара. – Банько изобразил игру в наперстки. – Я могу одно и то же черт знает что впарить разным людям под разным соусом.
– Как это?
– Грубо говоря, одну и ту же водку, Толик, я разолью по разным бутылкам и для тебя поставлю на самом видном месте и не дорого. И миллионы таких, как ты, возьмут ее, потому что ее берут миллионы. А для Алексея я ту же самую водку в красивой бутылке запру в специальный шкаф, и Алексей купит ее, чтобы чувствовать себя особенным.
– А я думал, чтоб выпить… – Толик улыбнулся, и это был первый на моей памяти случай, когда прапорщик удачно пошутил.
Мы вышли на лужайку с рапирами под мышкой, и я вдруг подумал: уж не глупость ли я делаю опять какую-нибудь несусветную, вроде вчерашних экспериментов с высоковольтными проводами? У нас не было ни защитных масок, ни защитных жилетов, а эти рапиры, хоть и считались учебными, были оружием довольно грозным. Уколоть такой рапирой человека в сердце представлялось, разумеется, невозможным, но я вдруг подумал: что будет, если круглый стальной наконечник угодит в глаз или в горло, или в гениталии? Я был вполне уверен, что, если бы мы сражались по правилам, я отразил бы любую атаку прапорщика. И я был вполне уверен, что достаточно контролирую свой клинок и не нанесу прапорщику увечий. Но вы же помните, как у Александра Дюма в «Трех мушкетерах» крестьяне побили Д’Артаньяна палками? И я подумал: что же мне делать, если прапорщик начнет вдруг размахивать рапирой, как размахивают милицейской дубинкой? Не мог же я, честное слово, отломать от своей рапиры наконечник и прапорщика всерьез заколоть.
С другой стороны, прапорщик мой был как ребенок. Жестокий и неосторожный ребенок. Ему недоставало фантазии, чтобы вообразить себя на месте избиваемого нарушителя общественного порядка. Ему недоставало фантазии, чтобы вообразить себя на месте сжигаемого электрическим зарядом пня. Ему недостало бы фантазии и для того, чтобы оценить фехтовальное искусство без реального поединка. Никакой бой с тенью Толика моего не впечатлил бы. И если я хотел продемонстрировать прапорщику, насколько грубая сила беспомощна перед тонким искусством, то демонстрировать это следовало наглядно и чувствительно, с оружием в руках. К тому же я рассчитывал и на стокгольмский синдром. Я полагал, что, если Толику разъяснить правила, он будет стараться правила соблюдать, как стараются заложники неукоснительно соблюдать все предписания захвативших их террористов. И я сказал:
– Анатолий, мы ведь не хотим убить друг друга, верно?
– Ну, да, – кивнул прапорщик, в голосе его слышалось мальчишеское желание нравиться и глупый мальчишеский азарт, свойственный всякому мужчине, впервые взявшему в руки клинок. – Ну, да.
– Вы ведь занимались там у себя в милиции единоборствами?
– Ну, да. Самбо где-то, как-то.
– Вы ведь понимаете, что такое неполный контакт?
– Ну, да. Чего там! – прапорщику явно не терпелось пустить рапиру в дело.
– Анатолий! – я положил ему руку на плечо и посмотрел ему в глаза. – Когда будем фехтовать, поосторожней с оружием. Иначе придется мне вас отлупить.
Кажется, прапорщик не поверил. Но стокгольмский синдром заставлял его играть роль ученика и относиться ко мне как к учителю. И он почтительно кивнул.
Я показал ему правильную стойку, показал, как правильно держать рапиру, показал, как наносить укол, как делать выпад, как парировать в девяти основных позициях. Я объяснил ему, что такое перевод и что такое батман… Когда я стал говорить про дуэльное приветствие, про то, что фехтовальщик как бы приподнимает забрало, каковая традиция восходит к рыцарственному Средневековью, прапорщик заскучал. Меня, помнится, в детстве, когда я только начинал заниматься, больше всего увлекала именно вся эта вокруг фехтования рыцарская и мушкетерская мифология. Но прапорщика мифы не интересовали. Как и всякому неопытному бойцу, ему хотелось поскорее пустить оружие в ход. И я скомандовал:
– К бою!
Прапорщик стоял против меня в той нелепой позе, в которой обычно стоят начинающие – как будто наложили в штаны. Оружие он держал, как держат обычно начинающие, то есть в кулаке, а не пальцами. И выражение лица при этом прапорщик имел самодовольное. С рапирой в руках в классической фехтовальной стойке всякий мужчина нравится себе.
Но это легко исправить.
Одним хлестким батманом я выбил у моего противника оружие из рук и исторг из его груди возглас «Ёпты!». Рапира отлетела в траву.
А прапорщик, кажется, не мог поверить, что оружие потеряно. Я знаю это чувство. Лет в тридцать я упал с лошади и сломал ногу. И до сих пор помню, как лежал на земле, смотрел на свою неестественно вывернутую ступню и не мог поверить, что нога сломана, хотя это было очевидно. Вот так и прапорщик: смотрел на рапиру и тянул к рапире руку, словно бы ожидая, что рапира вот-вот сама вернется в руку, и конфуз окажется лишь наваждением.
– Анатолий, – мой голос вернул прапорщика к реальности. – Я же вам говорил. Держите оружие двумя пальцами, а остальные пальцы расставьте как можно шире по рукояти и прижмите гайку к запястью.
– А че такое гайка? – переспросил прапорщик, поднимая рапиру с земли.
И я подумал: вот интересно, он все мои объяснения прослушал или запомнил хоть что-нибудь?
– Это как называется? – я ткнул пальцем в клинок его рапиры.
– Клинок? – отвечал прапорщик неуверенно.
– Правильно. А это? – я указал на гарду.
– Это?.. Не помню.
– Гарда. А это? – я указал на круглую шишечку на конце рукояти.
– Э-э-э… – сказал прапорщик.
– Это и есть гайка. Ее и нужно прижимать к запястью, если не хотите потерять оружие еще раз. Знаете, что такое запястье? К бою!
После моего батмана прапорщик, похоже, стал уважительнее относиться к моим бойцовским качествам. И принялся осторожничать. Примерно полминуты мы простояли друг напротив друга на приличной дистанции, и прапорщик пытался повторить мой батман. Он бил по моему клинку справа, но я переводил, как бы нырял концом своего клинка под летящий его клинок. И удар приходился по воздуху. Он бил по моему клинку слева, но я опять переводил. И после каждого его неудачного батмана я колол прапорщика в запястье. А он, казалось, не замечал, что я его колю, и все пытался попасть своим клинком по моему и хоть раз услышать звон стали. Я сказал:
