– Давай об это, – предложил я стройный каштан.
Женька отказался.
– Смотри, какой крепкий. – Я потрогал другой шершавый ствол.
Мы ходили среди деревьев, и я то и дело говорил: «Может, вот это?» – а Женька молча отказывался. Он вообще всегда сам принимал решения. И вот, выбрав ничем не отличающееся от других дерево, он разбежался и метнул арбуз что есть мочи. Раздался хруст – брызнула мякоть.
Женька задумчиво поднял кусок покрупнее, откусил, выплюнул косточки:
– Вкусный, попробуй.
Алые ручейки стекали по его подбородку.
* * *
Мы пошли на второй круг вдоль берегов пруда. В парке никого не было, февральская ночь загнала людей в дома.
– Как его «Швинн» поживает?
– Продал, чтобы от армии откупиться, но его все равно загребли.
– Ты же говоришь, он на стройрынке!
– За старый велик много не получишь. Но дело не в этом. Когда его доставили в часть и сделали анализ крови… короче, у него гепатит. Выгнали его из армии. Как забрали из дома в шортах и тапках, так обратно через два дня и привезли.
Никогда не слышал, чтобы призывника выгнали из российской армии. От такой новости даже настроение улучшилось.
– А я долго болел… – неожиданно сменил он тему. – Что-то накатило… на людей стал кидаться… приступы немотивированной агрессии… в общем, провел несколько месяцев в клинике, и алкоголь запретили.
* * *
Когда нам исполнилось семнадцать и федеральные войска взяли под контроль Грозный, мы втроем посещали концерты в Московской консерватории. Мать моего спутника по прогулке вокруг пруда решила тогда отвлечь сына от университетских пьянок и устроила нам постоянный пропуск в консерваторию. Разу– меется, мое и Женькино воспитание ее не волновало, но без нас ее сынок ни в какую консерваторию не пошел бы.
В то время он никогда не расставался со своим рюкзачком, в котором позвякивала пара бутылок клюквенной настойки и три серебряные рюмочки с чернеными силуэтами заводов и тракторов. Это был подарок его деду-министру от рабочих Уралмаша или чего-то подобного. У них вся дача была завалена барахлом с выгравированными дарственными надписями. Кусок рельса от московских метростроевцев, кусок угля от шахтеров Кузбасса, кусок еще чего-нибудь от комсомольцев Кубани. Спасибо, рабочие уральского завода додумались рюмки подарить, из них хоть пить можно. А рельс на что? Разве что пришибить одного из этих метростроевцев.
Обыкновенно, войдя в консерваторию, мы первым делом шли в туалет, запирались втроем в кабинке и выпивали залпом одну бутылку клюковки из горла, а вторую – разливая по рюмочкам. Повеселев, мы вываливались из кабинки, к заметному удивлению интеллигентных мужчин, моющих руки и начесывающих серые прядочки на лысины. Под дребезжание третьего звонка мы шли в зал, где к тому моменту воцарялась трепетная тишина. Очень скоро с Женькиной подачи вместо клюковки мы принялись курить запрещенные к производству и распространению смеси. Не могу сказать, что мне особенно нравилось, но ведь не все в жизни должно нравиться. Клюковку мы, впрочем, не бросили. Разлив ее по рюмочкам, мы выпивали по одной, делали затяжку, запивали клюковкой уже из горлышка и, умиротворенные, отправлялись внимать прекрасному. К сожалению, на концерт мы часто не попадали, а, поплутав под сводами старинных коридоров, выкатывались на улицу, где рассматривали студенток с большими и не очень музыкальными футлярами.
Впрочем, бывали и исключения, и мы оказывались в зале на своих местах. Однажды, употребив оба зелья, мы заблудились в коридорах и неожиданно угодили прямо в зал. Стояла тишина, какая бывает в те единственные мгновения, когда дама, объявляющая произведение, уже ушла со сцены, а музыканты еще не заиграли. Места у нас, разумеется, были в первом ряду.
Быстро оценив ситуацию, я решил, что в такой торжественный момент необходимо срочно освежить дыхание. Ощупав карманы, обнаружил в правом заветную коробочку. В то время я был помешан на мятных драже «Тик-так». Остались ли в коробочке драже, я не знал. Накануне, стоя на Поклонной горе, откуда Наполеон обозревал Москву, ожидая, что ему принесут ключи от города, мы выпили бутылку водки. Из закуски был только мой «Тик-так». Хоть коробочка и была прозрачной, глаза в тот момент показались мне не самым надежным инструментом, я предпочел уши. «Все-таки консерватория, не картинная галерея», – подумал я. Поднеся коробочку к уху, я тряхнул ее. Тишина отозвалась сухим перестуком.
