Бесшеий мексиканец по стандартной кличке «Мексика» хорошо знал свое дело и являлся настоящим койко-пружинным профессионалом.
С любезного разрешения моего соседа сверху, наши двухэтажные нары были полностью разобраны – рамы отдельно, спинки отдельно.
Чтобы хорошенько натянуть сетку, мастер избавился от лишних секций. Работа велась при помощи веревок, сплетенных из старых маек, а также целлофановых мусорных мешков, превращенных в прочнейший канат.
Мексиканец стянул боковые секции и сетка значительно ужалась в ширину. Таким образом, получилось три дополнительных ребра жесткости.
Такую чудо-кровать я просто не имел права оставлять в старой камере, и она переехала в новую. Вместе с металлическим шифоньером.
Тайком от ментов.
Откуда в тот знаменательный день во мне взыграла повышенная драчливость и наглость, я так и не понял. Как в классической истории о старушке, легко вытаскивающей из горящего дома свой неподъемный сундук. Очевидное – невероятное: Лев Трахтенберг постепенно превращался в какого-то Джеймса Бонда. Хотя обычно мы с Бондом стояли по разные стороны баррикад.
…Наступившая ночь прошла крайне неудачно.
Несмотря на выигранную в боях шконку у окна, мерзкая духота и непроверенные соседи уснуть мне не давали.
Я давно так не задыхался. Наверное, со времен первой тюрьмы Эссаик-Каунти-Джейл.
Было два часа ночи, я еще не спал и слегка прикрытый ворочался на своей неуютной койке. Несмотря на недавнюю реставрацию тюремных перин, каждое утро у меня болела вся спина.
Снотворное в тюрьме не полагалось, хотя я бы прописывал всем «карантинщикам» двойную или тройную дозу самого сильного успокоительного. Полуспящий народ громко храпел и ворочался, пытаясь забыться на скрипящих пружинах. Раскачивал старые кровати и разговаривал во сне.
Застоявшийся, пропахший человеческими выделениями и какой-то карболкой воздух. Так пахли все тюрьмы, через которые мне пришлось пройти за последние три года.
Этот же запах присутствовал и в закулисье солидных федеральных судов. Стоило конвоиру открыть тяжелую потайную дверь из обшитого дубом судебного зала, и в ту же минуту закованный в наручники арестант оказывался в другом мире.
Невидимый для своих друзей и родственников, униженный и оскорбленный заключенный попадал в полутемные и грязные некондиционированные коридоры с характерным воздухом.
Примерно так пахло и в моей новой камере.
Там же поджидал меня еще один сюрприз.
Нежданный-негаданный.
Им оказался молодой бородатый негр под два метра ростом. Периодически, примерно раз в полчаса, Джей Эн непроизвольно подпрыгивал на свой койке и громко выкрикивал одну и ту же гортанную фразу. Звучала она примерно так: «Кииик-кааа-фееек» и напоминала знаменитый вскрик Рикки-тикки-тави.
Но ночью дело не ограничивалось. Днем, в тюремной столовке, библиотеке или на прогулке, Джей Эн на несколько секунд прерывал любое свое занятие, строил страшную физиономию, и его перекошенный рот выдавал коронную фразу: «Ки-ка-фе».
На самом деле мой сокамерник страдал «синдромом Тюррета»[69], как я потом вычитал в тюремной библиотеке. Как и страшилище Вервольф,[70] в такие моменты Джей Эн себя не контролировал. Поэтому обижаться на орущего по ночам пацана и на всех храпящих сокамерников я не имел никакого права.
Хотя очень хотелось. Очень.
В дополнение к жаре, неуходящей тревоге, выкрикам «Рикки-Тикки-Тави» и храпу, в тюремных коридорах до четырех утра орали и перекликались темпераментные и неотягощенные умом товарищи из соседних камер.
Вот и попробуй уснуть в такой обстановочке.
Индивидуальных вентиляторов, которые хоть как-то облегчали бы ситуацию в сорокоградусную жару при девяностопроцентной влажности, в нашем бараке не было. Только попав на ПМЖ в один из настоящих корпусов, я мог бы рассчитывать на некоторое улучшение ночной жизни.
При наличии денег и связей зэки перекупали друг у друга старые пластмассовые вентиляторы, которые не продавались в тюремном магазине уже несколько лет. Администрация Форта-Фикс решила экономить на нас электричество и вместо нормальных аппаратов пустила в продажу портативные, на батарейках. От жары они не спасали, батареек требовали немерено, и поэтому их никто не покупал.
За 100 баксов (а в сезон – за 150) серые б/у вентиляторы ублажали состоятельных зэков.
Меня лично мог спасти не вентилятор, а нечто более радикальное.
Гильотина.