Благодаря знаменитой акустике перестук достиг самых пыльных уголков зала. Сковырнув крышечку, я вытряхнул в рот единственную оставшуюся пилюлю. Прежде чем провалиться в мою в пасть, она несколько раз стукнулась о стенки коробочки, словно шарик игрального автомата, которые так любили посетители американских баров в шестидесятые.
Скептики позволят себе усомниться, что стук мятной сосалки о стенки коробочки произвел шум на весь зал. Но в тот момент зрители, и те, что сидели по сторонам от прохода, и те, что стояли у стен, повернули головы в нашу сторону, где никого, кроме нас, не было. Только мы и портрет Моцарта под потолком. Или Чайковского. В те годы я в этих портретах разбирался не лучше, чем в профилях писателей на фасаде школы. Одним словом, не Моцарт привлек внимание зала. И не Чайковский.
Пожилые дамы с завивкой, в очках-хамелеонах, седые джентльмены в серых парах, юные интеллектуалы с нежной порослью над верхней губой. Кое-кто даже свесился с перил балкона. Я ощутил себя президентом, идущим на сцену во время инаугурации, в сопровождении двух верных министров. Не хватало только аплодисментов. Вместо них грянул оркестр.
* * *
Нам стукнуло по девятнадцать, террористы были побеждены на всей территории Чечни, а Женька вернулся после второго лечебного курса в наркодиспансере. Мы бухали на районе, а потом пришли во двор к старой карусели – деревянному кругу, надетому на железную трубу, вкопанную в землю. Женька склонился над кустиком можжевельника – вокруг детской площадки высадили це– лый ряд.
И неожиданно поджег его.
Смолянистое растеньице вспыхнуло, как факел. Секунд через десять от него остался тонкий, обугленный скелетик.
– Что-нибудь видно? – спросил у нас Женька.
– Кустик жалко.
– Видение было?
– Видения не от пива бывают, сам знаешь, – буркнул я.
– Вы что, Библию не читали?! Бог поджег куст, и Моисей понял, что ему надо уводить евреев из Египта!
Я слез на землю и толкнул карусель. Деревянный диск медленно, со скрипом закружился. Я запрыгнул на него обратно. Родной двор, можжевельники и весь мир вертелись вокруг нас.
Женька подошел ко второму кустику, чиркнул зажигалкой.
– Второй раз показываю, смотрите внимательно!
Карусель сделала оборот, огонь прошелестел оранжевыми лепестками по хвое, куст превратился в пепел.
– Ну как, видно что-нибудь?
– Ничего не видно, – пожаловались мы.
Обороты стали замедляться, я соскочил и разогнал диск снова.
– Это оттого, что вы крутитесь. Если бы Моисей крутился на карусели, когда Господь послал ему откровение, он бы тоже ни хрена не понял!
Женька запалил третий кустик, карусель вертелась так быстро, что огонь, Женька и все вокруг слилось в одну размытую полосу.
– Оставь кусты в покое, они красивые… – попросил я.
Тем временем мой нынешний спутник слез с карусели и заплетающимися ногами побрел в сторону. Сделав шага три-четыре, он, икая, согнулся рядом с одним из сожженных кустов.
Я снова раскрутил карусель. Женька разозлился:
– Идиоты! Я им откровение, как в Библии, а они не видят!
Он ругался и шел с зажигалкой от куста к кусту. Моя карусель крутилась в обратную сторону. Вскоре из смазанной картинки окружающего мира исчезли оранжевые пятна огня, остался только пепел.
* * *
От пруда мы шли тихими промерзшими переулками. За поворотом, на пустыре, стояла милицейская машина. Мигалка полыхала синим, из кабины доносились переговоры по рации. Менты прогоняли с пустыря бомжей, которые развели костер.
Бездомные, напоминавшие разбуженных крупных зверей, побрели в темноту. Мы остановились перед разворошенным пепелищем. На черном, растопленном снегу сверкали угли. Крупные, мелкие. Они подмигивали, собирались кучками, образовывая мириады. У наших ног лежало звездное небо, обреченное прожить всего несколько минут. Галактики, которым не суждено быть занесенными на карту. Звезды, которым астрономы никогда не придумают названия, к которым никогда не полетят ракеты, по которым никогда не будут определять судьбу астрологи. Я шаркнул по углям. Большой соблазн затоптать искру ногой.
Даша понравилась мальчику Пете. Петя расхрабрился и пригласил Дашу на свидание. Договорились встретиться на станции метро «Маяковская» в центре зала, а потом пойти есть мороженое.
В последний момент Даша испугалась и позвала с собой сестренку Сашу. Саша с радостью согласилась; ей тоже хотелось на свидание и мороженого. Даша и Саша пошли вместе.