Глава 9
Кому в Форте-Фикс жить хорошо
На себе любимых тюремные власти денег не экономили. Все без исключения комнаты, кабинеты и малюсенькие закоулочки, куда ступала нога вертухая и «исправительного офицера», имели мощные кондиционеры. Даже внутри наших бараков помещения охраны и ведущих охлаждались по полной программе.
Единственным тюремным помещением с «климат-контролем» был карцер, поэтому некоторые особо умные зэки шли на нарушение режима, чтобы провести там жаркое нью-джерсийское лето.
Я их понимал и сам начинал подумывать в этом же направлении.
Пока же, за неимением технических средств и снотворного, я не пытался изобретать велосипед, а повторял опыт предыдущих, докондиционерных поколений.
Когда-то мои бабушка и дедушка, геологи-нефтяники из душного послереволюционного Баку, рассказывали, как они спасались от местной жары. Рядом с кроватью они ставили тазик с холодной водой и периодически мочили в нем простыню или полотенце. Мокрую тряпку клали на живот и так они засыпали.
Почти через сто лет после описываемых событий их неразумного внука спасло то, что он всегда любил слушать истории «давно минувших лет».
С бакинским «ноу-хау» я научился хоть ненадолго отключаться, нахлобучив на свою горящую от жары и стресса грудь мокрое зачуханное тюремное полотенце.
Еще одним незабываемым испытанием на пути к крепкому духу и железной выдержке стали мерзопакостные американские членистоногие и перепончатокрылые.
Наши освещенные окна служили мощнейшим магнитом для местных насекомых, начиная от малюсеньких мушек-дрозофил, заканчивая страшнейшими десятисантиметровыми летающими тараканами. Про обычных цокотух, которых здесь оказалось великие тыщи, говорить и не приходилось.
В южном Нью-Джерси мухи превратились в агрессивных хищников-кровососов, и поэтому все мое тело постоянно чесалось. Божьи коровки, сороконожки, майские, колорадские и прочие жуки летали и ползали в Форте-Фикс повсюду. Они скрипели и лопались под нашими ногами.
Хрусть-хрусть-хрусть.
Иногда по ночам тюремные жучки-паучки падали на лицо или тело, а один раз какой-то жучара умудрился залезть мне в ухо. Я проснулся от непонятных ощущений и сходу, в испуге, раздавил его пальцем, при этом непроизвольно протолкнул мерзкое существо вглубь. После экзекуции над обнаглевшим насекомым я еще полчаса выковыривал его раздавленные останки.
Из человека, с детства относящегося к пауку со священным ужасом, я превращался в профессора Паганеля, прыгающего по камере в поисках особо ценных экземпляров.
Без страха и с радостью идиота неюный натуралист сажал себе на руку по несколько гигантских зеленых богомолов (когда-то эти твари в изобилии населяли среднюю полосу России, потом исчезли вместе с бабочками-махаонами и сморчками).
Северо-восточное побережье Атлантического океана в двух часах езды от Нью-Йорка, получаса от Филадельфии, четырех от Вашингтона и семи от Бостона, являлось настоящим экологическим раем для всевозможных летающих и ползучих гадов.
Именно так, и явно по заслугам, называл эти пренеприятнейшие существа великий естествоиспытатель Альфред Брэм, дореволюционный трехтомник которого мне запретила вывозить в Америку российская таможня.
Я соглашался с авторитетным ученым.
Точно гады!
В результате ежедневных атак членистоногих на моем теле появились многочисленные красные точки и целые созвездия от укусов.
Все это приобретенное хозяйство неимоверно чесалось – на моих руках и ногах красовались классические болячки, которых у меня не было со времен отдыха в пионерлагере «Восток».
Как атомной войны, зэки Форта-Фикс боялись «Черной вдовы». Так назывался маленький черный паучок, укус которого, как говорили, был опаснее, чем укус некоторых ядовитых змей.
Время от времени в тюрьме появлялись специалисты-экстерминаторы и обрабатывали зону от всяческих черных вдов, а заодно от тараканов, мух, вошек, мышей и крыс.
Живности у нас водилось великое множество, но мерзкий паучок в тюремных страшилках занимал первое место. Русские «Черную вдову» почему-то не боялись и считали эти рассказы тюремными байками из разряда историй о «черном-черном человеке из черного-черного гроба».
Своего мнения по данному вопросу я пока что не выработал и, как всегда, к паукам относился весьма настороженно.
Особенно к особам женского пола.
…Во время очередного собрания русского землячества на тюремном Брайтоне мы с Максимкой сделали доклад об имевшем месте конфликте с доминиканцем и моем бое за вожделенную койку. Дима Обман и Саша Храповицкий высказались одновременно и почти одинаково.
